Пётр Зыхович: Говорят, к вам когда-то обращались «ясновельможная паненка».
Янина Верштейн: Это правда. Я знаю, что в 2009 году это может показаться весьма странным, но мы говорим о 30-х годах. Это была совершенная иная эпоха, иная реальность. Мои родители были людьми очень состоятельными, и наша прислуга - во главе с моей бонной - именно так ко мне и обращалась: «Ясновельможная паненка соблаговолит сесть», «Паненка изволит спуститься вниз».
Пётр Зыхович: Где вы жили до войны?
Янина Верштейн: В Стрые под Львовом. Отец, Владислав Верштейн, был фабрикантом и офицером запаса. Он сражался в 1920 году, и большевистская пуля дум-дум искалечила его руку. До конца жизни он с трудом мог шевелить пальцами. Наш огромный дом примыкал к саду и фабрике. Собственно говоря, вся улица Фредры принадлежала нам. Кроме того, у бабушки поблизости была деревня. Помню, как к бабушке приезжали уланы за овсом для лошадей. Они были в конфедератках, зелёных мундирах и блестящих поясах. Для большинства нынешних поляков такие мундиры - это кинореквизит. Это правда, но я прекрасно помню довоенную Польшу. Прежде всего, это было многонациональное государство. Мы жили в большой дружбе с украинцами. Я особенно часто встречалась с ними в имении бабушки, где вся прислуга была украинская. