И почему мы запомним Константина Борового?

24 июля 2019, 13::00 = Текст: Дмитрий Бавырин = Некогда известный биржевик и непримиримый либеральный оппозиционер Константин Боровой «унес ноги» в США, попросив там политического убежища. Ранее Сеть удивило странное объявление, из которого следует, что фантастически богатый некогда человек столь же фантастически обеднел. Теперь мы прощаемся с политиком Боровым, и нам есть что сказать на прощание. = «Заграница, заграница, там друзей любимых лица / Там моей любви и грусти города / Жизни добрые страницы, мы сегодня за границей / Мы сегодня далеки как никогда». = Эту песню шансонье Михаил Гулько пел в фильме Анатолия Эйрамджана «Примадонна Мэри». Сидящие рядом с ним Валерия Новодворская и Константин Боровой подпевали. = Во всем этом есть своего рода гармония – комедия худшего российского кинорежиссера (из числа тех, чьи фильмы вообще смотрели), три блатных аккорда и Новодворская с Боровым как крайний правый край российского либерализма, где – по слухам – людей едят. Валерии Новодворской не стало 12 июля 2014 года, а Константин Боровой и заграница теперь действительно единое целое: бывший депутат Государственной думы и создатель одной из первых советских бирж заявил, что попросил политического убежища в США. = Как следует из интервью политика «Голосу Америки» (СМИ, обозначенное Минюстом как «выполняющее функции иностранного агента»), попросил уже давно, да и в США обосновался далеко не вчера. А что послужило поводом к запоздалому признанию, не уточняется. Но предположить можно. = Два дня назад в 9,5-тысячной ФБ-группе «Русский Лос-Анжелес / Русские В LА» с объявлениями типа «продам диваны» и «срочно нужен судебный переводчик» Боровой разместил объявление о поиске комнаты внаем на несколько месяцев: «Бюджет 500 долларов. Можно больше, но в долг». = За 500 долларов в ЛА можно снять лишь что-то очень скромное, причем на месяц, и то – если очень повезет. Понимая, что столь экономичные запросы от человека, некогда входившего в число наиболее обеспеченных россиян, не могут не вызвать удивления, Боровой уточнил: «Еле унес ноги из Москвы, не до денег было». = Возможно, именно это подтолкнуло журналистов взять у него комментарий и узнать о прошении об убежище. Но в итоге это только затруднило прояснение обстоятельств с банкротством предпринимателя, поскольку из России он, судя по всему, уехал уже давно, а в одном из своих интервью признавался, что живет «на два дома», регулярно бывает в Лос-Анджелесе и в бизнесе еще вполне о-го-го – объект для калифорнийских инвестиций. Видимо, инвестиции попросили вернуть где взял. = Впрочем, все это не имеет никакого значения, поскольку никакого значения не имеет сам Боровой и его политическая судьба. Про неприятных людей с радикальными взглядами часто (и не всегда справедливо) говорят, что они имели нулевое политическое влияние, но в случае Борового это чистая правда – у него было нулевое политическое влияние. Много меньшее, чем имеют даже умершие, включая Новодворскую. Писать сейчас об этом человеке и его житейских неприятностях имеет смысл только по двум причинам. = Во-первых, стоит написать уже о чем угодно, кроме Украины (сам Боровой этого, впрочем, не понял бы, так как писал об Украине постоянно и очень переживал за Зеленского). Во-вторых, у Борового была редкая особенность – при его нулевом влиянии о нем знали и помнили многие. Проще говоря, он мог бы претендовать на статус самого известного в народе (именно в народе, а не в московской либеральной тусовке) оппозиционера из тех, кого называют «несистемными либералами», а некоторые добавляют – «врагами России». = При этом его нельзя назвать шутом или фриком, у которых свой путь к народной известности. Напротив, он был зверино серьезен и весьма уважительно к себе относился. = У его известности совсем другие корни. Помимо длительной – пусть вялой, но все-таки тридцатилетней политической карьеры, их три. = Первый в том, что он олицетворял собой тот образ карикатурного либерала, который поносят патриоты, консерваторы