Оболганный консерватизм – или почему нельзя ломать страну через колено

Россия – это огромное и сложное общество, само существование которого зависит от множества компромиссов между социальными группами. Попытка интенсивно гнать это общество в какую-то одну сторону, игнорируя интересы и привычки крупных социальных групп, приведет к тому, что страна «по дороге рассыплется». В лучшем случае на внутренние трения уйдет такое количество энергии и ресурсов, что результат себя не окупит. В истории страны таких примеров много.

Последний яркий пример – разгром умеренно-реформистской советской оппозиции в 1993 году, отчего декоммунизация пошла «по самому быстрому и радикальному» пути. То есть по наиболее разрушительному и проигрышному. В итоге даже та правящая группировка, власть которой отсчитывается с 1993 года, вынуждена была качнуть маятник в обратную сторону. Результаты «прогрессорского» 1993 года мы видим вокруг. В экономике и технологиях страна уже навсегда отстала от Первого мира; во внутренней политике – возвращение чуть подредактированного брежневизма. И даже международные отношения вернулись к брежневскому уровню, но без тех ресурсов и территорий, какие были в 1980 году.

В свое время все смеялись над Горбачевым с его «консенсусом», да и сам он всерьез эту идею не воспринимал и совершил множество телодвижений, ее игнорирующих. Но по факту мы видим, что без «консервативного консенсуса» в России не обойтись. Желание по-прогрессорски игнорировать волю огромной части общества и навязывать ей что-то не путем переговоров, а силком, ведет к тому, что в выигрыше оказываются наиболее деструктивные силы и все приходит к «разбитому корыту».

Политическому термину «консерватизм» больше всего не повезло в постсоветской России. «Консерваторами» весьма часто объявляли себя малолетние революционеры с нулевым жизненным опытом, стремящиеся «ломать через колено» и внедрять в реальность нечто полностью забытое, вырванное из контекста 100-летней, 300-летней или даже 1000-летней давности. Между тем суть консерватизма исчерпывается одной фразой: «Не раскачивайте лодку».

 

Актуальное прошлое для консервативных устремлений – это максимум 40 лет: то, что еще находится в памяти дееспособных поколений, и потому может быть действительно «сохранено и реставрировано», а не «сделано с чистого листа после полного истребления». Крайний горизонт консерватизма для нашего общества – это брежневская эпоха. Все, что было до Брежнева – «мифологическая предыстория», которая может быть возвращена к жизни только как «революционная инновация», «с чистого листа» и без какой-либо гарантии на успех.

Это не значит, что всякий российский консерватор обязан быть брежневистом: хорошие вещи из 1980-х, 1990-х, из 2000-х и даже из нашей современности имеют приоритетное право на консервативное попечение. Гораздо проще и эффективнее укрепить и защитить от разрушения нечто позитивно работающее здесь и сейчас, чем ремонтировать нечто уже сломанное и пропылившееся в чулане. Поэтому приоритет для консерватора – не «возрождательство», а пресечение дальнейших разрушений; борьба с «новизной ради новизны»; забота о том, чтобы необходимые для жизни новшества внедрялись осторожно и некатастрофично. Для иллюстрации, рассмотрим такую популярную ныне тему, как запрет абортов.

Есть немало сторонников этого, которые искренне приписывают себе «консервативные ценности». Видимо, вычитали это у каких-то консерваторов полувековой или столетней давности, для которых аборты – «свежее», только что свершившееся «либеральное злодейство». Но в нашей реальности люди, которые еще застали «Россию без абортов», – это пенсионеры старше 62 лет. Три поколения уже успело вырасти в представлении, что аборты – вещь разрешенная и доступная. В этих обстоятельствах запрет абортов – мера остро революционная, а не «консервативная».

При этом большая часть граждан (включая и не одобряющих аборты) не считают эту меру необходимой, а 20-30% населения (большинство молодых женщин) относятся к ней резко отрицательно, видят в ней репрессию и попрание своих интересов.

Желание «продавить» инновационную принудительную меру, встречающую такой прием у людей, свидетельствует об установке сознания на конфликт и гражданскую войну. Свидетельствует о готовности подавлять недовольство, даже если среди недовольных оказалась та часть общества, без активного участия которой желаемые позитивные меры не могут быть осуществлены.

Никто пока не научился рожать детей кроме молодых женщин. Хорошие они или плохие, но без них в этом деле не обойтись, с ними нужно договариваться, а не воевать. Если ваша политика «на пользу детям и рождаемости» вызывает резкое отторжение у молодых женщин и вам приходится с ними «воевать», то значит, что-то вы делаете не так и лучше бы вам вообще не касаться этой темы. Каким бы злом ни казалось вам сохранение существующего порядка вещей, это все равно меньшее зло по сравнению с подобной войной.

Еще один классический пример – отношение к таким не имеющим позитивной ценности остаткам советской реальности как памятники Ленину. Большей части народа они безразличны, а достаточно многочисленное меньшинство их защищает. Для консерватора (любых взглядов) этого вполне довольно, чтобы оставить эту тему. В такой ситуации противоположное меньшинство должно довольствоваться малым и ограничивать свои стремления пропагандой. Причем эта пропаганда должна быть не «военной», нацеленной на мобилизацию сторонников, а предельно мягкой к противникам и равнодушным, поскольку именно последних как раз и требуется перетянуть на свою сторону.

Человек, который начинает разговор с анафемствования, со «Сдохните, совки и ватники! Вытравить из памяти СССР!», тем самым не подрывает памятники Ленину, а укрепляет и увековечивает их. А главное – превращает проблему в неразрешимую мирными средствами, нагнетая по пустяковому поводу атмосферу гражданской войны.

 

Снисходительность к уже существующему и прочно устоявшемуся (даже если оно не идеально), терпимость к инакомыслящим и чувство меры – это органичные части консервативного мировоззрения. Консерватор любых взглядов готов пожертвовать любой своей «хотелкой» ради сохранения общества от избыточных, ненужных поводов для конфликта, дабы сосредоточить сэкономленные силы на действительно важных задачах и новшествах.

Такое понимание консерватизма легко находит со стороны радикалов обвинение в «трусливом оппортунизме» и «безыдейности». Но идея за этим есть – и весьма четкая:

1) переговоры и торг как метод решения политических конфликтов;

2) сведение к минимуму разрушительного эффекта от необходимых новшеств;

3) избегание тех мер, которые без особой нужды раскаляют большие массы людей и провоцируют междоусобицу.

Собственно только вокруг такой идеи и может сложиться общество как совокупность различных сил и интересов, желающих сосуществовать вместе. Отказ от этого приводит к ситуации, когда повседневной нормой становится «двое проголосовали и большинством голосов постановили съесть третьего». Причем в положение «съеденного третьего» в итоге попадает большинство.

Настоящие враги консерватора – это деятели и силы, которые готовы ломать народ через колено ради своих практических или идеологических устремлений. И к таким деятелям консерватор имеет право быть абсолютно безжалостным и непримиримым. Любая сила, которая становится поперек движения общества к выживанию и, будучи в меньшинстве, хочет купить себе билет в будущее за счет остальных, не может рассчитывать на «консервативную снисходительность» и на защиту «консервативного консенсуса».