В общественном сознании коррупция перестала быть преступлением

Многовековой опыт жиз­ни в условиях корруп­ции когда-нибудь дол­жен был отразиться на сознании россиянина. В конце концов, если постоянно с чем-то соприкасаешься, начинаешь к этому привыкать и — не заме­чать. Поэтому логичным кажет­ся вывод недавних исследова­ний социологов (Левада-центр, фонд «Индем»): россияне вос­принимают коррупцию уже не как опасное преступление, но как привычные условия жизни. А борьба с коррупцией стано­вится чем-то вроде борьбы с ал­коголизмом: конечно, нужна, но в современных условиях почти что невозможна.

— Само собой, люди осуж­дают коррупцию, когда видят громкие разоблачения круп­ных коррупционеров по теле­визору. Но вот что касается коррупции безотносительно к этой телевизионной картинке, то тут настроения совсем иные,—комментирует резуль­таты исследования «Корруп­ция и взяточничество» науч­ный сотрудник Левада-центра Денис Волков.—Массовая, ни­зовая коррупция стала для лю­дей если и не нормой, то, по крайней мере, частью жизни. И к ней они проявляют пора­зительную лояльность. Можно сказать, у них идет установка на понижающую адаптацию: если не можешь ничего изме­нить, играй по правилам, кото­рые есть.

— Сейчас действительно можно наблюдать странное яв­ление: люди уже не скрывают друг перед другом свои корруп­ционные действия, даже хваста­ются ими,—подтверждает Геор­гий Сатаров, президент фонда «Индем», более десяти лет изу­чающего коррупцию в России.—Отсюда легко сделать вы­вод, что быть коррупционером в сознании современного человека—это никакое не преступ­ление, а вполне нормальное по­ведение.

Лично мне заявления социоло­гов вовсе не кажутся невероят­ными в силу личного опыта. К примеру, моя подруга Катя живет во Владимире. Чтобы до нее добраться, нужно сесть в электричку, а чтобы попасть в электричку, нужно купить би­лет, который стоит в районе200 рублей. Для посвященных читателей дальнейший план действий уже понятен, но я, к сожалению, отправляясь к Ка­те, посвященной еще не была. Поэтому купила билет и села в поезд. Это не помешало мне, однако, заметить некоторые странности: например, что большинство пассажиров про­ходит на посадку не через турникеты, а мимо дежурной. Не понравился мне также хмурый взгляд контролера, когда тому стало ясно, что билет у меня действительно есть.

На обратной дороге Катя ввела меня в курс дела. Во-пер­вых, три четверти пассажиров билетов не покупали. Они дава­ли по десять рублей дежурной на входе и выходе, и та пропус­кала их без особых проблем. Во-вторых, штрафы контролерам они не платили тоже — просто давали им 50 рублей. Итого: 70 рублей, и ты во Владимире (или Москве). И все в выгоде. А поступать иначе, по закону — «это же просто глупо!», уверена Катя. Она стала убеждать меня в очевидном: что я пренебрегла ценным опытом, накопленным сотнями людей, что изменила особенностям национальной езды и отношений с контроле­рами. Но 200 рублей на дорогу у меня были, а желания проехать зайцем — нет.

Разумеется, личный опыт у каждого свой, но эта пробле­ма — необходимость соответст­вовать окружающей среде— встает перед каждым, по край­ней мере в России. Иначе, гово­рят социологи, невозможно по­чувствовать себя счастливым, и в некоторых случаях выбор ме­жду давать (брать) взятку или нет,—это выбор между ощуще­нием собственной адекватности обществу (счастья) и неадекват­ности ему (несчастья). Вот и по­пробуй оставаться принципи­альным. «Для большинства гра­ждан нашей страны давать взятки и брать взятки—это ес­тественное дело, — считает Геор­гий Сатаров. — И здесь, конечно, мы сталкиваемся с психологи­ческой проблемой: общество за­ражено коррупцией».

Истоки нашего коррупционно­го поведения уходят в глубо­кую древность—нам действи­тельно было когда сродниться с тем же взяточничеством. «В отечественной истории кор­рупция присутствовала всегда в большей или меньшей степе-ни,—считает Яков Гилинский, главный научный сотрудник Социологического института РАН.—Скажем, иллюзия, что при Сталине коррупции не бы­ло: просто она была не такой циничной, как сейчас. Так что разница только во внешнем виде. И вообще, вынужден признать: в новейшей истории России мне неизвестен поло­жительный опыт противодей­ствия коррупции. Все старания ощутимых результатов не при­носили».

