«Симптомы вируса — это все что угодно»

Профессор Полина Степенски из израильского госпиталя «Хадасса» — о том, как договориться со смертью, и почему спасение от пандемии в системе и порядке

Сергей Мостовщиков

Профессор Полина Степенски — звезда современной медицины. Она руководит отделением трансплантации костного мозга и иммунотерапии Иерусалимской университетской клиники «Хадасса». Доктор бывает в Москве и консультирует здесь больных в недавно открытом отделении клиники в Сколкове. В 2018 году Полину Степенски признали в Израиле Человеком года, журнал Forbes включил ее в список лучших врачей этой страны. Степенски вытаскивает с того света своих пациентов, страдающих от рака крови и сложных генетических заболеваний. Она делает это не только с помощью знаний и профессионализма. Есть вот такое романтическое предположение: Полина как-то умеет договориться со смертью при помощи оптимизма и жизнелюбия. Так что было бы странно в эти тревожные дни не поговорить с профессором о коронавирусе, страхе заразиться и умереть, разрушении прежнего мира, новой надежде и правилах самоизоляции.

— Вы помните, как в первый раз услышали про коронавирус?

— Я услышала, как и все, по-моему, еще в январе, когда все начиналось в Китае. Сначала это показалось мне чем-то совсем уж экзотическим. Коронавирус я, конечно, когда-то учила, когда учила микробиологию. Ну, ничего особенного. Знаете, из разряда чего-то такого далекого, которое надо сдать на экзамене и тут же забыть. Но потом, когда стали приходить данные из Китая, стало понятно, что дело серьезное. Заражаются какие-то страшные тысячи. Люди сотнями умирают по полной программе. Я стала читать научные публикации.

Обычно китайские публикации читать тяжело. У них все же медицина какая-то своя. Есть вещи страшно продвинутые, гениальные. Допустим, лечение промиелоцитарного лейкоза мышьяком. Это правда работает, это хорошая идея, этим сейчас пользуются во всем мире. Китайцы вообще сейчас во многом впереди планеты всей. Но есть у них вещи, которые в западном мире никто никогда повторять не станет, потому что это может закончиться страшно плачевно.

Так вот, я стала читать, что они там пишут, и поняла: дело плохо — у них даже нет времени на хорошие статьи, только на какие-то отрывочные сведения. К тому же

стало известно, что начали умирать врачи и медсестры. Так обычно не бывает.

Ну, бывает, грипп дает осложнения, летальные исходы. Но так, чтобы от гриппа умирали врачи и медсестры, молодые, здоровые люди с крепкой психикой и иммунитетом, я такого что-то не припомню.

А потом сразу пошел такой снежный ком. Все еще веселились тогда в Венеции, всякие были карнавалы, у нас тоже многие поехали туда, потому что недалеко, дешево и красиво. Кому такое не понравится? Но вот наше Министерство здравоохранения как-то быстро сориентировалось. Запретов тогда, по-моему, еще не было, но уже всем вернувшимся сказали сидеть две недели на карантине. А потом в Италии началась вот эта вот черная чума, весь этот ужас.

— Можете описать этот ужас с профессиональной точки зрения?

— У меня много друзей в Италии — врачей, профессоров и так далее. Причем именно на севере, в Милане. Я, конечно, всем сразу написала, они ответили. Стало ясно, что система здравоохранения у них просто упала, вся. То есть оказалось, что внешне все там, конечно, красиво и креативно, но, по сути, очень неустойчиво. Четкие указания, четкие правила, все эти guidelines, все эти SOP (standard operating procedures) — это все касается Италии в меньшей степени, чем, допустим, Германии. И в критической ситуации это оказалось критически важным. Ситуация вышла из-под контроля.

Улица в Тель-Авиве. Фото: EPA-EFE

Что сейчас в мире все пытаются сделать? Сгладить кривую, избежать громадного количества пациентов в короткое время. Мы уже знаем, что примерно десяти-пятнадцати процентам зараженных нужна госпитализация, остальные могут спокойно сидеть дома в карантине. Но часть госпитализированных оказывается в критическом состоянии, их нужно отправить в реанимацию, интубировать, подключить к машинам искусственного дыхания. А их не хватает. При этом люди продолжают болеть другими болезнями.

