Почему Алексей Косыгин не стал советским Дэн Сяопином?

Плановая экономика, сложившаяся в Советском Союзе после отмены НЭПа, страдала от многих бед. Это незаинтересованность предприятий в выпуске качественной продукции и в повышении производительности труда, трудности централизованного управления огромным хозяйственным комплексом, ценовая неразбериха, вызывавшаяся директивным (т.е. произвольным) установлением цен.

На практике это приводило к бесхозяйственности, неэффективности капиталовложений, падению качества продукции, тотальному дефициту и, как следствие – падению уровня жизни населения, массовым хищениям и росту «чёрного рынка».

В СССР всегда были люди, в том числе и «наверху», отлично понимавшие необходимость реформ, первоосновой которых мог стать переход предприятий и организаций к самостоятельности и работе на рыночных началах.

Одним из них был Алексей Николаевич Косыгин – председатель Совета министров СССР с 1964 по 1980 г.

Советский новояз, опасавшийся «капиталистических» слов «рынок» и «коммерция», называл работу государственных предприятий на рыночных началах «хозяйственным расчётом» (хозрасчётом). Он активно применялся в годы НЭПа, обеспечив рост экономики и сделав госпредприятия жизнеспособными. В первые пятилетки от него отказались в пользу командной экономики (это – отдельная тема), но о нём не забыли. Большая советская энциклопедия (изд. 1969-78 гг.) писала о хозрасчёте как о самой перспективной форме социалистического хозяйствования:

«Х. р. [хозяйственный расчёт], базирующийся на общественной собственности на средства производства, принципиально отличается от коммерческого расчёта, который служит частным интересам. Х. р. осуществляется в интересах всего общества, повышения благосостояния трудящихся, то есть направлен на реализацию основного экономического закона социализма. Он позволяет сочетать интересы общества с интересами отдельных коллективов предприятий и каждого трудящегося».

Иными словами, хозрасчёт, то есть включение рыночных механизмов, по мнению БСЭ эпохи застоя – это здорово. Однако после отмены НЭПа в 1930 г. и до 1965 г. хозрасчёт в СССР не применялся. После краха хрущёвской «реформы» 1957 г., основывавшейся на децентрализации управления экономикой, советской власти пришлось искать новую стратегию вывода страны из системного кризиса. Советским экономистам ничего выдумывать не пришлось: опыт хозрасчёта был хорошо известен и по советскому опыту НЭПа, и по югославскому, венгерскому и польскому опыту.

9 сентября 1962 г. в «Правде» появилась программная статья профессора Харьковского университета Е.Либермана «План, прибыль, премия». Он, во многом копируя идеи советского НЭПа, а также югославских, польских и венгерских экономистов того времени, предлагал сделать главным критерием деятельности предприятия прибыль, установив посредством этого баланс спроса и предложения. Для повышения производительности труда предлагалось усилить материальные стимулы. Иными словами, предлагалось внедрить элементы рынка в народное хозяйство, сохранив в целом плановый характер экономики. Либерман получил поддержку председателя Совмина Косыгина и стал его официальным консультантом. Сентябрьский 1965 г. пленум ЦК КПСС узаконил реформу, названную «косыгинской», оповестив о принятии «новой системы планирования и экономического стимулирования».

Реформа сокращала количество директивных плановых показателей, расширяла хозяйственную самостоятельность предприятий и делала главным показателем не валовые показатели, а эффективность производства – прибыль и рентабельность. За счёт прибыли предприятия получали право самостоятельно развивать производство, производить материальное поощрение работников, заниматься строительством жилья и объектов социально-культурного назначения. Элементы хозрасчёта должны были внедряться и в сельском хозяйстве: так, сверхплановые урожаи оплачивались по льготным ценам.

Целью реформы было повышение качества продукции и снижение цен на неё, ликвидация товарного дефицита, повышение производительности труда, высвобождение «лишних» работников и повышение эффективности капиталовложений. В конечном итоге реформа должна была обеспечить переход от экстенсивного экономического развития к интенсивному, а также рост уровня жизни населения.

