О красоте, Боге и тому подобном
Вышло как. Недели две назад я, в поисках одного батюшки, залезла к нему в огород и обворовала его. Стоит огромное дерево с вишней и будто само меня манит. Посадило на ствол, обхватило ветками, посмотрело так доверчиво, будто ничего не попросит взамен. Ну, а дальше крик, шок, наспех вытираю красные губы, что-то сую в карманы. Прямо с дерева меня сняли верующие и обратили к себе.
Все у меня так и происходит, через случайные, мелкоуголовные события. В начале лета, таскаясь на Николину гору, мы с благочестивым другом Володей дошли до деревни Аксиньино. Гуляли и уперлись в церковь Николая Чудотворца. Я про это свое откровение писала, и так хорошо, что, видно, правда было какое- то мне сияние.
Если коротко: церкви ненавижу всей душой, всегда меня там не любили, щипали, два раза воровали кошелек, выталкивали за брюки. А тут я зашла, никого не было, и прямо на меня смотрит икона веселенькой женщины с хитрым прищуром и с не менее проворным волосатым младенцем на руках. На возмущенный вопрос, зачем она надо мной смеется, мне пояснили, что день такой. День Иверской Божией Матери. Вот эта тетенька с картины — это как раз она. Можно задать ей вопрос, она потом приснится, всё скажет. Так, кстати, и было.
Для меня такие вещи кончаются всегда припадком. И так понятно, что я исключительна, и жить мне нелегко, а когда такие знаки… То тут я могу ночами думать и ставить себе загадки.
В следующий раз пришла уже без Володи. Мужчины на таком поприще только отвлекают. Пришла раз, пришла два — храм закрыт. А надо понять, что пришла — это не просто взяла и пришла. Шла я от Николиной горы, километров семь по обочине, сдерживая соблазн броситься кому-нибудь на шею под колеса и доехать. То ли под воздействием солнца, то ли по своей впечатлительности, но иногда бывает — действую как помешанная. Вот и в тот раз я была в какой-то экзальтации. То есть не сложила ручки у ворот закрытого храма, а пошла искать от него ключи. Рядом лежала беременная кошка, ее пытались утешить местные дети. Я присела, погладила, перевела детям пару выражений якобы с языка кошек, дети пошли за мной как за чудом. Естественно, они-то мне и показали все воровские лазейки. И дыру в заборе, и проход к дому настоятеля, у которого ключи и роковое дерево с вишней.
— Только батюшка пьяный часто. Он с попадьей развелся. Она теперь в Лондоне. А он тут… Не всегда подходит.
Ну, после этого все заборы у меня слетели окончательно и я уже неслась. Думаю, если и этот человек меня не поймет, то тогда вообще разгадки нет, тогда финал, чужие прижитые дети, мужья легкого поведения и бытовой сатанизм. Ждать тогда больше нечего...
А дальше — пятно, провалилась как в тоннель. Я, вишня, чужие посевы, репа хорошая, помидоры, азарт покражи. Порок этот таскаю на себе без вины — бабкины корни, ее голодное детство.
Вдруг из дома батюшки выходит женщина в домашнем. Быстро оценив все возможные пути, в первую очередь самые бредовые, как то: просто прыгнуть и убежать (но сумка в стороне, и я не дитя) или заплевать хозяйку косточками, я не заметила, как в ступоре прошло минут пять, и женщина эта уже стоит рядом со мной на стремянке, изображая друга. Кстати сказать, у вишни были мною замечены: мангал, обглоданные кости, стол с кружками — я так поняла, батюшка был после ночного радения. В тот день он ко мне так и не вышел. Хотя сам приход меня расположил.
Женщину звали Марией, и до сегодня, до повторной нашей встречи, я тайно подозревала, что она — бред и облако. Фея в махровом халате и синих лосинах, вышедшая мне навстречу. Мы познакомились и провели весь вечер, копаясь в хаосе моих несвязных знаний, которыми я путаю и пугаю людей. И хотя жила Мария в доме батюшки, профессиональные ее обязанности были несколько шире. В миру она уважаемый профессор-биолог, а тут на святой полянке руководит церковным хором. И что важно, она меня сразу восприняла за дурочку, и потому с ней было легко. Я была собой. То есть смогла, наконец, задать те детские вопросы, которые непонятно кому задать, если и все кругом тебя дураки.
