Быков: Никогда в России не будет бытового благополучия.

Могу сказать совершено точно: некоторые стенания по поводу того, что России надо сначала решить свои бытовые проблемы, а потом уже строить современную технику и пугать мир, – эти стенания, на мой взгляд, демагогичны и неосновательны, потому что выбор очень простой.Я сейчас писал для «Собеседника» (в рубрике про людей, которые изменили мир) статью о Королеве. Это был мой личный выбор, просто потому что я в последнее время много занимаюсь темой «туполевской шараги» для романа. Естественно, что Королев, – та фигура, которая привлекает мое внимание уже многие годы. Это человек, который вызывает у меня восторг и чисто человеческую симпатию, и ужас в некоторых аспектах. И вот, понимаете, 1961 год – это же год не только первого полета в космос. Это еще и год первых, начиная с революции, вооруженных столкновений между властью и народом, и год повального дефицита сливочного масла. И вот можно спросить: а не лучше ли сначала обеспечить свой народ сливочным маслом, чем космосом? Вот я с теми людьми, которые выбирают космос. Потому что масла не будет в любом случае. Или, скажем иначе: люди, которые в выборе между космосом и маслом выбирают масло, не получат ни масла, ни космоса. Как-то трагично это звучит, но дело в том, что никогда в России не будет бытового благополучия. Более того, никогда в России не будет всеобщего благополучия. Всегда это будет страна таких коллективных и масштабных неустройств. Это так устроено, это такая территория, такой климат, такой способ управления, такое начальство. Может быть, должно двести или триста лет пройти, чтобы все проблемы этой территорий были решены, по крайней мере, в европейском понимании комфорта.

Но отказ от каких-то сверхчеловеческих безумных проектов для России смертелен, потому что тогда не будет ничего. Я писал уже об этом когда-то. Я понимаю примерно, какая сейчас волна ненависти на меня обрушится, или какое безразличие… Безразличие, конечно, я бы предпочел, потому что мне-то как-то моя правота здесь очевидна, а переубедить меня очень сложно. Я примерно понимаю, что в России выбор очень простой: либо сидеть в навозе и нюхать розу либо сидеть в навозе. Не сидеть в навозе, наверное, можно теоретически, но для этого, понимаете, нужно поставить себе задачу как-то свою жизнь обустроить, обуютить (знаменитый глагол Солженицына «обустроить Россию»), а эта задача не вдохновляет российское население. Почему-то его вдохновляет задачи сверхчеловеческие: новое оружие… А, кстати говоря, Королев лучше других понимал, что надо использовать советскую власть, как ступень ракеты – чтобы она вывела тебя на орбиту. И я думаю, что эту метафору он использовал и в своем сознании, и в своей работе.

Потому что можно использовать советские условия и советские требования, к тебе предъявляемые, можно им соответствовать, и при этом, как учил нас академик Арцимович, заниматься наукой, то есть удовлетворять личное любопытство за государственный счет. Сотрудничество (возможное) с этим государством только одно, по большому счету, – это участвовать в оборонке. А ему от интеллектуалов больше ничего не нужно. Ему нужна либо оборонка (то есть хорошая физика), либо пропаганда этой оборонки. А больше ничего государству не нужно. Только пропаганда доминирования во всех областях и орудие этого доминирования, а именно ракеты. И вот если вы хотите быть ученым, то надо делать ракеты, а в свободное время мечтать, как размещать людей в этих ракетах. И вот у Королева получилось: он сумел осуществить свою мечту, сумел осуществить обещание, данное Циолковскому: «Я добьюсь, что человек выйдет за пределы стратосферы». И он вышел.

Вот это «выйти в космос». Космос – понятие широкое и метафорическое, и «выйти в космос» здесь можно разными путями. Но для того чтобы выйти, тебе нужна ракета-носитель, а сделать эту ракету-носитель ты можешь именно в шарашке, как ни ужасно это звучит. Все государственные учреждения здесь, в диапазоне от театров до научно-исследовательских институтов, в той или иной степени шарашки, и надо понимать, что ты в шараге находишься. В шараге есть определенная степень свободы – не случайно оттуда вышли все диссиденты, не случайно главный диссидент Сахаров был отцом водородной бомбы. Там велись главыне разговоры. Вообще интерес государства к шарашкам, интерес творческих людей к шарашкам в последнее время возрастает. Посмотрите на фильм «Дау», который об этом и рассказывает, и уничтожение этого института там приравнивается к уничтожению ССССР, к его распаду. Что хорошего – пришел Тесак, разрушил этот институт, – это есть торжество энтропии, а не свободы.

Да, советский проект – он такой специальный. Это действительно Вавилон для строительства башни, и больше он ни для чего не нужен. И строго говоря, весь Советский Союз был нужен для того, чтобы вывести Гагарина в космос. Вы мне можете возразить, что, мол, если бы не Советский Союз, то в космосе оказался бы другой человек, американец, и ничего бы ужасного не случилось. То есть задача эта могла быть осуществима и без революции, и без красного террора, и без пыточной грыжи, и без массового ареста ученых, и тем более без труда заключенных. Да, наверное, она была бы осуществима. Но случилось так, что первым человеком в космосе оказался Гагарин, и это важный факт; факт, который уже впечатан в историю. Так что отцом космического проекта оказался бывший зэк со сломанной челюстью Королев, который должен был погибнуть на «Индигирке» – судне, севшем на мель, но чудом не погиб, потому что на него опоздал, его туда не пустили. И вот я думаю, что главный урок двадцатого века заключается в этом.

Вот мне сейчас будут приписывать людоедство. Я не говорю, что надо обязательно приносить какие-то жертвы, чтобы осуществился космический проект. Но просто если уже есть эта данность, если вы родились в бывшем Советском Союзе, если вы родились в России, если вы хотите здесь оставаться, то вы должны понимать эти вводные, вы должны понимать отношения с теми сущностями, которые есть: или бежать, и тогда вы бежите, и это вопрос отдельный, мы его сейчас не рассматриваем. Или жить, приноравливаясь к этим условиям, и тогда единственный способ профессиональной реализации для вас – это стать для государства незаменимым. А единственный способ стать для него незаменимым – это делать для него оборонку, и за счет этой оборонки достигать каких-то профессиональных высот. Вся советская физика выжила благодаря этому, советская математическая школа существовала благодаря этому.

Это были придатки к мощному проекту, но из этого получилось мощное интеллектуальное сообщество. Я не говорю, что это хорошо. Но неизбежно, что это так на данный момент. Когда-нибудь, может, это будет иначе.

Поэтому говорить, что России не следует заниматься оборонными проектами, – это просто абсурдно. Ничем другим она заниматься никогда не будет. Неужели вы думаете, что деньги, которые вкладываются в бомбы, ракеты или другие ужасные вещи, будут когда-то поставлены на службу бездомным детям, больным, старикам? Нет, конечно. Просто в России для того, чтобы чем-то заниматься (просто погода такая), нужны сверхчеловеческие мотивации. А чтобы эти сверхчеловеческие мотивации у себя выработать, надо ставить перед собой великие задачи, вот и все. Это не та страна, где можно каким-то образом реализоваться за счет гуманизма. Гуманизм – это, конечно, хорошая вещь, но он среднего россиянина не вдохновляет. Россиянина вдохновляет сверхчеловеческое. Вот первому выйти в космос – это да. А сделать так, чтобы вовремя приходили троллейбусы или чтобы дома были построены, – нет. Пока масса не начнет думать иначе, это не изменится.

Ведь и Королев почему-то мечтал о космосе, а не о том, чтобы россияне жили в комфортных домах. Почему-то космическая мечта или любая сверхчеловеческая мечта является в России доминирующей. Надо примириться, что это такая страна и такой тип сознания. Конечно, позор, страшный позор быть демагогом, это оправдывающим; таким демагогом, как Проханов, который этим упивается, который усматривает в этом русскую религию, русскую пасхальную политику. Весь этот отвратительный елейный бред, который совершенно невозможно слушать. Речь же не о том, чтобы как-то это воспевать. Речь о том, чтобы понять, как это устроено. Понимаете, и исходя из этого действовать. Вот когда я писал роман «Истребитель», я понял, как это все устроено. Так, по крайней мере, мне стало казаться.

