"1941-1945: Бунин и полёт Сталина в Тегеран" Василий Шахов

                            «Опять всем нутром своим ощутил я эту самую Русь…

                             …опять  сильно чувствовал, как огромна, дика,

                             пустынна, сложна, ужасна и хороша она…»

                                                                   Иван   Б У Н И Н.

    …В освобожденном Париже на спектакле русского театра Бунин оказался рядом с офицером советской военной миссии. В антракте молодой подполковник встал и сказал: «Кажется, я имею честь сидеть рядом с Иваном Алексеевичем Буниным?» Поднявшись с юношеской стремительностью Бунин ответил: «А я имею еще большую честь сидеть рядом с офицером нашей великой армии»…

Близкие к Бунину люди вспоминают, как Иван Алексеевич «п е р е ж и в а л»  за судьбу русской миссии, когда Иосиф Виссарионович Сталин летал в Тегеран…

***

    В памятной книге «Липчане – Великой Победе» (1995) был опубликован цикл моих очерков и эссе «С ВЕРШИН ИСТОРИИ СМОТРЯТ НА ТЕБЯ…», где анализировались дневниковые записи И.А. Бунина 1941 – 1945 годов.

   Бунин, его жизненная и творческая позиция в 1941 – 1945 годах… «Везде тревога: Германия хочет напасть на Россию?.. В городе купили швейцарские газеты: «отношения между Германией и Россией вступили в особо острую фазу». Неужели дело идет всерьез?!.» (21. 06. 1941).

   Архивы, библиографические разыскания позволяют воссоздать атмосферу, обстановку, быт и бытие тех далеких лет. Бунинская дневниковая запись в первый день войны с фашистами: «22.06.41. 2 часа дня. С новой страницы пишу продолжение этого дня – великое событие – Германия нынче утром объявила войну России – и финны и румыны уже «вторглись» в «пределы» ее…Побежал в столовую к радио – да! Взволновались мы ужасно… Тихий, мутный день, вся долина в белом легком тумане. Да, теперь действительно так: или пан или пропал».

   О родине издалека; эпистолярные и дневниковые свидетельства отношения Бунина к России, русской культуре. 24 июня Иван Алексеевич сообщает о чтении сочинений АЛЕКСАНДРА ИВАНОВИЧА Л Е В И Т О В А. Факт во многом примечательный. «Бывшего города Доброго пономаря Ивана сын» А.И. Левитов – один из самых  р у с с к и х писателей. Бунин настоятельно требовал возвратить наследие Левитова в историю отечественной словесности. Напомним бунинское: «Теперь о Левитове никто не знает, не помнит, а он был когда-то в первых рядах русской литературы и был не случайно, а с полным основанием…».

   Россия в огне пожарищ… Лютый ворог вторгся в родные пределы… Иван Бунин читает Левитова, его «Степные очерки», лирическую «музыкальную» прозу о России, Подстепье, родных Бунину воронежско-орловских, рязанско-тамбовских, тульско-липецких местах, русском крестьянине, «загадках русской души». Бунин думает о чудовищном натиске неприятеля, алчущего пересилить русскую силу. Уроки истории… Левитовский рассказ «Сапожник Шкурлан»(1863) с «ТЕМОЙ СЕВАСТОПОЛЯ». Шесть могучих сыновей вырастил Шкурлан. В тяжелую годину, «КАК РАЗ ПЕРЕД СЕВАСТОПОЛЕМ», решил он«ребят в солдаты отдать всех до одного человека, потому враг на нас идет многочисленный». Защита Севастополя стоила жизни сыновьям сапожника. Тяжело переживает старик потерю: «А горе у него, должно быть, в самом деле велико было, потому истинно, что всеми своими кровями кричал Шкурлан по ночам и будил нас… Будил нас теми своими криками страшными, как голос доможила, когда он «к худу» вещает…».

