Дмитрий Довгий: Следственный комитет превращается в настоящего монстра в лучших традициях НКВД

Опальный следователь СКП наконец заговорил.

Дмитрий Довгий долго молчал; за все два месяца громкого скандала в Следственном комитете он упорно отказывался от любых интервью, ограничиваясь лишь короткими, сухими комментариями.

Обет молчания Довгий решил нарушить лишь теперь, когда окончательно стало ясно, что бывшие коллеги не оставят его в покое и любыми путями попытаются заткнуть рот опальному генералу.

Возбужденное неделю назад уголовное дело о попытке дачи взятки, главным фигурантом которого является Довгий, стало последней каплей. (Об этом деле “МК” подробно рассказывал 17 и 19 мая.)

Конечно, говорит он далеко не обо всем, многие моменты — в том числе и явно для него невыгодные — старательно обходит. Впрочем, даже малой толики сказанного им вполне достаточно, чтобы убедиться: созданный 9 месяцев назад Следственный комитет при прокуратуре превращается в настоящего монстра в лучших традициях НКВД…

СПРАВКА "МК"

Довгий Дмитрий Павлович. Родился в 1966 г. в Ленинграде. Окончил юридический факультет ЛГУ. В 1988—1990 гг. проходил срочную службу следователем военной прокуратуры. В 1991—1997 гг. — судья в районных судах Санкт-Петербурга. В 1997—2000 гг. — заместитель начальника управления юстиции Ленинградской области. В 2001—2006 гг. — начальник отдела Управления Минюста России по СЗФО. В 2006 г. — начальник отдела ГУ МВД России по ЦФО, затем — помощник по особым поручениям заместителя Генерального прокурора А.И.Бастрыкина. В сентябре 2007 г. назначен начальником Главного следственного управления Следственного комитета при прокуратуре. 20 марта 2008 г. был отстранен от занимаемой должности в связи с обвинениями в коррупции, а 21 апреля уволен из СКП. Государственный советник юстиции 3-го класса.

— Дмитрий Павлович, главный вопрос, на который до сих пор нет ответа: за что вас все-таки уволили ?

— Ответа у меня тоже нет. Есть только разные версии.

— Ну, например?

— Для этого надо понять историю моих отношений с Александром Ивановичем (Бастрыкиным, председателем СКП. — А.Х.). Я работал под его началом с 2001 года; сначала в юстиции, потом в МВД, затем в Генпрокуратуре. Когда Бастрыкин возглавил Следственный комитет, именно он пробил мое назначение на ГСУ: это ключевое подразделение ведомства. То есть отношения были самыми доверительными, я искренне считал себя человеком Александра Ивановича и членом команды. В январе, ко Дню прокуратуры, мне дали генерала; это что-то да значит.

Понятно, что не всем это нравилось; близость к телу всегда служит поводом для аппаратных интриг. В частности, я знаю, что крайне настороженно ко мне относился Владимир Максименко (начальник Управления собственной безопасности СКП. — А.Х.), играющий сегодня определяющую роль в системе. Была ревность и со стороны других коллег. Я ведь не вступал ни в какие альянсы, союзы, ориентировался исключительно на председателя. Не исключаю, что поэтому меня решили отодвинуть. Но просто так сделать это было невозможно; Бастрыкин мне доверял. Выход оставался один: скомпрометировать.

— Когда вы почувствовали изменение отношения к себе?

— Какого-то похолодания я не ощущал до последнего дня, хотя определенные рабочие конфликты у нас с Бастрыкиным периодически и возникали. Когда он меня назначал, то считал, вероятно, что я буду выполнять любые его команды.

— А разве не так? Как же дела Бульбова, Сторчака?

— Отчасти вы правы; поначалу все так и было. Он приказывал, мы возбуждали дела или прекращали, не задавая лишних вопросов. Но через пару месяцев я начал понимать, что движемся мы куда-то не туда. Все разговоры о независимости следствия по сути остались пустой декларацией. Всю политику СКП начали определять спецслужбы, поступавшие от них оперативные материалы воспринимались Бастрыкиным как истина в последней инстанции. Кстати, многие из них передавались за стенами комитета; Бастрыкин был уверен, что все помещения на Техническом (штаб-квартира СКП. — А.Х.) прослушиваются прокуратурой…

— Итак, поначалу вы слепо выполняли команды Бастрыкина. А что потом?

