Решила прожить день, глядя на мир трезвым взглядом биолога

Я не удивилась семейному решению поехать в выходные в «Икею». Это полностью подтверждало желание человечества размножаться, захватывать и обустраивать новые пространства. Мы ехали размножаться в будущем.

На этаже с мебелью доминировали мужчины. Они ходили с сантиметрами и карандашиками в руках, мычали и что-то записывали. Женщины с почтением держали доминирующих под руку.

Мой муж, правда, доминировать отказывался. То есть сперва-то он пошел было по пути эволюции: схватив бумажку и сам с собой хмыкая, записал код кухонной мойки и даже шланга. Вооруженный бумажкой, он шел — весь такой одухотворенный, доминирующий. Но уже в отделе спален выяснилось, что бумажки у него в руках нет. Потерял.

Мой мозг, который, по мнению профессора, существенно меньше, чем мужской, быстро просчитал, что такое пихаться через пол-«Икеи» обратно за кодом мойки.

— Где бумажка? — прошипела я.

В интервью Савельев говорил, что в мужском мозге больше ассоциативных центров, поэтому мозг мужчины быстрее находит нестандартные решения задач.

— А что, я должен и куртки носить, и еще бумажку? — нашел такое решение муж. — Я устал. И вообще здесь жарко.

— Вот иди сам и заново пиши!

— Не пойду! — заупрямился муж и с неожиданным интересом вгляделся в шторы.

Шла борьба за доминирование внутри пары. Шла она минут пять, пока я в ярости терзала полипропиленовую подушку.

— Пойдем вместе? — наконец миролюбиво предложил муж.

Я вспомнила, что у профессора Савельева сказано, что мужчины платят за свою способность нестандартно думать тем, что они менее приспособлены к жизни. «Бедный, пропадет там среди шлангов», — подумала я с жалостью, и мы пошли.

Но в «Икее» действовал странный биологический закон, неизвестный профессору Савельеву. Если на этаже с мебелью доминировали мужчины, то на этаже с посудой наблюдалась совсем другая ситуация.

— Леша, это надо, понимаешь, надо!

— горячо говорила женщина, тащившая к корзине пирамиду из банок для сыпучих субстанций.

Мужья в этом отделе тоскливо стояли возле тележек и испуганно озирались на крики: «Коля, смот­ри, какая миленькая подставка для яиц!»

Зато в отделе самообслуживания среди гулких сводов, пахнущих картоном и стружкой, снова доминировали мужчины. Они вглядывались в темноту стел­лажа, говорили туда: «А вот ты где!» — и с кряканьем тащили на себя деталь интерьера.

— Ты себе представляешь, что такое сто килограмм? — возмущался мужчина, жена которого пыталась не подпустить его к крупной коробке. — Сто килограмм — это я!

Наконец эволюция переключила тумблер на желание поесть, и мы оказались в одной из кофеен торгового центра, где тысячи сограждан, одержимые эволюционной потребностью, слонялись, от этой потребности уже довольно одуревшие.

Муж, пытаясь угнездиться с подносом за столом, опрокинул стакан с кофе на пол и громко сказал:

— Чертовы фастфуды, я не помещаюсь за эти ваши крохотные столики!

Я с гордостью огляделась. Остальные мужчины за столики прекрасно помещались. Это была явная заявка на доминирование.

Профессор Савельев же говорил, что среди мужиков чаще появ­ляются люди, которые могут думать о чем-то, кроме размножения и еды.

— Мне нужна дрель, — отставив шоколадный торт, внезапно сказал муж. — Я больше не могу жить без дрели!

Он побежал за дрелью и вернулся с шурупами, дюбелями и какой-то особо мощной дрелью.

— 900 ватт! — сказал он с гордостью. — А у Мити всего 650!

Ближе к ночи все в квартире было в зияющих дырах и стружке. Муж одержимо сверлил и вешал полочки. Но это было не доминирование и не инстинкт размножения. Это была хозяйственность. Или забота. Или любовь. Зачем пользоваться тремя словами, когда человечество создало тысячи? Биологов было жалко: со словарным запасом они явно не дружили.