Косыгинская реформа была крайне умеренной. По сути, она предполагала лишь уйти от полной бесконтрольности начальников и обеспечить рабочим возможность за добросовестный труд получать неплохие деньги. Такие реформы в Югославии, Польше и Венгрии проводились ещё с 1950-х годов и быстро обеспечили превосходство экономик этих стран над советской в плане эффективности. Однако в результате сопротивления всей массы советской номенклатуры «косыгинская» реформа так и не заработала. Предприятия просто отказывались переходить на хозрасчёт, ссылаясь на любые, в том числе самые вздорные, обстоятельства (нехватка оборотных средств, низкая квалификация и трудовая дисциплина «ну вы же понимаете – на заводе половина – отсидевшие, две трети – алкоголики…» и даже неподходящий климат). А там, где начальство решалось начать реформу, она «загибалась», оказавшись в изоляции посреди бескрайнего административно-командного моря. Пример тому – Щёкинский химкомбинат, где с 1967 г. под руководством директора П.Шарова проводился эксперимент по внедрению хозрасчёта: он так и назвался – «Щёкинский метод».

«Щёкинский метод заключается в том, что компании или ее подразделениям на определенный период утверждается неизменный фонд заработной платы. Если предприятие или подразделение обеспечивает сокращение численности работающих за счет уплотнения рабочего дня и совмещения выполняемых функций, то часть высвобождаемого фонда заработной платы (до 60%) используется на повышение оплаты труда оставшихся рабочих.

То есть работники компании становятся материально заинтересованными в увеличении выпуска продукции, повышении производительности труда и уменьшении численности персонала, что обеспечивает единство интересов работника, предприятия и государства в целом.

Развитие Щёкинского метода шло по пути создания комплексных бригад с полной взаимозаменяемостью ее членов. В этом случае любой член бригады имел допуск к самостоятельной работе на всех аппаратах, что позволило расширять зоны обслуживания и сокращать штат бригады. В то же время росла квалификация рабочих и заработная плата.

Предприятия, работающие по Щёкинскому методу, смогли значительную часть экономии фонда заработной платы, полученной в результате высвобождения численности персонала, расходовать на стимулирование работников – от 50 до 90% экономии можно было использовать на поощрение за различные достижения в повышении производительности труда» (Щёкинский метод, Центральный форум коммунистов России, 17.10.2016).

Щёкинский метод был рекомендован к внедрению на других предприятиях СССР, а сам завод получил Орден Ленина. Однако в 1971 г. правительство резко сузило самостоятельность предприятий и заставило их уменьшить фонд заработной платы. «Метод» начал давать сбои на всех использовавших его предприятиях, включая Щёкинский завод. В 1976 г. завод не смог выполнить план, и был вынужден из-за недостатка средств отменить надбавки и доплаты большинству работников. Эксперимент был прекращён. «По сути дела, советская экономика оказалась не готовой к активному внедрению Щёкинского метода. Усреднённый подход к оплате и нормировке, жёсткая система планирования, максимальное сужение автономии предприятий (в особенности в плане распределения прибыли) – всё это снижало результаты эксперимента. Но сам метод на практике доказал свою высокую эффективность, поэтому сбрасывать его со счетов или объявлять несостоятельным, как делают сейчас многие экономисты, было бы неверно» (Щёкинский метод, Центральный форум коммунистов России, 17.10.2016).

Повсеместное введение хозрасчёта пугало и раздражало советское начальство по нескольким причинам. Первая: рост производительности труда неизбежно вёл к высвобождению лишних работников, иными словами – к безработице. А её наличие признавать было нельзя, так как отсутствие безработицы в СССР было главным доказательством превосходства социализма над капитализмом. Кроме того, советские руководители привыкли всё контролировать и распределять, поэтому сам факт того, что заводы и фабрики что-то сами себе определяют и что-то сами решают, был им непривычен и дик. На личном уровне, прежде всего на местах, чиновники возмущались росту доходов обычных трудящихся, которые иногда получали зарплаты, превышавшие зарплаты начальства. То, что рабочие зарабатывали свой хлеб тяжёлым трудом, и что всё равно сильно уступали начальникам по качеству жизни, поскольку не имели доступа к распределению благ, «ответственных товарищей» не волновало.

