Леонид Гозман из России рассуждает о национальной трагедии.

Я не знаю, когда и чем закончится то, что велено теперь называть специальной военной операцией. Но не менее важный вопрос для меня — как теперь жить? Тем, кто остался, как остались мы с моей женой.

Кстати, если еще вчера это было наше добровольное решение, то теперь, может, уехать уже и почти невозможно. Границы, формально, не закрыты, но все рейсы «Аэрофлота», например, отменены.

Но я не об этом.

Нашей страны, в которой мы жили все последние годы, больше нет.

Про неизбежные проблемы в экономике, падение уровня жизни, милитаризацию, усиление репрессий и прочее уже все сказано. И про самое страшное — про человеческие потери — тоже. Но есть еще два момента.

С начала девяностых годов сотни тысяч, миллионы людей строили новую страну. Иностранные компании на нашем рынке появились не по мановению волшебной палочки — были длительные переговоры и согласования, которые завершились появлением у нас мировых брендов. Независимые СМИ не по указу президента народились — их создавали годами. Челноки не сами собой исчезли — их заменили нормальные торговые сети, на создание и укоренение которых в России был потрачен труд. И все остальное так же. Сейчас все это в одночасье демонтируется, мы, как та старуха из сказки, оказываемся у своего старого разбитого корыта. Но ситуация будет еще хуже — тогда, во времена позднего СССР, были пусть и ублюдочные, но механизмы поддержания системы на плаву — чтоб метро ходило, например. Они тоже не по приказу возникали, они формировались. Их давно нет, а старые разрушаются на наших глазах с немыслимой скоростью. С ними уходит привычная жизнь — компьютеры, автомобили, товары без очереди.

Но есть и еще одна проблема, о которой вообще никто не говорит.

В любой стране есть разные люди. И те, кто читает и думает, и те, кто хочет помогать ближним, и те, кому нравится нацарапать на чужой машине гвоздем матерное слово. В нормальном обществе этих последних держат в узде — и страхом наказания, и общественной моралью, которая, как бы, объясняет им, что если ты сделаешь или скажешь то-то и то-то, то ты маргинал, изгой, ты не уважаемый человек.

Поскольку любая система старается опираться на психологически близких ей людей, то в разные периоды разные люди становятся базой системы и выходят наверх. Штурмовики, в массе своей, не перечитывали Гейне.

У нас пишущие гвоздем на автомобиле, почувствовали, что пришел их час. Новая система — а она при прежних руководителях новая! — будет опираться именно на них,

именно их она объявит правильными людьми, носителями скреп, духовности и патриотизма. Собственно, их картину мира уже давно озвучивали федеральные каналы, но пропагандисты, в основном, просто дурака валяли за хорошие деньги, а эти искренне. Они верят и во врагов, и в заговоры, и в то, что всех победим. Их будут поощрять, продвигать, а на их мелкие шалости, типа погромов и избиений «тех, кто в шляпе», смотреть сквозь пальцы. Мы теперь будем жить в стране, в которой именно они — в тренде.

И как мы теперь будем жить со всем этим и со всеми этими? Без СМИ, без социальных сетей, с закрытыми границами? С угрозой тюрьмы за слово, которое мы не можем не произносить? И как мы продолжим борьбу за ту Россию, которую мы хотим видеть, которая, как сказала Екатерина Великая, «суть европейская держава»?

Простите, что вопросы есть, а ответов пока нет — будем искать.