Голубь женщин, или как мы ходили на выставку Пикассо

На выставку Пабло Пикассо в ГМИИ имени Пушкина мы пошли отрядом из пяти женщин. Мужчины почему-то отказались. После часовой очереди у одной из наших подкосились ноги, и она упала на рекламный щит с Пикассо — художник всегда имел особое влияние на женщин

Гусева в царстве кубизма растерялась.

— Где можно взять такую говорящую трубку? — волновалась она, пока седой мужчина объяснял своей спутнице картину «Мужчина с гитарой».

— Он трансформирует предметы в область бессознательного. Не надо всматриваться! — быстро пресек он попытку своей подруги приблизиться к холсту. — Это проявление человеческого духа.

— Но я хочу понять, где нос.

— Не надо! Надо отойти и абстрагироваться. Как музыку мы слушаем без конкретики, так и здесь. Когда отойдешь от всего этого, понимаешь.

Женщина отошла на два метра и даже сняла очки. Выражение лица у нее стало расслабленным.

— А я вижу!

— Молодец, — одобрил ее мужчина. — А то ведь немногие видят.

К нему с надеждой на лице проворно подшуршала сухонькая старушка. Она спросила:

— А это тоже кубизм? Вы не подскажете, где здесь гитара?

— Отойдите и абстрагируйтесь! — приказал мужчина. — Только так!

Старушка отошла, но было видно, что гитара по-прежнему тонула в художественной неизвестности. Рядом группа посетителей из­учала «Мужчину с мандолиной»: искали мандолину.

Наконец появилась Гусева с аудиогидом возле уха. Теперь она выглядела уверенно.

— Это синтетический кубизм, — сообщила мне она. — В картине «Сакре-Кер» мы наблюдаем скрупулезный анализ формы и искажение городского пейзажа.

Мы подошли к негритянской скульптуре.

— Ага, африканский период. — В голосе Гусевой появилась надменность экскурсовода. — Освобождение от академических форм.

Возле кубического полотна «Я люблю Еву» покачивалась от нежности влюбленная парочка. «Видишь, как люди в любви признаются», — отстраняясь, сказала вдруг с укором девушка. Юноша виновато пожал плечами.

Мимо про­шли двое, озабоченные периодизацией: «Лучше всего, разумеется, розовый период».

Я подумала, что художник был не дурак, разбив свое творчество на периоды. В этом и гений, и удобство Пикассо: каждый может найти что-то по своему вкусу. Не розовый, так голубой период; не сезанновский кубизм, так аналитический. В свое время кри­тики ужасно ругали его за резкое изменение манеры. Но Пикассо считал, что для решения новой художественной задачи нужны новые формы. Он по-детски подходил к искусству: всякий раз начинал с нуля.

Гусева поясняла нам смысл какой-то проволочной конструкции, транслируя знание из своего «домофона»:

— Овалы и прямоугольники распластываются и принимают антропоморфные формы. Это фигура Аполлинера.

Надо сказать, Аполлинера я узнала не сразу. Вообще тут многие чего-то не узнавали.

— Мне все ясно: это поросенок, — сказал мужчина в адрес «Обнаженной в саду».

Гусева ткнула во что-то вроде желтого стула:

— Это портрет Мари-Терез Вальтер. Она повлияла на Пикассо сильнее всех…

Тут уже «домофон» врал. Есть знаменитая цитата Пикассо, где он говорит, что существуют два типа женщин: богини и половички. Первые с ним довольно быстро превращались во вторых. И искусствоведы могли бы разделить все его творчество по женщинам: период Евы, период Хохловой, период Доры Маар, период Франсуазы Жило. Все эти истории — уже легенды: женщины Пикассо были молоды, красивы, одни фанатично поклонялись ему, другие уходили от него с детьми. Две из них после смерти буйного гения покончили с собой.

В финале выставки демонстрировали видео, где Пикассо рисовал на стекле голубя мира.

У колонн стояли женщины. Много женщин. С сумочками, очками без дужек, шарфиками, беременные, старушки и совсем юные, стояла Гусева с «домофоном». Приподняв брови, вытянув губы, рассеянно улыбаясь, с нежностью, трепетом и умилением следили они за тем, как Пикассо рисовал голубей, цветы, быков и женщин. Он и сейчас мог бы превратить их и в богинь, и в половички.

Но вообще-то мы, женщины, теперь в безопасности. И можем рассуждать о том, что розовый период все-таки лучше, чем голубой.