Инфаркты, инсульты, этого же никто не отменял. Система и так довольно натянута, свободных мест в больницах не то чтобы море.

Да, мы сейчас в «Хадассе» отказались от плановых операций, которые можно отложить, но мы продолжаем делать пересадки костного мозга, продолжаем лечить лейкозы, лимфомы, ничего не изменилось. Люди, как это ни банально звучит, не должны страдать от того, что есть коронавирус.

Поэтому системы здравоохранения должны решить непростую задачу — размазать эпидемию на более долгое время с небольшим количеством реанимаций. Мы прекрасно пониманием, что, скорее всего, распространение инфекции мы не остановим. Болезнь очень заразная — каждый человек пока заражает двоих-троих. На спад это может пойти, когда каждый будет заражать одного человека или меньше. Так что победит тут только система, только порядок.

— Давайте поговорим немного о самой по себе болезни. Что она такое, в чем состоит ее феномен?

— Смотрите. Я думаю, что мы узнаем ее только сейчас. Сначала мы, например, знали, что у 80 процентов заболевших есть высокая температура. Теперь мы видим, что это не так. Эти данные приходили из Китая, но они, видимо, описывали только тяжелых больных. Потом в мире начался массовый скрининг. У нас в Израиле, скажем, уже больше трех тысяч людей с положительной пробой на коронавирус, мы провели очень много анализов. И как минимум 35 процентов заразившихся у нас были вообще без температуры.

Мы видим сейчас, что симптомы коронавируса — это все что угодно.

Да, температура. Нет температуры. Да, сопли. Нет соплей. Да, кашель. Нет кашля. Может вообще не быть ничего.

Дальше. Мы толком не знаем, какова смертность. Сначала говорили, что ниже трех процентов. Но сейчас в Италии мы видим, что смертность очень высокая. Или: сначала говорили, что это угроза для пожилых людей. Теперь мы видим, что умирают и молодые.

В чем основная проблема с этим новым коронавирусом? Его рецепторы находятся в основном в легких. Поражается эпителий легких. Все альвеолы заполняются жидкостью, клетками, всяким мусором. Туда больше не попадает воздух. Человек больше не может самостоятельно дышать, ему требуется интенсивная искусственная вентиляция легких. Но поправиться после такой реанимации в ее самой, можно сказать, страшной форме имеет шансы в основном здоровый, крепкий человек. Потому что это все жуть. Плюс нет понятного лечения, нет надежного лекарства. Все эти анекдотические статьи о том, что помогает то и это, к ним нельзя сейчас относиться всерьез. Все это не доказано.

Все, что есть сейчас, — это ситуация, в которой больные оказываются такими тяжелыми, что врачи просто пробуют все что угодно. Я, кстати, разделяю этот принцип. У меня точно такой же — когда нечего терять, надо рисковать, надо пользоваться любой возможностью.

Все эти обстоятельства, вместе взятые, конечно, рождают панику. И единственное от нее спасение — фильтровать дикий поток информации. Вместо «эмоцио» включить «рацио».

Полина Степенски. Фото: Сергей Мостовщиков

— Как решает проблему с коронавирусом израильская система здравоохранения?

— Скажу про нашу клинику. Мне кажется, здесь лучше всего работает обычный здравый смысл, логика. Вот я понимаю, что вирус передается воздушно-капельным путем. Я говорю: ребята, мы будем работать в масках, перчатках и на себя будем надевать одноразовые халаты. Домашнюю одежду будем снимать, в ней мы работать не будем. На улице и в магазинах мы будем внимательны. Я, например, исхожу из того, что все, кто находится возле меня, у них у всех коронавирус. До тех пор, пока не доказано обратное. Почему? Самый большой мой страх не в том, что я заражусь сама, а в том, что я заражу своих пациентов. Вы понимаете, что в отделении трансплантации костного мозга это критически важно.