— Потом я стал осознавать, что становлюсь заложником чужих игр. Большинство процессуальных решений принимались мной; подписи же Александра Ивановича почти нигде не стояло. Кто будет завтра за все отвечать? Я?
Первый звонок прозвучал как раз из-за Сторчака. Бастрыкин вызвал меня, приказал возбудить дело по хищению кувейтского долга. Я изучил материалы, доложил: состава нет. “Посмотрите снова!” Несколько раз следователи выносили постановление об отказе, но Бастрыкин требовал “возбудиться” любой ценой. В конечном счете я выполнил его указание, но Генпрокуратура постановление о возбуждении тут же отменила. Совершенно, замечу, законно.
Потом трения возникли по делу о покушении на генерала МВД Аулова (ныне — начальник Главка МВД по ЦФО. — А.Х.); у нас возникли серьезные сомнения в обоснованности самого покушения. Все было очень похоже на инсценировку. К тому же в материалах имелись нелицеприятные для Аулова данные о его связях с криминальными группировками Питера. Но поскольку Аулов — близкий друг Бастрыкина, мне было приказано отправить дело для дальнейшего расследования в Санкт-Петербург, где его благополучно надлежало похоронить. Я попытался возразить…

— Не могу не спросить вас и о подоплеке другого громкого дела: сотрудников наркоконтроля во главе с генералом Бульбовым?

— Сразу после создания СКП, в сентябре, Бастрыкин передал мне оперативные материалы в отношении Бульбова и его коллег и приказал возбудить дело. Никакой конкретики в этих материалах не было, но отказаться я по понятным причинам не мог. Начали думать, как быть. Возбудить сразу? Было очевидно, что Генпрокуратура такое постановление тут же отменит. Нужно было как-то обойти “прокурорское око”.

Один из руководителей ГСУ предложил хитрый ход: взять любое другое дело и пристегнуть наркополицейских к нему. Бастрыкину идея понравилась.

После долгих обсуждений выбор пал на расследуемое в Москве дело в отношении сотрудников ГУВД; они за взятки ставили коммерсантов на прослушку. Ни Бульбов, ни его подчиненные там, правда, не фигурировали, тем не менее дело было изъято к нам, в ГСУ. Один из фигурантов тут же дал показания, что был посредником при передаче взяток от Бульбова к милиционерам; якобы Бульбов тоже размещал в ГУВД “заказы”. Этого оказалось достаточно, чтобы задержать его и трех других сотрудников ФСКН, провести обыски, а впоследствии арестовать. Генпрокуратура помешать нам была уже бессильна. Более того, Александр Иванович строго-настрого приказал по запросам прокуратуры материалы ей не давать.

— С чем была связана такая рьяность?

— Этого мне никто не объяснял; теперь, проанализировав всю ситуацию, могу только предположить. Бульбов ведь вел оперативное сопровождение дел “Трех китов” и китайской контрабанды и в своей работе зашел слишком далеко. Не случайно сразу после создания СКП от оперативного сопровождения этих дел ФСКН отстранили. Следователя Наседкина, который расследовал контрабандное дело, в СКП не взяли. Хотели отстранить и следователя Лоскутова, в производстве у которого находились “Три кита”, но в последний момент не решились, Лоскутов ведь был поставлен лично Путиным.

— Тем не менее в итоге Лоскутова от дела тоже отвели?

— Да, но уже в марте. Сделано это было по личному указанию Бастрыкина. На мои вопросы, а как посмотрит на это президент, Александр Иванович очень жестко сказал, что Лоскутов вообще спивается, толку от него нет, а с президентом он все уже решил. На самом деле подоплека, конечно, заключалась в другом: Лоскутов действовал слишком независимо и потому был опасен.

— Бастрыкину?

