Зачем нам вспоминать «святые 90-е»

Колумнист «КП» приметил, что каждый год, почему-то в начале лета, нас буквально заставляют вспоминать 90-е годы. Как бы проверяют: вытеснила психика негатив, или нет?      Типичная для 90-х годов очередь за продуктамиФото: Владимир ВЕЛЕНГУРИН Изменить размер текста:AA

В 2016 был какой-то конкурс воспоминаний, который «порвал интернет» - столько негатива выплеснулось. В этом году на оценочное суждение Наины Ельциной о «святых 90-х» Сеть отреагировала привычно – люди, казалось бы прочно забыли то десятилетие, но достаточно слабенького сигнала-раздражителя, и жутковатые воспоминания оживают. Хотя, информационное поле медленно изменяется. Уже появились матерые «эксперты по 90-м» годам, которые, в силу своего малолетства считают их вполне счастливым периодом жизни, когда можно было объедаться жвачками «Турбо» и с утра до ночи играть в «Денди». Родители за их досугом не следили, большинство работало на двух, трех работах, чтобы как-то свести концы с концами, чтобы купить эти чертовые «Турбо» и джинсы фантастических брендов «Мальвина» или «Пирамида». Сейчас это счастливое и непуганое поколение уже двигается по социальным лифтам, жалуется на скорость этих лифтов и горячо жаждет перемен. Перемены нужны всегда, вот только малок кто представляет, какую цену придется за это заплатить. Я тоже, как и большинство, хотел в 90-х годах переформатирования СССР. Поэтому в этих воспоминаниях нет злобы. Я многое упустил, пусть меня дополнят читатели.

Сырная притча

В начале 90-х годов мне пришлось чуть-чуть поголодать. Судя по тому, что даже спустя 30 лет я помню отчетливо – что я ел в эти месяцы, как ел, слово «голодать», не было пустой метафорой, или гиперболой. Я реально недоедал и мучился авитаминозом, пока мне не подарили баночку с мультивитаминами из немецкой «гуманитарки». Много позорных шуток о помощи побежденных победителям ходило в те годы… Не хочется их вспоминать. Помню другое: как неделями я питался перловкой пожаренной на шкварках из старого желтого сала, твердого, как парафиновая свечка. Знал, что если не пить чай или воду перед сном – ночью не проснешься от чувства голода. Помню пятикилограммовую банку заморской ярко-оранжевой пасты: смесь пальмового и топленого коровьего масла. Сначала воротило, а потом я эту пасту разве что в чай не клал. Когда банка кончилась, эта вкуснейшая оранжевая субстанция посещала меня по ночам в дразнящих аппетитных снах. В прошлом году на рынке Дамаска я обнаружил что-то подобное, очень похожее, но не стал покупать, побоялся ненароком вернуться в не сытую юность, пусть и на уровне вкусовых ощущений .

Еще у меня была в изобилии соль, мука и немного растительного масла – следы продуктовой паники поздних горбачевских времен. Раз в два дня я с голодухи воровал кабачок с лотка. Украл и через десять минут поджарил и съел. Бог прощал. Наверное, он прощает воровство с голодухи. Делал это так: проходя мимо развала с овощами, не задерживаясь ни на секунду, пихал этот кабачок под пояс коротенькой и единственной кожаной куртки- «косухи». Всегда безошибочно выбирал момент – хитрость и точность движений у голодных людей просто поразительная. Помню, в город пришла партия гуманитарки, ее разворовали и в нашей булочной вдруг появился диковинный продукт – китайская вермишель быстрого приготовления. Стоила она оглушительно-дешево, дешевле хлеба. Я нашел где-то деньги, кажется, вернули старый долг, или дали мне такую деликатную милостыню без отдачи. Я купил сразу двадцать или тридцать бомжпакетов. До сих пор помню, как у меня тряслись руки, когда я понял, что вся партия вермишели оказалась прогорклой, несъедобной абсолютно. Мечты о сытой жизни рухнули. Продавец что-то увидел в моих глазах и молча вернул деньги за тухлую вермишель. Только за вскрытый пакетик не вернул, и я это тоже запомнил крепко-накрепко. А потом, я набрел на продуктовый Клондайк. За станцией метро «Нарвская», какие-то потрепанные жизнью люди, торговали колбасным сыром.