Если посмотреть на транс­формации коррупции в Рос­сии, создается впечатление, что это неубиваемая гидра о семи головах. Яков Гилинский, на­пример, считает, что «легаль­ная» коррупция появилась у нас аж в IX—X веках вместе с институтом «кормления». Суть его в том, что глава государства направлял своего наместника в провинцию—на службу, но без жалованья. Предполагалось, что благодарные жители сами будут «кормить» своего на­чальника. «Вся трагедия в том,—считает социолог,—что Россия несет на себе груз тяже­лого исторического наследия. Воровство, пьянство и коррупция—три наши тяжелейшие беды, даже дураки и дороги не так опасны. Если вдуматься, то традиция вкупе с непродуман­ной социально-экономической политикой и коррумпирован­ностью верхушки власти—это идеальный террариум, где можно с легкостью вывести чу­довище коррупции. Чем мы и занимаемся на протяжении всей нашей истории».

Чудище выросло «обло, озорно, огромно, стозевно и ла-яй». Например, по данным цен­тра антикоррупционных иссле­дований «Трансперенси Интер-нешнл-Р», в России практиче­ски не осталось общественных институтов, которые бы не бы­ли поражены коррупцией. «В прошлом году мы попыта­лись узнать у наших респон­дентов, давали ли они взятки за последние 12 месяцев,—расска-зывает гендиректор «Транспе-ренси Интернешнл-Р» Елена Панфилова.—Оказалось, что 27 процентов людей платили милиции, 15 процентов—сфере образования, 7—врачам и 4—судьям. Причем, что характер­но именно для России, взятки платят и богатые, и бедные. В других странах в массовую коррупцию вовлечены по преи­муществу наименее обеспечен­ные слои общества». Больше того, ситуация, судя по всему, ухудшается: если обратиться к опросу Левада-центра, окажет­ся, что 75 процентов россиян уверены—большинство чиновников коррумпированы (в про­шлом году таких людей было на 4 процента меньше).

Главная неприятность в том, что традиция—далеко не такое абстрактное понятие, как может показаться. Например, садясь во второй раз зайцем в элект­ричку, я следовала самой насто­ящей традиции—живой и за­ставляющей подчиняться об­щепринятым нормам. Традиция обрастает ритуалами, ритуалы—канонами, а в результате получается коррупция как сложное социально-психологи­ческое (а далеко не только эко­номическое) явление.

— Пара взяткодатель—взят­кополучатель очень интересна с точки зрения психологических причин, которые их объединя-ют,—отмечает Вадим Гречка, психолог, директор Межрегионального института гештальттерапии и искусства.—Они оба выступают одновременно в двух ролях: беззащитного суще­ства и кормильца.

И испытыва­ют соответственно редкостную смесь ощущений: унижение вкупе с азартом, самоутвержде­ние вкупе с самоуничижением. Это очень сильные эмоции, и, как ни странно, на них вполне можно подсесть.

Как ни странно видеть в том же вымогателе «беззащитное существо», Вадим Гречка уверяет, что это возможно. Ока­зывается, внутренне тот же чи­новник, берущий взятки, неуве­рен в себе и своем будущем, на­ходится во власти постоянных страхов—потерять доход, ли­шиться «базы». Поэтому и бе­рет взятки и когда нужно, и ко­гда не нужно. Постоянно. С другой стороны, взятки по­могают ему подтвердить свою важность, возможность влиять на судьбы других людей. Взят­кодатель тоже един в двух ли­цах: он испытывает и презрение к чиновнику, который кормит­ся его деньгами, и страх, что от решения этого чиновника зави­сит все. Вместе они представля­ют собой комичную пару пре­следователь—жертва, где в роли жертвы выступает то один, то другой из них. Причем жертве преследователь нужен едва ли не больше, чем она ему.

С точки зрения чисто прагма­тической действительно быва­ют в нашей жизни случаи, когда взяточник нужен нам гораздо больше, чем мы ему. Только к психологии эти случаи едва ли имеют отношение. Как отмеча­ет Георгий Сатаров, в России и в советское время, и сейчас остро чувствовался дефицит самой возможности заплатить взятку. «У нас в конце 90-х снова воз­ник феномен: право дать взятку нужно еще заслужить,—рассказывает президент фонда «Индем».—Нужно быть своим, пробиться к высшим чинам, за­служить их расположение. Та­кие схемы начинают работать, когда чиновники долго сидят на своем месте».