— Его, скажем так, друзьям и соратникам. И не один только Лоскутов. Когда Следственный комитет создавался, примерно 1/5 всех прежних “важняков” не были взяты на работу. Отсевом занималось наше УСБ. Я пытался добиться от начальника УСБ Максименко внятных объяснений; смена следователей, особенно по делам, почти доведенным до конца, чревата потерей качества и темпов, но он всякий раз отговаривался наличием неких “оперативных материалов”. Сами материалы мне, естественно, показаны не были…

Кстати говоря, я не исключаю, что отстранение Лоскутова и моя отставка — это звенья единой цепи. Насколько мне известно, Путин об этом ничего не знал, значит, кого-то нужно было сделать крайним. Все совпало.

— Как вы узнали о собственном отстранении?

— 20 марта Бастрыкин вызвал меня и объявил, что отстраняет от работы. Никаких аргументов он не приводил, сказал лишь, что поступили рапорты следователей, в которых меня обвиняют в коррупции. На все мои возражения заявил: пусть разбирается проверка.

— Какие претензии предъявлялись к вам в этих рапортах?

— Они достаточно уже известны, поскольку не раз фигурировали в прессе. Якобы я получил взятки за развал двух уголовных дел: в первом случае — полтора миллиона долларов, во втором — два миллиона евро. Бред полный!

— Что с этими делами сейчас?

— Расследуются, как и прежде… Месяц велась проверка. Никто особо и не скрывал, что главная ее цель — подвести меня под увольнение. Проверяющие так прямо и говорили: есть приказ. И хотя ни одного факта не подтвердилось, меня все равно уволили. Демонстративно: в день моего рождения.

— Вы пробовали объясниться с Бастрыкиным?

— Неоднократно. Звонил ему, пытался встретиться. Тщетно. Мне кажется, Александр Иванович просто боится посмотреть мне в глаза.

— Извините, но я все-таки никак не возьму в толк. Вы были его доверенным лицом. Какие же аргументы должны были быть приведены Бастрыкину, чтобы он вот так безропотно вышвырнул своего верного помощника взашей?

— Я бы тоже очень хотел это узнать. Думаю, была сработана какая-то профессиональная провокация. А учитывая появившееся уже у Бастрыкина раздражение на меня, зерна легли на благодатную почву…
Сильно сомневаюсь, чтобы кадровые прокурорские следователи могли выступить с подобными обвинениями в адрес своего начальника по собственной инициативе. Скорее всего, им настоятельно это “порекомендовали” сделать. Поскольку мое место занял сейчас первый зам. начальника УСБ Сергей Маркелов, выводы напрашиваются сами собой.

— От многих сотрудников СКП я слышал, что УСБ набрало сегодня огромную силу; здесь определяют все кадровые решения, чуть ли не прослушивают даже кабинеты?

— Так и есть. Регулярно досматриваются сейфы, служебные кабинеты следователей. Люди боятся говорить друг с другом в кабинетах; скажешь что-то лишнее, а завтра тебя уже вызывают на ковер. Знаю доподлинно, что все мои телефонные разговоры тоже прослушиваются. УСБ профилактирует сотрудников, с которыми я продолжаю поддерживать отношения. Короче, 1937 год — в натуральную величину.

— Не обижайтесь, но ведь и вы приложили к этому свою руку?

— Все мы крепки задним умом. Сейчас-то, уже на собственном горьком опыте, я понимаю, какая мина была заложена при проведении прокурорской реформы. Да, разделение следствия и надзора за ним — необходимо. Однако под этим благим лозунгом прокуратуру лишили практически всех реальных полномочий. Прокурор сегодня не может ни возбудить уголовное дело, ни отменить процессуальное решение следователя, даже если оно откровенно незаконно.

Дело не в том, хороший Бастрыкин или плохой. Дело в системе, которая не должна зависеть от личных особенностей человека. Разрушив баланс сил, систему сдержек и противовесов, мы превратили прокурорское следствие в настоящего монстра, не подотчетного никому, кроме себя самого.

Мое глубокое убеждение: рано или поздно Следственный комитет все равно придется трансформировать во что-то иное, например в единую следственную службу. Лет мне немного, так что надеюсь еще дожить до этого дня, хотя от моих бывших коллег ждать можно чего угодно.

 

Источник: http://www.mk.ru/blogs/MK/2008/05/30/society/355556/

1
1782
0