«Четыре зимы»: Фильм о Холокосте, который стоит увидеть

Документальная лента под названием «Четыре зимы» была показана на фестивале еврейского кино в Нью‑Йорке в январе, и в ближайшее время ее можно будет увидеть на ряде фестивалей. Это необычный фильм о Холокосте, в котором рассказывается не о концентрационных лагерях, а о сопротивлении евреев, о молодых партизанах, скрывающихся от нацистов в лесах Восточной Европы и участвующих в партизанской войне. Это удивительно, трогательно, ужасно… и иногда шокирующе смешно.

Режиссер Джулия Минц никогда не собиралась снимать фильм о Холокосте. «Меня воспитывали на Анне Франк и Аушвице, на представлении о том, что евреев, как ягнят, вели на бойню, — рассказывает она в интервью. — Но я наткнулась на статью о партизане‑еврее и узнала, что в лесах жили и воевали 25 000 человек. Я понятия не имела, что было движение сопротивления. Это поразило меня. Я никогда до этого не работала над еврейским фильмом, и чтобы сделать его, мне нужно было очень многое узнать».

В течение почти десятилетия, работая над другими проектами, Минц находила выживших в Катастрофе, проводила с ними интервью и собирала старинные фотографии и кадры из фильмов. «Я еле сводила концы с концами, — с сожалением вспоминает она. — Ведь я была молодым режиссером, и трудно было привлечь крупных спонсоров. Собирала деньги по 18, по 36 долларов за раз…» Некоторые выжившие не хотели разговаривать с нею. К одному из них она неоднократно подходила в течение четырех лет. «Наконец он сказал мне: “Приходите на ужин в шабат”, — вспоминает она. — А в конце трапезы произнес: “Ну хорошо, вы можете взять у меня интервью”».

Очень важным было желание Минц непременно оспорить предвзятые мнения о евреях‑жертвах. И ей это удалось. На фестивальном показе все ахнули, когда услышали историю бывшей партизанки по имени Гертруда Боярски (на фотографии — белые волосы гламурно причесаны, губы блестят, будто от помады «Вишни в снегу»). Она рассказала историю о том, как узнала своего кавалера по выпускному балу — местного юношу‑поляка — среди тех солдат, которые гнали ее и ее семью в лес на расстрел. «Я назвала его по имени, — говорит она в фильме. — Ведь мы вместе ходили в школу». И парень ответил ей: «Ты еврейка, ты должна умереть». Со своим элегантным акцентом она бесстрастно рассказывает, что произошло потом: «Пули, которые я отчетливо чувствовала, летели вокруг меня. Я была совсем одна в лесу. Небо было голубым. Снег был белым. Мать, сестры и младший брат были убиты». Боярски выжила и присоединилась к партизанам, проведя четыре года — четыре зимы — в лесу. Однажды ее товарищи захватили группу нацистов и польских коллаборационистов, среди них был и ее бывший кавалер с выпускного бала… «Тот парень, который убил меня», — говорит она. Ее товарищи по сопротивлению, зная, что он сделал с ее семьей, предоставили ей возможность самой убить его. Боярски надолго замолкает в фильме: «Да, — говорит она, — я смогла его убить».

Courtesy Four Winters Film

Другие бывшие партизаны рассказывают столь же шокирующие истории насилия и потерь. Минц сплетает рассказы этих людей в искусные тематические монтажи о том, как они учились стрелять из ружья, спали в лесу, постоянно голодали, занимались полевой медициной, рожали детей и делали аборты, пускали под откос поезда, совершали набеги на города в поисках винтовок и керосина. Драматическая музыка, быстрая смена кадра и звуковые эффекты развивают повествование. На старых фотографиях группы партизан, включая тех, кого мы встречаем в фильме уже пожилыми людьми, с улыбкой позируют в заснеженном лесу, держа в руках оружие и боеприпасы, украденные с польских ферм и нацистских заводов. (Одна из них, Люба Абрамович, лукаво говорит зрителям: «Как вы знаете, у женщин больше мест, чтобы спрятать оружие, чем у мужчин. Не так ли?»)

Истории этих рассказчиков зачастую мучительны, но сами они иногда бывают веселыми. (Хотя смеяться во время документального фильма о Холокосте — это почти святотатство.)

Айседор Фарбштейн, одетый в коричневую клетчатую старомодную рубашку, с горящими глазами, вспоминает о том, как ему трудно было найти партизан, чтобы присоединиться к ним: «Лес — не та гостиница, которая ждет вас!» — восклицает он.

Майкл Столл рассказывает душераздирающую историю о прыжке с движущегося поезда, направляющегося в лагерь, — но при этом он рассказывает и анекдоты!