и коммунисты в публицистических и сетевых дискуссиях. Как карикатура выпячивает наиболее броские черты, так и Боровой вобрал в себя то, что вызывающе и мерзко в глазах сразу многих. = Он разбогател «на воздухе» в самое тяжелое для страны время. Финансово поддерживал «либеральных реформаторов» первого призыва и лично Бориса Ельцина. Во всех вооруженных конфликтах, куда оказывалась вовлечена Россия и ориентирующиеся на нее силы, занимал позицию противника, будь то чеченцы, грузины, украинцы или косовские албанцы. Он был из тех, кто с цветами встречал бы здесь танки НАТО, приехавшие «свергать кровавый чекистский режим». Точнее, даже не так. Он призывал в страну танки НАТО, прося президента Обаму о самом решительном, уже не дипломатическом противодействии президенту Путину, а руководство Украины – о полноценной войне с РФ. = Любая форма ненависти к СССР или русскоязычным соотечественникам в Прибалтике, а равно – симпатии к американской военщине, украинским националистам и прибалтийским эсэсовцам (за этих Боровой готов драться физически, но дерется он, к счастью, плохо), в таком супе не больше чем приправа. = Гораздо важнее, что Боровой был еще и «фрондой во фронде». Например, поносил Алексея Навального как «фашиста» и «кремлевскую марионетку» или организовывал альтернативные митинги в пику той оппозиции, которая ему не нравилась. А ему не нравилась примерно вся как недостаточно радикальная. Если средний «белоленточный» активист скорее обидится, если его обвинять в получении денег от посольства США или в замысле отдать Курилы Японии, то Боровой громко и радостно скажет, что отдать Курилы Японии наш священный долг, а получать деньги от посольства США правильно и весьма почетно. = В конечном счете его чурались как прокаженного: лишний раз не вспоминали, никуда не приглашали, не ставили его подписи под массовыми обращениями и пытались никак с ним не соприкасаться. Проще говоря, в неприязненном отношении к нему сойдутся не только уже упомянутые консерваторы-патриоты, но и их непримиримые оппоненты и вроде бы «свои» для Борового прозападные либералы.

Фанатиков никто не любит, даже если они кабинетные и дальше интернета не встречаются. = Раздражители такого рода подходят только для «желтой прессы». И на ее страницах в свое время Боровой действительно был ходовым персонажем. А в остальном – дискредитировал все, к чему притронется, за что злые языки периодически называли его провокатором, прикупленным спецслужбами на закате СССР (но на то они и злые языки). = С этими разговорами прямо связан второй корень его известности: личный телефонный звонок лидеру чеченских сепаратистов Джохару Дудаеву позволил российской ракете лечь на цель. За такое необходимо повышать в звании, но в случае Борового речь, вполне возможно, все-таки идет об автоголе. = Но и этот корень – не главный. Главный в том, что Боровой стал аватаром Валерии Новодворской. Эта ассоциация сделала его много заметнее, ведь человек он совсем другого калибра – значительно более мелкого, чем она. = В отличие от Борового, Новодворская никогда не была политиком и возражала, если ее так называли. Диссидент – да, антисоветчик – да, но не политик. Это была женщина очень тяжелой судьбы, большой смелости, абсолютной бескомпромиссности и яркого публицистического таланта. Она одинаково мастерски владела устным и письменным словом, и только постоянная привязанность к текущей картине дня в ущерб глобальным конструкциям не позволяет назвать ее политическим философом. = Русофобия для политической философии, кстати говоря, не помеха. И даже для почтения таких философов в России не препятствие. Например, Карл Маркс и Фридрих Энгельс были последовательными русофобами и крайне неодобрительно относились ко всей славянской «грязи». = Новодворская клеймила их в основном не за это, но за это – в том числе, не деля оппонентов на ушедших и ныне здравствующих. Будучи человеком несгибаемых и радикальных убеждений, она рубила сплеча и говорила в глаза самые неприятные вещи, будучи одинаково неудобной для власти или оппозиции, либералов и консерваторов, России или Америки, «красных» и «белых». В современных США, которые она так уважала, ее взгляды тоже сочли бы неприемлемыми или даже фашистскими. = В российском либеральном лагере к ней относились отстраненно-снисходительно. Но если отстраненность в данном случае понятна – с политической точки зрения Новодворская, как и Боровой, могла дискредитировать что угодно, то снисходительность неуместна. В плане «внутреннего стержня» и личной принципиальности она на несколько голов была выше тех, кто саркастически называл ее блаженной. = Впрочем, в плане бессребренического подвижничества она и впрямь была почти что святой. Свои взгляды ни на что не меняла, ничего лично для себя не добивалась, не умела просить и прожила жизнь в скромной хрущевке с мамой и котом, скончавшись от самолечения. Ее репутация монолитна, ее попросту не в чем обвинить, кроме истовой, остро и образно выраженной веры в собственную картину мира, за что Новодворскую уважали даже те, кого она сама не уважала никогда – и всячески это подчеркивала. = Количеству соболезнований ее близким от высокопоставленных российских политиков в день кончины мог бы позавидовать Герцен. Но сама Новодворская не увидела бы в этом поводов для зависти. = Не то – Боровой, лично и крупно выигравший на падении режима. Близкий к «сильным мира» и завсегдатай банкетов, он был примитивен, скучен и глубоко вторичен и в рефлексиях, и во взглядах, и в их подаче. Он не какой-то особо выдающийся антисоветский либерал, а самый что ни на есть заурядный во всем, включая родословную. Старые большевики и партийные работники средь родственников людей одного с Боровым типа почему-то встречаются чрезвычайно часто. = При Новодворской этот паж был искренним другом (по крайней мере, она так считала) и в то же время – бледной тенью, теперь уже уплывшей в никуда. Но что характерно – все-таки в Америку. = Кстати, в программе партии «Демократический выбор», которую возглавляла Новодворская, был прописан категорический отказ от эмиграции. Ей, революционеру, не нужен был домик у океана, изыскиваемый ныне Боровым за 500 долларов, она жила лишь в борьбе, которую в отрыве от своей родины – эпицентра этой самой борьбы – считала нечестной и бессмысленной. = Бонвиван Боровой, хочется надеяться, скрасил ее последние годы, но личную биографию усилить не мог и скорее скрадывал целостность ее натуры. Валерию Ильиничну можно было на худой конец ненавидеть (хотя, положа руку на сердце, не за что), а к Боровому тяжело испытывать любые сильные чувства. = Но в одном ему нужно отдать должное. Напоследок этот бессильный и до смешного не влиятельный человек – живой пример антиавторитета – все-таки умудрился нанести легкий ущерб своей стране, которую искренне презирал и которой желал в основном поражений и неудач. Он отнял у нее себя, а без него в ней будет немного пусто. Наличие таких персонажей – живых, здоровых и что-то без конца говорящих – отличает именно великие державы в пику закомплексованным нациям-неудачникам типа столь любимой Боровым Украины, собственные боровые которой или в бегах, или сидят, или уже убиты. = Формально Боровой тоже в бегах. По его словам, от слежки («Появлялись какие-то люди, уговаривали бизнес начать, предлагали взять миллионы долларов, красивые девушки звонили, просто приставали»). Это может быть как очередной вариацией на тему «неуловимого Джо», которого никто не ловит, так и реальной слежкой, поскольку на невоздержанных на язык радикалов всегда могут найтись другие радикалы, невоздержанные еще и на дело. = В любом случае в роли фейсбук-оппозиционера «за границей» (то есть «не покинув страны», как пел тот же Кулько в том же фильме), говорящего и мыслящего антироссийскими штампами, он не интересен ни нам, ни американцам. И если свое «унес ноги и попросил убежища» Боровой видел интригой, призванной напомнить миру о себе, она будет последней перед полным забвением. = Теперь только продавать диваны. Или судебные переводы практиковать. = Текст: Дмитрий Бавырин