Д.Быков . Когда у России появляется смысл жизни .....

Одним из тяжких и вполне сознательных грехов «консерваторов» и «традиционалистов» было отождествление всего советского с репрессивным, запретительным, изоляционистским. Между тем тремя главными чертами советского проекта, направленного как раз против русского традиционализма, были: культ просвещения; атеизм (или, по крайней мере, отказ от религии в качестве мировоззренческого базиса); интернационализм и даже, если угодно, космополитизм — ​то есть перемещение национализма в тот чулан устаревших мировоззрений, где ему и место. Советский Союз оказался последним прибежищем модерна, загубленного в Европе двумя мировыми войнами. Это главный парадокс ХХ века — ​самая отсталая страна оказалась в итоге самой передовой, если не считать Штатов, где модерн благополучно уцелел и подвергается атаке только сейчас; уже ясно, что он выстоит, а Трампом долго еще будут пугать детей и политтехнологов. Развивать проект послепутинской России надо с того самого места, на котором наш оркестр перестал репетировать в 1986 году.

Советский Союз был разным на разных этапах своего существования; в 1986 году он далеко не сводился к отсутствию колбасы, железному занавесу (уже весьма щелястому) и поддержке международного терроризма. Сегодня против этих грубых упрощений и ложных отождествлений аккуратно начинают возражать — ​назовем статью Марка Амусина «Русская революция: реальность и варианты» в четвертой «Неве» за этот год. (Русские консерваторы обязательно возразят, что Амусин еврей и потому мутит воду, но мы уже договорились не слушать русских консерваторов, у которых вся аргументация примерно на этом уровне, под соусом цветущей сложности и бытия-к-смерти.) Возможно, сахаровская теория конвергенции и была идеалистической — ​не более, впрочем, идеалистической, чем теоретическая физика, которой он тоже много занимался; в любом случае разговоры о нереформируемости советской системы относятся скорее к русской ментальности, которая действительно нереформируема, но довольно пластична.

Русское не враждебно модернистскому, напротив — ​именно на путях модерна, то есть космополитизма, просвещения и децентрализации, — ​Россия достигала максимальных успехов. Русский модерн — ​бренд всемирного значения, и как русский золотой век был следствием петровского толчка, так и серебряный возник от реформ и обещаний Александра II (загубленных не без его собственного участия, за что он и поплатился так ужасно).

Когда у России появляется смысл жизни — ​она немедленно начинает жить, да так динамично, что обгоняет всех соседей.

Достаточно отказаться от бессмысленных запретов, вернуть вертикальную мобильность (не только для лоялистов), прекратить государственную ложь — ​и климат начнет улучшаться не только внутри, но и снаружи. Больше того: сколь бы абсурдно ни звучало такое утверждение, но смена парадигмы в России (для этого недостаточно просто поменять власть) немедленно приведет к самым благим переменам и на Украине, и в Белоруссии, и в Азии.

Я продолжаю настаивать на том, что после нынешнего падения и позора Украина и Россия смогут вернуться к единству, поскольку в этом единстве достигали большего, чем поврозь; будущая украинская власть неизбежно откажется от национализма — ​как только к нему не будет подталкивать российская агрессия.

Идея этого единства и сейчас весьма привлекательна для украинских интеллектуалов — ​если только носителями этого единства выступают не апологеты «ДНР» и «ЛНР». В позднем СССР мы уживались, и национализм был отнюдь не главной проблемой — ​скорее он стал первой болезнью, набросившейся на ослабленный организм. Думаю, в конце концов победит именно наднациональная общность, в которой о позорных глупостях вроде этнической вражды можно будет просто забыть. В завтрашней России и завтрашней Украине победит та власть, для которой этническое будет нерелевантно, а религия станет частным делом каждого; власть, которая сосредоточится на модернистских добродетелях, то есть не на потреблении, а на производстве, не на массовых гипнозах, а на личной ответственности.

Пора отмыть прекрасное, хотя и не слишком комфортное для обывателя понятие модернизма от ходячих упреков в культе патологии, интересе к девиациям и т.д. На самом деле модернизм нашел самое наглядное свое выражение в учении Фрейда, что и доказано на большом материале в замечательной книге Ф. Таубера «Реквием по эго». Постмодерн — ​на самом деле антимодерн, но, как все Юлианы-отступники, он недолговечен. В основе фрейдизма лежит именно идея моральной ответственности, дотягивание подсознательных импульсов до «светлого поля сознания» (термин Пруста, и именно этому анализу собственной памяти посвящена модернистская прустовская эпопея).

Вышло так, что ХХ век был веком подсознательного. ХХI век должен стать веком психоанализа — ​в самом широком смысле. Мы слишком долго жили подсознательными импульсами, «считали пульс толпы и верили толпе» — ​тогда как настала эпоха личностей.

Тоталитаризм в той или иной форме — ​будь то массовые демонстрации или социальные сети — ​схлопывается на наших глазах. Настает эпоха свободного разума, личной ответственности, морального выбора — ​всего, что подавляется в «темные века».

У античности было множество грехов, но Возрождение стало возможно именно благодаря обращению к ней. У советского — ​и вообще модернистского — ​проекта множество минусов, в частности — ​уязвимость для всякого рода «национальных реваншей»; но выдавать эти национальные реванши за сущность модернизма не только подло, но и недальновидно.

Из всех существующих ныне государств Россия имеет, пожалуй, наилучшие стартовые позиции — ​в том смысле, что она наиболее глубоко и стремительно пала. К счастью, живы те, кто помнит ее другой. Нам есть на что оглядываться — ​и есть от чего отталкиваться. Спасибо русскому консерватизму, по крайней мере, за то, что он скомпрометировал себя безнадежно и больше не повторится. Разумеется, кратковременные реванши архаики — ​вещь неизбежная, потому что всегда найдутся те, кто больше любит врать, чем думать, и расстреливать, чем работать. Но паузы между этими реваншами будут все длиннее, а демагогия консерванцев — ​все смешнее.