Какова роль старообрядцев в развитии российской буржуазии

Старообрядцев часто сравнивают с европейскими протестантами. Но в отличии от них они оставались в государстве, где власть принадлежала идейно-религиозным противникам. Условия существования для них были откровенно дискриминационными.

Осмысление российского пути — в его отличии от западного — давно занимает отечественных и зарубежных интеллектуалов. Размышления касаются разных аспектов: экономических, социальных, культурных и т. д. Однако наиболее перспективно выделение религиозного фактора. Здесь кроются истоки того, что называют российским своеобразием. Облик современных государств, относящих себя к европейской цивилизации, определяло развитие, отправной точкой которого выступил религиозный раскол — через его горнило прошли все страны континента. Западная Реформация, взорвав Средневековье, привела к кровопролитным войнам, завершившимся миром по принципу «cujus regio, ejus religio» («чья страна, того и вера»). Приверженцы и противники Реформации оказались разделены государственными границами. В одних странах возобладали католики (Италия, Испания, Австрия, Бельгия, Франция, Польша, Бавария и т. д.), в других — различные протестантские течения (Англия, Нидерланды, Швеция, Дания, целый ряд германских княжеств и т. д.).

В России церковное размежевание ХVII века также поделило общество на два непримиримых лагеря: тех, кто не изменил старому обряду, и тех, кто встал за реформы патриарха Никона. Но у нас это противостояние не привело по аналогии с Европой к территориальному разводу враждебных сторон. Правда, победу никониан, поддержанных царской властью, тоже можно считать воплощением принципа «чья страна, того и вера». Однако противоборствующие силы не разошлись, оставаясь в одном государстве. Россия, в отличие от европейских стран, разделилась внутри себя: на географической карте она была единой, на деле же образовалось два социума с разной социальной и культурной идентификацией. Не менее судьбоносны последствия раскола и в экономической сфере. Как известно, Петр I, давший импульс фаб­рично-заводскому развитию, столкнулся с нежеланием дворянства погружаться в производственные хлопоты. В дальнейшем уже само правительство не поддерживало хозяйственных инициатив дворянства, полагая, что его главная миссия состоит в служении царю и оте­честву,  извлечение же коммерческой выгоды рассматривалось как своего рода «конфликт интересов».  Другое дело — старообрядцы, чье участие в подъеме российской промышленности хорошо известно. Многие специалисты сравнивают трудовую этику русских староверов с западными протестантскими течениями. Тем не менее не нужно забывать: при внешней схожести западные протестанты с середины ХVII века, то есть после окончания религиозных войн, проживали там, где они были хозяевами, а их вера имела государственный статус. Русские же старообрядцы оставались в государстве, где власть принадлежала идейно-религиозным противникам. Условия существования для них были откровенно дискриминационными. 

В этом принципиальное отличие от западного варианта. В староверах по аналогии с протестантами усматривали таких же носителей здорового капиталистического духа. 

Однако староверческие реалии оказались ориентированы совсем на другое, имевшее не много общего с приоритетом буржуазных ценностей.

Находясь под государственно-церковным прессом, староверы вынужденно нацеливались не на получение прибыли в пользу конкретных людей или семей, а на обеспечение жизнедеятельности своих единоверцев. Только такие общественно-коллективистские механизмы оптимальны в том положении, в котором жило русское старообрядчество. А потому его религиозная идеология освящала экономику, предназначенную не для конкуренции хозяйств и обоснования отдельной избранности, как у протестантов, а для утверждения солидарных начал, обеспечивающих существование во враждебных условиях. 

В развитии этого «капитализма» институт частной собственности не играл существенной роли.

Все основывалось на общинном кредите, которым наделялись наиболее расторопные и предприимчивые. Движение капитала определялось внутренними потребностями, малопонятными для внешнего, официального мира. Особенно это касается этапа первоначального накопления, на что в царской России указывали многие. В купеческо-крестьянской экономике эти процессы протекали настолько стремительно, что возникал вопрос: уместно ли в данном случае вообще говорить об этом, характерном для классического капитализма, этапе. Данное обстоятельство подметил А. Н. Островский в своих «Записках замоскворецкого жителя» (1846). Его рассказ об одном купце-раскольнике начинается таким образом: «Как он сделался богатым, этого решительно никто не знает. Самсон Савич был простым набойщиком в то время, как начали заводиться у нас ситцевые фабрики; и вот в несколько лет он миллионщик». Подобное в российской действительности — правило, а не исключение. Знакомясь с историями успешных предпринимательских родов, мы сталкиваемся с одним и тем же явлением: большие средства внезапно оказывались в распоряжении людей, ранее занимавшихся разве что незначительной торгово-кустарной деятельностью. 

Проиллюстрируем это на столь любимом историками семействе Рябушинских, точнее на одном факте, сыгравшем ключевую роль в их восхождении. Основатель династии Михаил Рябушинский перешел в раскол из православия в 1820 году, женившись на старообрядке. До этого он — обычный мелкий торговец, но благодаря коммерческим задаткам получил в новой среде более серьезную торговлю, став купцом третьей гильдии. В 1843 году произошло важное событие: супруги Рябушинские устроили брак своего сына Павла с Анной Фоминой, внучкой священника Ивана Ястребова — одного из самых влиятельных деятелей Рогожского кладбища, где ничего не происходило без его благословения, в том числе и выделение общинных средств. Доступ к деньгам сделал свое дело: через три года у Рябушинских появилась крупная фабрика с новейшим оборудованием, и это позволило им подняться на вершины предпринимательства Москвы. Разумеется, такие источники финансирования не фиксировались статистическими отчетами. Но о том, что дело обстояло именно так, косвенно свидетельствуют собираемые властями данные о действующих мануфактурах. В материалах обращает на себя внимание формулировка: фабрика «заведена собственным капиталом без получения от казны впомощения». В просмотренном нами перечне, включающем более сотни предприятий московского региона разного калибра, она встречается практически в 80% записей. 

Вот на таких основах раскол превратился в огромную конфессионально-хозяйственную корпорацию, действующую на внутрироссийском рынке.

К середине ХIХ века обороты внутренней торговли, достигавшие ежегодно примерно 900 млн рублей, практически целиком приходились на произведенные и потребленные внутри страны промышленные товары. В то же время внешняя торговля, на 96% состоявшая из вывоза зерна, леса и сырья, находилась в руках дворянства, иностранных купцов и в стоимостном выражении не превышала 250 млн. Причем внутренняя торговля протекала преимущественно вне бирж. Этот торговый институт европейского типа не привлекал внимания русского купечества. Например, московская биржа, открывшаяся в 1839 году, не очень интересовала местные деловые круги: большинство не спешило посещать ее, предпочитая собираться в трактирах по окрестностям. Лишь в начале 1860-х годов удалось буквально силой загнать купцов и фабрикантов внутрь здания. Как отмечал историк и издатель Н. А. Полевой, в Петербурге — политика, двор, близость Европы; Москва же — «матка нашей русской фабрикации», никакой политики, вся биржа помещается на крыльце Гостиного двора, а предприятия работают, не думая о понижении или повышении курса акций и облигаций.