И она с самого начала, примешивая все свои научные знания, начала мне доказывать и объяснять, что, с чего, почему происходит, к чему идет и прочее. Бывают такие люди, ты просто чувствуешь, что они правы. Ты нудно споришь с ними просто потому, что они взрослые и с ними хочется спорить. Но после примерной фразы «Будет вот так и так, а ты, смотри, довыпендриваешься...» ты понимаешь, что да «будет вот так и так, и ты довыпендриваешься». Потом, действительно, довыпендривалась…
И все у этой Марии как-то просто, светло и надежно. И ты так и чувствуешь: Бог прост, рост 165, тельняшка, легкая щетина. Скромен, тих, ходит на цыпочках.
Я говорю: ну хорошо, свобода в основе всего, человек выбрал свободу, но, почему тогда отчаяние и самоубийство — тяжкий грех? Понятно, что это не и благодать, как бы, но все-таки если свобода, то я сама выбираю. Если ваш, хорошо, наш Бог не вытаскивает меня из отчаяния, то что же вы от меня хотите потом, обводя мои черты на асфальте? Я не про себя, я в принципе…
— Ну, — говорит мне спокойно женщина, — это не грех. Отчаяние — не грех. Слово «грех» — это как предупреждение для людей темного века. Потому что отчаяние может довести до убийства себя. До полного духовного уничтожения. Вы раздавите себя и своими же руками построите себе ад. А вера — она как раз, может быть, не рационально, но на уровне интуитивного понимания, самосохранения учит смотреть на всё глубже. Видеть картину в целом. А не зацикливаться на некрасивом переживании.
— Дар приятия мира! — припишу эту величайшую фразу себе.
— Да, дар приятия мира. Вы хорошо сказали.
В тот день, уже на закате, чтобы окончательно утвердить меня если не в вере, то в красоте местных окрестностей, Мария повела меня купаться. Я с оттенком светской гадливости говорю, что не пойду: я брезгую. Не вас конкретно, Мария. Хоть вы, вижу, и собираетесь совершать омовение голышом, а вообще всех речек я брезгую. Один раз видела, как мимо меня не стесняясь проплывал уж. И то я по доброте своей только думаю, что уж. А может, и гадюка. Но, как человека со слабой психикой, меня затащили в болото. Кругом небо, река тянется на километры, всё улетает в облака и полупрозрачная заколдованная вода. Мне кажется, что заколдованная так и должна пахнуть: полынь и нотка навоза. Мария, забыв про духовный сан, обернулась женщиной и воспроизвела комплекс каких-то водных упражнений для ягодичных мышц. Потом вынырнула и бодро так предложила:
— Хотите походим по воде?
Ну, думаю, вот и приплыли. Так я и знала, что тут не без…
И она действительно уходит далеко от меня, на середину реки, и идет как бы по воде. Голая красивая женщина в небо. Я за ней, думая повторить эффект. Иду, вышагиваю, подчеркивая свое сияние и жалея, что некому даже сфотографировать. Когда бесконечность оказалась впереди, вода стала по щиколотку, и водоросли начали хватать за ноги, проснулось всё. И ощущение этой пронизывающей, невозможной красоты, и смирение перед чем-то абсолютным, наконец-то большим, чем ты сам. И уверенность, что, конечно, все это не могло нарисоваться из небытия случайно, что это выписано и продумано до мельчайших красок и форм. И ходишь ты как будто по тому самому океану «Соляриса», под музыку Баха. В конце расчувствовалась и вытерла слюнявым пальчиком слезу. Мелькнула такая мысль, что я всего этого не достойна. Надо, может быть, еще заслужить…
Хотя потом прикинула в эти декорации других людей и посчитала обратное: если не я, то кто тогда? Смешно даже…
— Видите, — говорит, — мы с вами сами как в иконе. И мир вокруг нас как икона.
— Мария! Мария! Давай сделаем селфи!
Остальное все случилось сегодня. Но поскольку знакомство с выпивающим батюшкой — это комедия, то я и не буду сюда мешать.
Ольга Роева
Комментарии