Появляются целые поведен­ческие стратегии: как сблизить­ся с взяточником, как ему уго­дить. В этом смысле участвовать в коррупционных отношениях гораздо сложнее, чем в отноше­ниях коммерческих. Просто прийти и купить услугу здесь вряд ли получится—нужно под­ключать все свое обаяние, а иногда и пресловутые связи. С другой стороны, коррупция оказывается и более занима­тельной: она вовлекает человека полностью, заставляет играть в особые социальные игры. «От­ношения взяткополучателя и взяткодателя иногда могут по­ходить на очень близкие и даже дружеские,—замечает Вадим Гречка.—Но нужно понимать: это совершенно разные вещи. Дружба предполагает искрен­ность, а тут перед нами изво­ротливость, хитрость—все то, что лежит вне личного обще­ния. Это напоминает игру, в ко­торую играют два человека, а вместе с ними и все общество».

Кроме ритуала дружбы кор­рупционное поведение предпо­лагает целый ряд заниматель­ных стратегий. Например, Геор­гий Сатаров отмечает феномен «символического потребления»: «Белой вороной в своей среде человек становится не тогда, ко­гда он перестает брать взятки, а когда перестает демонстриро­вать свое богатство. В среде крупных коррупционеров су­ществует особая круговая пору­ка, которая обязывает показы­вать то, что ты нечист на руку». Отсюда, очевидно, и страсть многих чиновников жить не по средствам. Как писал Ю М. Лотман в своих комментариях к «Евгению Онегину», «истинно дворянское поведение заключа­ется не просто в больших тра­тах, а в тратах не по средствам». Как видим, время идет, а старые социальные стратегии не умирают—лишь наполняются но­вым содержанием.

Может, однако, возникнуть воп­рос: при чем здесь все психоло­гические причины, если у тех же контролеров на электричке та­кая низкая зарплата, что без взяток им просто не прожить? Если этот вопрос действительно возник, скорее всего, вы тоже проникнуты коррупционным сознанием. Потому что взяточ­ничество—далеко не единст­венный способ решить пробле­мы с зарплатой. Хотя, не спорю, один из самых простых и прове­ренных веками.

— Зарплаты многих сегод­няшних госслужащих заранее рассчитаны на то, что они бу­дут брать взятки,—считает Яков Гилинский.—Это вам ни­чего не напоминает? Из бли­жайших ассоциаций—зарплаты работников торговли в Со­ветском Союзе. А из дальних—самое настоящее «кормление». Та же схема.

Кроме того, по наблюдениям большинства социологов и эко­номистов, увеличение зарплат нисколько не улучшает ситуа­цию с взяточничеством. «К со­жалению, если увеличить сейчас тем же таможенникам зарплату в десять раз, то существенно ни­чего не изменится,—резюмирует Яков Гилинский.—Они уже привыкли к такой модели пове­дения. И вообще, вспомним: де­нег много не бывает».

Для тех же, кто взятки дает, этот способ поведения действи­тельно иногда осознанная необходимость. «Потому что, к со­жалению, дать взятку зачастую гораздо дешевле, чем получить ту же услугу платно, и гораздо быстрее, чем законным путем»,—соглашается Георгий Са­таров. Так что логично, что на­родный ум выбирает наимень­шее из зол. Никто ведь не станет задумываться над тем, как его поступок скажется на экономи­ческом потенциале страны, ко­гда проходит мимо турникета на электричку.

Однако проблески в нашем кор­рупционном сознании все-таки есть. Даже несмотря на то, что большинство людей к корруп­ции приспособилось, остаются—и даже появляются—те, ко­му эти модели чужды. «Мы изу­чали эмоции, которые получают взяткодатели от преподнесения своих даров, на двух контраст­ных группах: первая—это по­жилые бедные необразованные старушки из деревень, вторая— обеспеченные молодые люди из мегаполисов с высшим образованием,—рассказывает Георгий Сатаров.—И оказалось, что пер­вая группа чаще испытывает положительные эмоции при выдаче взятки, чем вторая. Для старушек чиновник—по-прежнему барин, чье расположение заслужить почетно. Это патри­архальная система отношений дарения. А вот для молодых лю­дей из мегаполисов все не так очевидно: в вузах им объясни­ли, что они платят налоги и на это содержат чиновников. И да­вать им что-то еще уже не вхо­дит в их планы».

И хотя таких высокосозна­тельных людей по-прежнему очень мало—не более 10 про­центов, то даже эта цифра позволяет надеяться, что социо­культурной обреченности накоррупцию у нас все-таки нет. А сбой в общественном созна­ нии пусть и досадный, но ко­гда-нибудь все-таки кончится. Ведь в той же Англии еще в конце XIX века места в нижней палате парламента не занима­лись никак иначе, кроме как че­рез институт взяток. Теперь же Великобритания входит в 15 самых некоррумпированных стран мира. И с сознанием вро­де бы все в порядке.