   Далеко-далеко на Востоке – Россия. Родное Подстепье. Погосты. Волнистые от бугорков могильных пустоши. Не раз кровью умывалась Россия…

   …В освобожденном Париже на спектакле русского театра Бунин оказался рядом с офицером советской военной миссии. В антракте молодой подполковник встал и сказал: «Кажется, я имею честь сидеть рядом с Иваном Алексеевичем Буниным?» Поднявшись с юношеской стремительностью Бунин ответил: «А я имею еще большую честь сидеть рядом с офицером нашей великой армии»…

    ***

                Современные исследователи, осмысливая сущность новаторства, характер отношения к наследию прошлого, затрагивали  важные идейно-эстетические категории (народное и национальное, народное и классовое, национальное и интернациональное, классовое и общечеловеческое, объективное и субъективное, современное и вечное (А.Метченко. Кровное, завоеванное; Н.Гончаренко. О прогрессе искусства; Л. Арутюнов. Взаимодействие литератур и проблемы новаторства; Э. Беллар. Преемственность в развитии культуры). Преемственность есть объективная закономерность развития общества и природы. Общие моменты эволюции  распространяются и на литературу, развитие которой  имеет свою специфику. Литература - особая  сфера духовной творческой деятельности общества. С одной стороны, литература «отлична» от философии, науки, искусства, с другой же - литература «сопряжена» с ними, так как литература пользуется всеми их средствами (понятиями, символами, образами, метром, эвфонией) (Н.Конрад. Запад и Восток. Изд. 2-е, М., 1972, с. 426).

            Определяя и осмысливая принципы изучения литературных  традиций, В.М. Жирмунский предложил вести  исследование в трех   «руслах»: сравнение историко-генетическое (рассмотрение сходных явлений как результата их родства по происхождению и последующих исторически обусловленных расхождений); сравнение историко-типологическое (мотивация сходства генетически не связанных явлений сходными условиями общественного развития); установление международных культурных взаимодействий (В.Жирмунский. Эпическое творчество славянских народов и проблемы сравнительного изучения эпоса. - Исследования по славянскому литературоведению и фольклористике, М., 1960). А. Бушмин в  книге «Преемственность в развитии литературы» (1975)  исследует закономерности, приводящие к взаимодействиям, сочетаниям, скрещиваниям, приводящим к появлению «перекрестных» форм; при этом «контактные связи» не исключают контрастных )зачастую полемических, конфликтных, «спорных» форм). Анализ и исследовательский синтез, обобщение   дают возможность   обнаружить и осмыслить  функциональную многосторонность  такого рода  подобных (идейных, художественных, формально-содержательных) «контактов», вычленить  и прокомментировать  такие аспекты, как философско-эстетический, идейно-нравственный, проблемно-тематический, формально-стилистический и другие.

            В «Автобиографических заметках» (1915) И.А. Бунин  обращается к именам, фактам, событиям, явлениям,   в русле которых   мужало и совершенствовалось его природное дарование: «Писал я в отрочестве сперва легко, так как подражал то одному, то другому,- больше всего Лермонтову, отчасти Пушкину, которому подражал даже в почерке, потом, в силу потребности  высказать уже  кое-что свое, - чаще всего любовное, - труднее…».

(1Х, 259). «С и л а   п о т р е б н о с т и    в ы с к а з а т ь    у ж е    к о е - ч т о   с в о ё»  - неодолимая сила самовыражения, творческая  сила  пробуждения  самосознания; эта сила - в основе  новых  художественных «завязей», в основе  обретения   с в о е г о   голоса,  с в о е й    манеры,  с в о е г о   стиля, самобытной  индивидуальности. Бунин выделяет особо  п у ш к и н с к о е   влияние(«Потом пришла н а с т о я щ а я    л ю б о в ь    к   П у ш к и н у») (1Х, 259). И.С. Соколов-Микитов (один из «лириков в прозе»), прослеживая истоки бунинской «неповторимости», художественной индивидуальности, писал, что «творчество Бунина   несомненно вытекает из  пушкинского чистейшего  родника». Обращаясь к примеру Бунина, Соколов-Микитов убеждается многократно, что  действие «пушкинского чистейшего родника»  позволяло сохранить  должный уровень и должное качество  искусства ХХ века, которое часто замутнялось  чуждыми привнесениями. Пушкинский нравственный идеал, который поддерживали    гуманисты  последующих поколений ( и Бунин в их числе), формировал жизненную позицию русского человека( «В писаниях своих Бунин не лгал, так же как не лгали Толстой, Пушкин, Гоголь»). Соколов-Микитов говорит о своем восприятии бунинской «Жизни Арсеньева», автобиографический герой которого находился под  воздействием  гения Пушкина(«Пушкин был для меня в ту пору подлинной частью моей души…»).