Вначале мне сказали, что это паникерство. У людей будет чувство ложной безопасности. Я ответила: да пусть будет. Но если при помощи ложной безопасности мы хоть что-то предотвратим, то это будет то, что мы сделали по-настоящему. И, слава богу, через какое-то время наш гендиректор выпустил гениальное постановление, что у нас в больнице мы весь персонал можем раз в пять дней проверять на коронавирус, не прося разрешения у Минздрава.

Я считаю, это очень важно. Поскольку болезнь инфекционная, у человека, тем более у медика, часто возникает моральная проблема — он винит себя за то, что кого-то заразил или мог заразить. Это ужасно. Вы же не виноваты в том, что у вас коронавирус, а вы, допустим, об этом даже и не знаете. Получить сообщение о том, что вы заражены, не самое большое удовольствие, а тут на тебя еще и наваливается целое общество. Нужно любыми способами минимизировать это давление.

— А как вообще проходит тестирование в Израиле?

— Ой, это потрясающе, что у нас сделали. Большие молодцы. Надежный тест на коронавирус — это генетический тест, ПЦР-анализ (метод полимеразной цепной реакции, основанной на применении реактивов, многократно копирующих фрагменты РНК и ДНК возбудителя болезни — Ред.). Его немножко сложно делать. Но буквально в течение недели лаборатории нарастили мощности, собрали всех PhD, которые умеют держать в руках пипетку, стали работать день и ночь. Теперь мы получаем от них ответ за один день. К тому же у нас по всему Израилю сделали так называемые drive-in. Вы звоните в скорую, говорите, что были в контакте с больным или у вас кашель и сопли, температура или еще что-то такое. Вас спрашивают, можете ли вы управлять машиной и приехать туда-то и туда-то. Потом присылают на почту или в вотсап разрешение, вы с ним приезжаете в drive-in, как за гамбургером, у вас берут там мазок прямо через окно машины, и вы уезжаете домой.

Это важно, для того чтобы убрать ощущение страха. А то мы все тут немного, знаете, такие шанти-банти: умные, никто нам не указ. А как доходит дело до порядка и правил, начинается паника.

Паники быть не должно. Должны быть правила и порядок, карантин и проверки.

— Вы следите за тем, что происходит с коронавирусом в России?

— Мне сейчас немного не до этого, я читаю много профессиональной литературы о коронавирусе, чтобы принимать решения о пересадках костного мозга. Я, скажем, прочитала, что у больных, таких, как те, что лежат в моем отделении и у которых в принципе нет иммунной системы из-за нарушений кроветворения, как ни парадоксально, у них не было больше проблем с коронавирусом, чем у остальных. Может быть, как раз именно потому, что у них нет иммунитета. Потому что часть ответа организма на коронавирус — это реакция лимфоцитов. А если нет лимфоцитов, нет и тяжелых последствий болезни. Я, честно говоря, пока не знаю, где им сейчас безопаснее находиться, — у нас в клинике или у себя дома.

К тому же приходится думать о ситуации в стране. У нас тут все позакрывали, уже почти миллион безработных, хотя в Израиле безработицы практически не было. Экономика разрушается на глазах. Но, мне кажется, мы знаем, зачем мы ее разрушаем. Только для того, чтобы уменьшить количество смертей. Только для этого.

Только для того, чтобы не говорили, например, такое: умирают в основном пожилые люди. Понимаете, это ужасно. Пожилые люди все это слышат и видят. Мы фактически перекладываем на них чувство вины за то, что происходит. Но это неправильно! Здоровое общество держится на стариках и детях, как известно. Мы обязаны сохранить основы, показать, что мир не рухнул. Ведь все мы видим, что происходит в Италии и Испании, — врачам приходится решать, кого спасать, а кого нет, кому помогать, а кого оставить умирать. Я думать об этом не могу, я даже не хочу себе представить, что я окажусь перед таким выбором. И общество не должно оказаться перед таким выбором. Потому что этому обществу с этим потом надо будет как-то жить.

Тестирование на коронавирус в Израиле. Фото: EPA-EFE

— Ну вот, кстати, о том, как нам предстоит жить. Мир как-то изменится после того, как справится с тем, что происходит?