Это ужасно — и одновременно реалистично. («Юмор — это стратегия выживания, — говорит Минц. — Мне было важно показать это».) Говоря о группе людей, молящихся в углу вагона для скота, Столл фыркает: «У евреев есть привычка говорить с Б‑гом. Я сказал им, что это смешно: неужели ты думаешь, что Он тебя послушает?!» Но через несколько мгновений, когда он стоит на узких перилах вагона поезда, готовясь прыгнуть, он говорит: «Прости, Г‑споди, я оскорбил Тебя! Не дай мне упасть!». После того, как он спрыгнул с поезда, польский крестьянин увидел его, опознал как еврея и — вместо того, чтобы выдать, — указал ему местонахождение партизан‑евреев на другой стороне реки. Столл сухо замечает: «Теперь у меня конфликт. Может быть, Б‑г послал его мне… Но я не верю в Б‑га!»

Одна из девушек‑партизан в фильме — гламурная юная Фэй Шульман, одетая в леопардовое пальто, в лихо вздернутой шляпке — выглядит, как на парижском подиуме. «Все, что у меня было, это винтовка, леопардовое пальто и мой фотоаппарат», — говорит она в кадре. Она научилась делать свой собственный проявитель, чтобы документировать происходящие вокруг ужасы: «Я проявляла фотографии в лесу, накрывшись одеялом. Это была моя “темная комната”».

Рассказчики эти чувствуют себя особенными, уникальными. Но Минц делится со зрителями и теми фотографиями и старыми кинокадрами, которые выставляют евреев анонимными и дегуманизированными: загнанные, голые, брошенные в ямы, они избиты смеющимися крестьянами и солдатами, повешены на городской площади… Эти иллюстрации отражают то, что мы привыкли думать о евреях во времена Холокоста; это тоже правда, но не вся правда. «Семьдесят пять лет спустя я хотела не просто посмотреть на фотографии нацистов, или освободителей, или праведников, или исторический контекст, — говорит Минц. — Я хотела показать партизан как живых людей и подумать о том, что нужно для того, чтобы суметь дать отпор?.. В детстве я думала: «Ну почему они не спрыгнули с поезда? Я бы спрыгнула с поезда!» Снимая этот фильм, я поняла, насколько это сложно. Я пыталась запечатлеть физиологический опыт прыжка. Вы оставляли в этом поезде людей, которых любили. Сегодня я думаю, действительно ли я смогла бы оставить мою сестру, или мать, или возлюбленного?»

«Четыре зимы» воспринимается как фильм, который надо смотреть в старших школах и колледжах, особенно теперь, когда умирают последние выжившие во времена Холокоста: так, Боярски, например, скончалась вскоре после того, как ее интервью было записано. Между тем, антисемитизм снова нарастает, а две трети американских миллениалов не знают, что такое Аушвиц, и 41% не знают, что в Холокосте погибло 6 миллионов евреев. Образовательная программа о геноциде — утомительная и сложная задача. Трудно сделать ее одновременно захватывающей и не слишком травмирующей, чтобы это можно было выдержать: детям трудно отождествлять себя с безликими трупами, которые не смогли противостоять несправедливости. «Четыре зимы» показывает все проблемы — и яростный, мстительный, болезненный трепет сильного сопротивления. Также становится очевидно, насколько сложно противостоять тирании.

Минц закончила работу над фильмом «Четыре зимы» буквально за 60 часов до показа в Линкольн‑центре. «Я написала и сделала все это на моем чердаке в Нортгемптоне, — говорит она хриплым голосом. — Я почти не сплю теперь, постоянно разговариваю с дистрибьюторами… Но я все‑таки не готова отдать фильм». Она хотела бы провести выставку, чтобы вместе с фильмом там были показаны тематические карты, фотографии, восстановленные для фильма, и исторические предметы. И она по‑прежнему ищет финансирование: «Я хотела бы выпустить фильм в прокат, потому что только так люди узнают обо всем этом. Но один лишь кинотеатр стоит около 25 000 долларов… Впрочем, Линкольн‑центр распродал билеты на фильм за четыре часа, еврейский кинофестиваль в Палм‑Бич тоже распродал билеты — я знаю, что там осталось только пять свободных мест…»

В финальных титрах фильма звучит великолепная песня Леонарда Коэна «Танцуй со мной» — песня, по словам Коэна, вдохновленная оркестрами, которые играли в концентрационных лагерях. Текст песни кажется ужасно подходящим:

Веди меня в танце к своей красоте под горящую скрипку,
Танцуй со мной сквозь страх, пока я не окажусь в безопасности,
Приподними меня, как оливковую ветвь,
И будь для меня голубкой, возвращающей меня домой,
Танцуй со мной до конца любви.