«С Пушкина началась моя привязанность к книге, пробудилась неусыпная стасть к чтению»,- констатирует  герой эссе «Книга в моей жизни». Прослеживая «земледельческую» традицию, связанную с «поэзией земледельческого труда» («крестьянская ладная работа, священное отношение к настоящему хлебу, к земле») автор ХХ века заявляет: «Это был тот мир, в котором я жил и родился, это была Россия, которую знал Пушкин, знал Толстой» (И.Соколов-Микитов. Давние встречи. Л., «Советский писатель», с. 31, 36, 222, 7).

    В газете «Возрождение»(Париж, 1926, № 373, 10 июня)  напечатано бунинское эссе «Думая о Пушкине». Фрагмент этого эссе вошёл (в переработанном, «переплавленном» виде) в восьмую главу третьей книги «Жизни Арсеньева»). Размышляя над вопросом анкеты(«Каково ваше отношение к Пушкину», «прошли ли вы через подражание ему», «каково было вообще его воздействие на вас»), Иван Алексеевич замечает: «Вообще давно дивлюсь: откуда такой интерес к Пушкину в последние десятилетия, что общего с Пушкиным у «новой» русской литературы, - можно ли представить себе что-нибудь более противоположное, чем она - и Пушкин, то есть воплощение простоты, благородства, свободы, здоровья, ума, такта, меры,  вкуса?..» (1Х,454).

     Вопросы анкеты  всколыхнули воспоминания, разбередили душу («…долго сидел, вспоминал, думал. И о Пушкине, и о былой, пушкинской России, и о себе, о своем прошлом…»). Подражание  классику («в самой ранней молодости подражал даже в почерке») уступило место более зрелому, глубинному, охватывающему всю натуру( «…уже не подражания, а просто желание, которое страстно испытывал много, много раз в жизни, желание написать что-нибудь по-пушкински, что-нибудь прекрасное, свободное, стройное, желание, проистекавшее от любви, от чувства родства к нему, от тех светлых (пушкинских каких-то) настроений, что бог порою давал в жизни») (1Х, 455).

Бунин вспоминает о лете в псковских лесах(«…и соприсутствие  Пушкина не оставляет меня ни днем, ни ночью, и я пишу стихи с утра до ночи, с таким чувством, точно все написанное я смренно слагаю к его стопам, в страхе своей недостойности и перед ним, и перед всем тем, что породило нас…» (1Х, 455).

Одно из  ярких  воспоминаний  связано  с «орловской   усадьбой» («Помню так, точно это было вчера»). Иван Алексеевич  п е р е ч и т ы в а е т  «Повести Белкина» («…так волнуюсь от их прелести и желания тотчас написать что-нибудь старинное, пушкинских времен…»). Психологическое состояние творческого порыва («…прыгаю в окно, в сад и долго, долго лежу в траве, в страхе и радости ожидая того, что должно выйти из той напряженной, беспорядочной, нелепой и восторженной работы, которой полно сердце и воображение, и чувствуя бесконечное счастье от принадлежности всего моего существа к этому летнему деревенскому дню, к этому саду, ко всему этому родному миру моих отцов и дедов и всех их далеких дней, пушкинских дней…» (1Х, 456). Тогда, в орловской усадьбе, пушкинская проза, его «Повести Белкина» побудили Бунина воссоздать один из эпизодов жизни «пушкинской России»  («Вот этот дом сто лет тому назад…»; «Дедушка в молодости»).