— Я очень надеюсь. Надеюсь, что мир изменится, причем в лучшую сторону. Я всегда говорила простые вещи: нет ценности выше, чем человеческая жизнь. Сейчас эта простая мысль, как ни странно, разрушает нас, наши экономики, наши привычки. Мы ради нее жертвуем очень многим. И, с одной стороны, это ужасно, а с другой — очень даже важно. Исчезают все миражи, все ложные представления о мире, прежние ценности становятся лишними и несущественными.

Есть такая молитва на иврите, ты ее произносишь каждый день, когда просыпаешься. Она переводится буквально так: «Слава богу, я дышу». Теперь, в случае с коронавирусом, это можно понимать буквально. Ведь сегодня, сейчас каждый может перестать дышать.

Конечно, лучше бы нам не получать такого напоминания. Но раз уж это случилось, есть повод подумать. Это я говорю как врач. В иудаизме вообще считается, что врач — посланник Бога. И через врача ты можешь взять все, что тебе дают, а задача врача — просто передать то, что нужно. И часто из этого что-то получается.

Я знаю, что сейчас в мире очень много страха, очень многие боятся происходящего. И это нормально для начала. Просто дальше надо переработать этот страх во что-то новое и прекрасное. Например, мы узнаем, что мы хорошие люди. И нам действительно хочется и нравится жить. Это немало.

— Есть у вас рекомендации, как этого добиться?

— Конечно. Прежде всего без надобности не выходить из дома. Второе.

Ничего не читать о коронавирусе, иначе можно сойти с ума.

Есть масса других интересных вещей.

Третье. Не надо все время подходить к холодильнику, иначе после этого вируса в мире все будет для вас слишком маленьким, начиная с размера одежды. Четвертое. Начните жить нормальной, интересной жизнью. Это, конечно, самое сложное из всего. Но попробуйте хотя бы испытать ощущение комфорта и безопасности. Пятое. Если вы не справляетесь, у вас высокая температура и кашель — позвоните врачу. Пусть он посмотрит и решит, что с вами делать, ок?

— А что лично вы будете делать? Допустим, сегодня?

— Я пойду на работу. Но я в эти дни стараюсь не мешать своим врачам. Потому что я довольно доминантная и просто не хочу путаться под ногами у людей, которые по-настоящему жертвуют собой. У меня есть одна врач, так у нее шестеро детей, и все сидят дома. И у нее кругом один сумасшедший дом. Так что я покупаю своим врачам еду, думаю купить им цветы, а сама в основном хожу подбадривать пациентов. Им это очень важно сейчас. Слава богу, я дышу, так что обязана это делать.

Полина Степенски. Фото: Сергей Мостовщиков

ПОЛИНА СТЕПЕНСКИ
 

Полина Степенски (в девичестве — Беренштейн) родилась в украинской Виннице. В 1990 году с мужем эмигрировала в Израиль. Советское медицинское образование не помогло — шансов поступить в израильский медицинский вуз при конкурсе 150 человек на место не было никаких. Полина устроилась в школу медсестер, работала почтальоном и мыла подъезды. Когда от инфаркта внезапно умер ее отец, она поклялась стать профессором медицины. Сегодня профессор Степенски — один из лучших врачей Израиля. Вот что она рассказывает о самой себе — буквально несколько цитат:

«Мой папа всегда говорил мне: тебе, чтобы получить пятерку, надо знать на десятку».

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

Александр Вайнштейн: «Мир сегодня — это фильм Гая Риччи». Как найти вакцину в мире, где футболисты получают миллион евро в месяц, а учёные — 1800 

«В жизни меня больше всего поражает, что в ней нет границ. Каждый раз ты находишь для себя что-то еще».

«Пересадку костного мозга можно назвать русской рулеткой: если выиграл, выиграл крупно. Проиграл — проиграл тоже крупно. Это такая бинарная система. Ноль и один. Но я не видела еще ни одного человека, который бы от этой рулетки отказался. И меня это тоже поражает каждый раз».

«Если говорить о том, чего не нужно делать в жизни, то я бы сказала, что в жизни не нужно бояться делать. Если ты что-то решил и тебе это надо, но тебе тяжело, надо просто начать — а там поглядим».