Причины провала «косыгинской реформы» отчётливо выразились при разгроме эксперимента Худенко в сельском хозяйстве – по сути, этот эксперимент бы неотъемлемой частью реформы. «Свидетели … указывают на «истинную» причину закрытия второго эксперимента Худенко. Друг Брежнева, министр сельского хозяйства казахской ССР Михаил Рогинец, посетив «Акчи» с недружественным визитом, увидел построенные звеном Филатова коттеджи с электроплитами и принялся орать: «Во дворцах жить захотели! Не по чину берете!» В ответ услышал, что в стране строится коммунизм, при котором все будут работать по способностям, а получать по потребностям, и резко возразил: «Но потребности будут разные. У меня – одни, а у вас – другие». Другой высокий чин из казахского минсельхоза добавил: «У вас тракторист получает 360 рэ, это больше, чем у завотделом в нашем министерстве! Где же здесь справедливость? …

И, кстати, маленькая деталь акчинской истории: после разгрома худенковского хозяйства в освободившиеся дома выселенных совхозников въехало райкомовское начальство» (И.Карацюба «Битва за урожай», Forbes-online, 14.01.2015).

Об этом должны помнить те, кто утверждает: СССР и социализм в России могли выжить – ведь китайским коммунистам реформы удались!

Правильно. Но это всего лишь демонстрирует, что советская номенклатура разительно отличалась от китайской (а до того – от югославской и венгерской). В этих странах начальство, тоже не отличавшееся ни честностью, ни талантами, было способно выполнять государственные задачи, даже если они не соответствовали личным интересам. А советское (как и северокорейское, и кубинское – в этих странах попытки реформ тоже проваливались) – нет.

Противники реформ не могли просто объявить реформу ненужной, поскольку её инициировал председатель Совета министров СССР. Поэтому вокруг неё разгорелась идеологическая борьба. В 1962 г., одновременно с Либерманом, «отец советской кибернетики» киевский академик В.Глушков предложил создать Общегосударственную автоматизированную систему (ОГАС). Он был талантливым учёным, но – технарём, и, как многие из них, считал, что общественными и экономическими процессами можно управлять с помощью программирования. То есть, по его идее, следовало создать гигантский компьютерный центр, который бы получал всю экономическую и социальную информацию, анализировал её и на основе этого анализа составлял планы дальнейшего развития страны.

Идея выглядела красиво, но она не учитывала самого важного: супермашина обрабатывала бы только те данные, которые поставлялись людьми, в том числе прохвостами и просто дураками. И результаты её работы были бы соответствующими. Кроме того, машина не могла самостоятельно учитывать тенденции развития мировой экономики и придумывать инновации. Вот и представьте себе, каковы были бы результаты компьютерного моделирования экономики супермашиной. Косыгин всё это понимал – в частности, что советская статистика основана на приписках, что само по себе делало идею Глушкова нереализуемой.

Глушков, по-видимому, сам того не желая, дал мощное оружие в руки ретроградов и обскурантистов, обслуживавших интересы клептократии. Во второй половине 1960-х гг. сложилась группа авторов т. н. СОФЭ – «Системы оптимального функционирования экономики», основанная на идеях Глушкова. В её состав вошли директор Центрального экономико-математического института Академии наук СССР (ЦЭМИ) академик Н.Федоренко, академики Г.Арбатов, А.Каценелинбойген, С.Шаталин и И.Бирман. Впервые СОФЭ была представлена на научно-теоретической конференции Института экономики АН СССР в 1967 г. СОФЭ находила поддержку в ЦЭМИ, Институте США и Канады, а главное – аппарате ЦК КПСС.