            «Когда он вошел в меня, когда я узнал и полюбил его? Но когда вошла в меня Россия? -размышляет автор эссе «Думая о Пушкине». - Когда я узнал и полюбил ее небо, воздух, солнце, родных, близких? Ведь он со мной и так о с о б е н н о (выделено Буниным - Н.З.) - с самого начала моей жизни…» (1Х, 456). В тех же «Автобиографических заметках»  Бунин говорит (с добродушной иронией  в  адрес себя - тогда отрока): «Самому мне, кажется, и в голову не приходило быть меньше Пушкина, Лермонтова, - благо лермонтовское Кропотово было  в двадцати пяти верстах от нас…»(1Х, 259).

    В книге 4-ой «Жизни Арсеньева»   действие происхотит  в тех (под  лермонтовским Кропотовом) местах;  автобиографический герой-повествователь «много времени проводил на деревне, по избам, много охотился». Однажды он «проехал Шипово, потом выехал в ту  самую Кропотовку». «Давно необитаемая мелкопоместная усадьба», «небольшой старый дом»: «Я сидел и, как всегда, когда попадал в Кропотовку, смотрел и думал: да ужели это правда, что вот в этом самом доме бывал в детстве Лермонтов, что почти всю жизнь прожил тут его родной отец?»

Далекое-близкое, заветное, священное, врачующее, родное(«Да, вот Кропотовка, этот забытый дом, на который я никогда не могу смотреть без каких-то бесконечно-грустных и неизъяснимых чувств…».  З а п у с т е н и е. Угасание   дорогих, гостеприимных некогда  о ч а г о в. Разорение мелкопоместных  г н ё з д. «Бесконечно-грустные и неизъяснимые чувства» - в бунинских «Антоновских яблоках», «Суходоле», «Пустоши».

     Липецкие краеведы  многое сделали, чтобы  ввести в научный обиход материалы, связанные  с А р с е н ь е в ы м и, Л е р м о н т о в ы м и, «тропами», ведущими к отцу, матери М.Ю.Лермонтова. Сошлёмся на публикации «Липецкого энциклопедического словаря», «Липецкой энциклопедии»,  альманахи, книги, брошюры,  сборники: «Кропотово», «Родное и близкое», «Родная  культура», «И звезда с звездою говорит. М.Ю.Лермонтов и Липецкий край». Эти материалы позволяют по-новому взглянуть на проблемы автобиографизма, прообразов, прототипов лермонтовских героев («Кругом родные всё места…»).

            Арсеньев-Бунин  «сближает»  лермонтовскую судьбу  со своей судьбой («Вот бедная колыбель его, наша общая с ним, вот его начальные дни, младенческая душа, «желанием чудным полна»; «…и первые стихи, столь же, как и мои, беспомощные…»). Центральный герой «Жизни Арсеньева», чувствуя своё «родство» с обитателями Кропотова, стремится постичь тайну   явления гения, разгадать загадку появления шедевров искусства: «А потом что? А потом вдруг «Демон», «Мцыри», «Тамань», «Дубовый листок оторвался от ветки родимой…». Как связать с этой Кропотовкой все то, что есть Лермонтов?..». Психология  искусства. «Диалектика души». Глубины, истоки, обретение истины(«Я подумал: что такое Лермонтов? - и увидел сперва два тома его сочинений, увидел его портрет, странное молодое лицо с неподвижными темными глазами, потом стал видеть стихотворение за стихотворением и не только внешнюю форму их, но и картины, с ними связанными…». «З е м н ы е  д н и  Лермонтова» ассоциируются в поэтическом воображении главного героя «Жизни Арсеньева» со снежной вершиной Казбека, Дарьяльским ущельем, «неведомой» ему «светлой долиной» Грузии, где шумят, «обнявшись, точно две сестры, струи Арагвы и Куры». Растревоженное ретроспективными ассоциациями воображение повествователя  пластически осязаемо видит облачную ночь и хижину в Тамани, дымную морскую синеву с белеющим вдали одиноким парусом, молодую ярко-зеленую чинару у «сказочного» Черного моря. Итоговые  раздумья-обобщения Арсеньева-Бунина: «Какая жизнь! Какая судьба! Всего двадцать семь лет, но каких бесконечно-богатых и прекрасных, вплоть до самого последнего дня, до того темного вечера на глухой дороге у подошвы Машука, когда, как из пушки, грянул из огромного старинного пистолета  выстрел какого-то Мартынова и «Лермонтов упал, как будто подкошенный…». Волнение, «светлая печаль» автора «Жизни Арсеньева» («Я подумал все это с такой остротой чувств и воображения, и у меня вдруг занялось сердце таким восторгом и завистью… Я думал о том и на другой день, возвратившись домой…».