Правда, выход из сверхчеловеческого проекта может быть не только в строительстве сверхчеловеческих кораблей. Он может быть и в полном расчеловечивании. Может быть, именно поэтому вторая линия в этом моем романе – это история знаменитого убийцы Виноградова, которое расследуется в это же самое время, которое происходит на фоне этих пракосмических, этих стратосферных успехов, успехов советских летчиков. Я долго думал, почему так. Для меня самого это было загадкой – почему эти две истории, происходившие одновременно, начали в книге одновременно рассказываться. Для меня это очень горькая вещь, но тем не менее, так получилось. Но вот для себя я ответил на этот вопрос, а отвечать ли на него для других – я не понял. Я не знаю, надо ли мне печатать этот роман, делать его общественным достоянием. Вот я заканчиваю его, над этим вопросом как раз размышляю. Потому что те вещи, к которым я для себя пришел, изучая дневники журналистов, писавших об авиации в 30-е годы, мне не хочется обнародовать. Мне хочется, чтобы это осталось каким-то моим ноу-хау. Ну теперь я немножко, с вашего позволения, все-таки поотвечаю.

У меня действительно есть ощущение, что над Россией висит сейчас какая-то медуза склизская (разумеется, простите за перекличку с названием превосходного СМИ); есть ощущение, что какая-то сущность не пропускает лучей небесных ко мне сюда. И все, все в России сейчас живут, мне кажется, недополучая какого-то небесного кислорода, какой-то небесной информации. Временно вылетаешь из этого (временно; о том, чтобы совсем скрыться из этой среды речи не идет) – получаешь какую-то новую информацию, а обдумывать ее и описывать возвращаешься в Россию. Потому что там все-таки я привык, и там лучше пишется.

Когда я писал «Истребителя», я уже с собственными проблемами не справлялся. Я как бы пытался объяснить себе, почему мне – человеку сугубо гуманитарному и, в общем, гуманному (я хочу надеяться), нравится советский проект, хотя он вообще-то мне не должен нравится. Почему я считаю, что профессия является в каком-то смысле исцелением, спасением? Почему профессионализм спасает в эпоху отсутствия совести? И спасает ли он? Вот об этом я довольно напряженно размышлял. Понимаете, надо же в такое напряженное время, как наше, в чем-то искать опоры. Ее, конечно, ищешь в профессии, а потом оказывается, что это не универсально. Если ты живешь в тотально аморальном государстве, где ничего человеческого не осталось или осталось очень мало, где только, может быть, только страх международных санкций удерживает от превращения просто в уличную диктатуру просто с уличными избиениями несогласных, – вот тут ты начинаешь задумываться – в чем может быть твое спасение, кроме бегства? Оно может быть в тех немногих бонусах, которые дает такое государство. В частности, в попытках космического полета.

Невольно начинаешь задумываться, почему Коккинаки, Чкалов, Байдуков и другие прекрасные люди, почему они были героями страны в 1937-1939 годах? А потому что страна стремилась к экстремуму, к полюсам, к проникновению в стратосферу, а больше в ней ничего делать-то было нельзя. Вот для того чтобы это себе объяснить, пишешь роман, а для того чтобы справиться с какими-то собственными внутренними проблемами, – для этого уже накоплен какой-то инструментарий. Поэтому у меня профессиональной неуверенности прибавилось, а личной, как ни странно, убавилось. Вот когда я писал «Орфографию», я боролся с собственным неврозом, совершенно конкретным. Это был невроз, возникший вокруг НТВ. Непонятно, как было себя вести, когда с обеих сторон вроде бы хорошие, вроде бы неправые, вроде бы до известной степени отвратительные люди. Кох, кстати, потом оказался не таким ужасным, как казался, и так далее. В общем, ситуация такая, где в заложниках все. Для того чтобы с ней справиться, мне пришлось написать роман. Я не ставил себе задачу создать совершенное произведение. Как говорил Сальвадор Дали: «Не бойтесь совершенства, вам оно не грозит».

Кто из современных прозаиков станет классиком?» Никогда нельзя этого сказать. Боюсь, что тот, кого мы не знаем. Может быть, кто-нибудь, кто пытается совсем уйти от русской проблематики, от советской, потому что она, мне кажется, будет погребена вместе со всем массивом этой культуры, вместе со всей страной. Рим пал, и кого волнуют проблемы позднего Рима? Специалистов вроде Сергея Аверинцева. Мне кажется, что тот, кто максимально далеко уходит в какие-то легкие, веселые, игровые пространства, он и будет классиком. А тот, кто переписывает сегодня советскую литературу, по-моему, не будет.

По материалам "Эхо Москвы" подготовил В. Лебедев