За словесами авторов СОФЭ о создании «конструктивной» экономико-математической модели социалистической экономики, которая должна была полностью вытеснить товарное производство, заменив его системой экономико-кибернетических операций, стояли реальные интересы клептократии. Она устами академиков выдвинула политические обвинения против Косыгина и его сторонников – в «заигрывании с Западом», «предательстве социализма» и «перетаскивании на советскую почву чуждых народу [«народ» – это, по всей видимости, группа упомянутых выше академиков] идей».

Главными врагами реформ были Председатель Президиума Верховного Совета СССР Н.Подгорный и первый заместитель самого Косыгина Н.Тихонов. За которыми, естественно, стоял сам Л.Брежнев.

Показательно, что, несмотря на столь внушительную поддержку на самом верху, СОФЭ никогда не пытались воплотить в жизнь, даже на экспериментальном уровне. Это неудивительно: отмена товарно-денежных отношений, прописанная в «Системе», лишила бы номенклатуру могучего стимула – денег. Никто внедрять СОФЭ и не планировал, используя её только в качестве дубины против косыгинского реформаторства.

Кстати, в 1971 г. нечто подобное СОФЭ внедрили в Чили: при президенте С.Альенде там заработал т. н. Киберсин – проект централизованного компьютерного управления плановой экономикой, осуществлявшийся под руководством британского теоретика исследования операций С.Бира. Результаты его работы были катастрофическими для экономики Чили и стали одной из причин краха социалистического эксперимента в этой стране.

После трёх лет тихого саботажа летом 1968 г. косыгинские новации были упразднены официально. Идеологу реформы объяснили: события в Чехословакии показали, к чему приводят реформы. Как будто внутриполитические коллизии в Чехословакии как-то связаны с повышением производительности труда на советских предприятиях… Что, разве переход к хозрасчёту инициировал бы политические дискуссии в трудовых коллективах?

Премьер-министр Чехословакии Л.Штоугал в своих воспоминаниях писал, что А.Косыгин в беседе с ним в 1971 г. говорил: «Ничего не осталось. Всё рухнуло. Все работы остановлены, а реформы попали в руки людей, которые их вообще не хотят… Реформу торпедируют. Людей, с которыми я разрабатывал материалы съезда, уже отстранили, а призвали совсем других. И я уже ничего не жду».

Ждать действительно было больше нечего. Клептократия полностью владела ситуацией в стране, блокируя любые реформы и на полном ходу ведя СССР к катастрофе. Тем не менее, даже в ЦК КПСС и Совмине понимали, что падение темпов роста экономики, ухудшение качества продукции, безумные потери сельхозпродукции от плохого хранения, небрежной транспортировки и халтурной переработки (свыше 30%) требуют принятия хоть каких-то мер. Осознание факта нараставшего кризиса вызвало к жизни совместное постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об улучшении планирования и усилении воздействия хозяйственного механизма на повышение эффективности производства и качества работы» от 12 июля 1979 г., в котором повторялись основные положения Косыгинских реформ. И что же? Да ничего. Ни партийные, ни советские, ни хозяйственные руководители даже не стали делать вид, что собираются исполнять «решения партии и правительства» – они его уже второй раз проигнорировали.

А ведь, казалось бы, чего проще: ЦК КПСС и Совмин СССР принимают совместное постановление, обязующее все предприятия в течение года перейти на хозрасчёт, а колхозы и совхозы – на систему И.Худенко. И те перешли бы как миленькие: невозможно представить себе мятеж номенклатурщиков против советской власти. И за несколько лет страна бы полностью преобразилась. Но то, что смогли сделать югославские, венгерские, польские, а позже – китайские коммунисты-бюрократы, советским оказалось не по плечу. Они, воспитанные в традициях военного коммунизма и сталинских репрессий, слишком хорошо усвоили максиму всех временщиков – «После нас – хоть потоп». Сиюминутные личные интересы для них были важнее всего прочего; значит, надо было урвать всё, что можно, здесь и сейчас.

Советская система отторгала любые новации на всех уровнях. «В середине 1970-х гг. Ивановское станкостроительное объединение на свой страх и риск осуществило реконструкцию предприятия и перешло к выпуску современных обрабатывающих станков, которые продавались в такие промышленно-развитые страны как США, ФРГ, Япония. Однако никаких экономических выгод ивановские станкостроители не получили. Премии объединение получало не за выпуск новейших станков, а за выполнение обычных плановых заданий. Не случайно ни один завод станкостроительной промышленности страны не последовал примеру ивановских передовиков. Или другой пример. По общему признанию, Советский Союз являлся родиной кислородно-конверторного метода плавки металла. Завоевал авторитет и электросталеплавильный метод. При мартеновском процессе длительность плавки составляет от 8 до 12 часов, а в кислородных конвертерах она измеряется несколькими десятками минут.

Казалось бы, преимущества этого открытия очевидны. Но ими воспользовались в других странах, но только не в своей. С 1960 по 1977 гг. США вывели из эксплуатации почти 90% мартеновских мощностей (доля их в 1978 г. составила только 15,6% всей выплавленной стали). Япония полностью прекратила выплавку мартеновской стали. Отечественная металлургия увеличила выплавку мартеновской стали еще на 38 млн. тонн. Удельный вес ее в 1980 г. составлял почти две трети (и свыше двух пятых всего прироста)» (Полынов М.Ф. «Исторические предпосылки перестройки в СССР. Вторая половина 1940 – первая половина 1980-х гг.», «Алетейя», 2010 г., стр. 170).

«Косыгинская» реформа не могла спасти советскую систему (она была обречена на гибель изначально), но была вполне способна значительно повысить эффективность советской экономки. По крайней мере при росте эффективности советской экономики до югославского или венгерского уровня существование СССР наверняка бы продлилось.

***

Мог ли Алексей Косыгин стать советским Иосипом Броз Тито или Дэн Сяопином? По интеллекту и талантам – наверняка. Но для этого ему было необходимо иметь в своих руках не Совет Министров, а партийный аппарат, армию и спецслужбы. Но всё это находилось в руках его оппонентов.

Косыгин был одним из очень немногих (ещё хотя бы одного вспомнить трудно) представителей высшей номенклатуры, работавших не на себя, а на страну, умевших анализировать и принимать решения. «Высокий худощавый человек с печальным лицом», как назвал его Дэвид Рокфеллер, до последнего пытался спасти Советский Союз от него самого.

В 1979 г. Косыгин категорически не соглашался с планом ввода советских войск в Афганистан. Это привело к его разрыву с Брежневым и всеми остальными членами Политбюро, и стало причиной тяжелого инфаркта.

Однако немедленно отправить в отставку долголетнего председателя Совета Министров Брежнев не решался, хотя Косыгин стал уже открыто говорить о неизбежном провале планов 11-й пятилетки. Более того: он высказывал опасения по поводу судьбы советской экономики в целом, и обвинял Политбюро в нежелании и неумении ничего делать.

В 1980 г. советская экономика столкнулась с жёсткими западными санкциями и начала заваливаться. В сентябре правительство подняло цены и производственные нормативы, одновременно снизив расценки на все виды работ. Это вызвало волну недовольства и, как изящно выражались правоохранительные органы – «массовые перебои в работе» предприятий. Тяжело большой Косыгин, все идеи и начинания которого были отвергнуты, поделать ничего не мог.

21 октября 1980 г. Косыгин был выведен из состава Политбюро ЦК КПСС, 23 октября – снят с должности Председателя Совета Министров СССР «по состоянию здоровья».

18 декабря 1980 г. Косыгин умер. О его смерти официально сообщили только через три дня: 19 декабря – день рождения Брежнева, и «огорчать советский народ» Политбюро не захотело…