Гранитные ступени были им прилавком. Этот сыр, с восхитительной коричневой копченой корочкой, замотанный в десятки слоев чуть влажного полупрозрачного целлофана, сливочно-желтого, жирного и сытного на ощупь… Я брал его батонами весом в два-три килограмма. Почти даром. «Сырная» диета отрегулировала мой дефолтный бюджет, и теперь мне хватало на чай и сахар. В день, когда я последний раз обедал этим сыром, настало прозрение. Оно было ужасно. «Палка» сыра попалась какая-то странная. Он не резался, а крошился угловатыми ломтями и остро пах старыми лежалыми обмылками от хозяйственного мыла марки «72%». В складках оболочки проступала совсем не гламурная плесень... И тут я понял все. Таинственные негоцианты с колбасным сыром оказались обычными бомжами. Рядом была станция электрички, на которой они ездили на городскую свалку - три остановки. Я сгреб остатки трапезы в мусорное ведро и прополоскал рот водопроводной водой, пытаясь избавиться от странного мыльного послевкусия. Но, отчаяния пока не было. День кулинарного откровения был примечателен тем, что это был первый день моей зарплаты. Имелся и пятачок на метро. Последний.

Бодрый и упругий, я ворвался в бухгалтерию газеты, где мне сообщили, что я еще не проработал месяца, и зарплату мне начислят только через две недели. Или через месяцок – как фишка ляжет. Работников тогда кидали через раз, капитализм строили. Денег у меня не было не то что на еду, даже на метро. А занять или просить пятак не позволяла гордость. Я еще подумал, что поторопился выкинуть помойный сыр. Белая полоска жизни опять темнела прямо на глазах. Явь превращалась в навь. Домой пошел пешком, по набережным Фонтанки и Обводного. Тут же потек холодный дождь, он удачно декорировал мое отчаяние. Я шел и шел, иногда заглядывался через парапет на лениво плещущие свинцовые волны. Думал, что нет в природе такого питерца, который хотя бы раз в жизни, поздней осенью, не захотел утопиться в этих темных и равнодушных водах. Проезжающая мимо машина хлестнула по мне веером грязи, обдав по пояс, и я услышал дробный перестук мягкого железа по камню. Под ногами у меня валялись три туго набитых полиэтиленовых пакета. Один пакет вырвало на мостовую консервными банками с разноцветными этикетками. Я до сих пор не знаю точно – выбросили ли эти пакеты из проезжавшей машины мне под ноги, или они стояли на набережной и я просто о них споткнулся в темноте… Не знаю. Знаю лишь, что это был подарок не от человека. Такие подарки может дарить только Он, и дарит их только людям отчаявшимся. Исполняя их самые несбыточные чаяния. Иначе, никто бы в Него не верил тысячи лет. И не платил за свою веру жизнью.

В пакетах оказалось пять банок консервированной ветчины «Тулип». Дорогой и резиновой. Но это теперь я разбираюсь в ветчине, а тогда я ее съел чуть ли не с банкой. Были какие-то галеты и печеньки, конфеты с ликером и конфеты с орехами. Кофе и чай, несколько банок тунца, арахисовая паста и почему-то советская килька в томате – для контраста, не иначе. Была бутылка польского анилинового ликера. Ярко-желтое пойло с гроздью бананов на этикетке, похожих на распяленные ножницы. Слабенький, как сухое вино – этот ликер с трудом «забирал» молодые организмы и молодежной среде не котировался. На дне третьего пакета, под итальянскими макаронами, лежал кусок свежайшего колбасного сыра, граммов на триста. Сыр был завернут в толстую серую бумагу с вкраплениями опилок. Чек прилепленный к оболочке сыра потек, расплылся и я не смог разобрать – где он был куплен. Ясно было одно – это знак. Примитивный, материальный, но понятный более чем пять хлебов и две рыбы. Тем более, для человека еще не читавшего Библии.

Вот так все и жили в те годы – внезапно находили денежную работу, получали наследство, выигрывали в казино, которых в те годы развелось больше чем кофеен. «Поднявшийся» школьный приятель, еще не «обутый» бандитами по полной программе брал своим замом в «фирму», остальные – просто терпели, стиснув зубы. Ждали, когда страна раздышится и настанут хорошие времена. Они настали, и просто так мы их на жвачку «турбо» уже не поменяем – умные стали…