     Высоко ценимый Буниным ( как находящийся в «первых рядах русской литературы») Александр Левитов   помещает своих героев в «лермонтовский» духовно-художественный «контекст»; его юные степняки-черноземцы очарованы «мрачно-величавым унынием Лермонтова». Критик А.Скабичевский сообщает о сохранившихся  левитовских «выписках» из Лермонтова; одна из подобных выписок - цитирование  о «посохе дорожном»(«Глупец! Где посох твой дорожный…»). Лермонтовский мотив «дорожного посоха», тема путника-странника  прозвучат  в бунинском «Перевале» («И, скрепивши сердце, опять б р а л    я   в   р у к и   с в о й   с т р а н н и ч е с к и й   п о с о х.А подъемы к новому счастью были высоки и трудны, ночь, туман и буря встречали меня на высоте, жуткое одиночество охватывало на перевалах... Но - идем, идем!» (т.2, с. 9). Н.Златовратский, говоря об  духовных и эстетических пристрастиях Левитова, воспроизводит слова одной из бесед с автором «Степных очерков»: «А ведь какие силы были… Вот Лермонтов… Силища!…»(«Воспоминания», М., Гослитиздат, 1956, с.»93). В левитовском «Петербургском случае» обращение к «лермонтовской теме» позволяет усилить психологическую характеристику «героя времени».

            «Мрачно-величавое  уныние Лермонтова»  сменялось  в читательских пристрастиях  левитовских разночинцев-народников  «мучительной  прелестью Пушкина», влекло их  к «великим тайнам гоголевского смеха». Из «гоголевской шинели»  «выходят» левитовские  «заступники земледельческого народа». Герой «Петербургского случая» Померанцев  беседует со своим «двойником» о Гоголе: «А то у нас, Ваня… Гоголь был… Околеть можно от этого горького смеха, от этого смертного уныния. «Смехом моим горьким посмеюся!» - написали на его могиле. Славный девиз! Вот герб!». Беседа Померанцева со своим  «двойником» (самим собой в детстве, отрочестве) - одна из психологических «кульминаций» философского очерка Левитова: «Как это, Ваня? «Русь! Русь!  Вижу тебя из моего прекрасного далека!».. Он дал нам нравы! Или не то что дал, а научил нас подмечать в людях настоящие нравы. Это основатель русской литературы».

       В «Автобиографических заметках»(1915) есть бунинская памятная запись: «Помню, как поразил меня рассказ моего воспитателя о Гоголе, - он однажды видел его, - вскоре после того, как я впервые прочел «Страшную месть», самый ритм которой всегда волновал меня  необыкновенно» (1Х,259).  «С а м ы й  р и т м    к о т о р о й (гоголевской повести - Н.З.) в с е г д а  в о л н о в а л   м е н я    н е о б ы к н о в е н н о»  - важное замечание Бунина, имеющее прямое отношение  к     поэтике  ритмически организованной, «музыкальной» прозы.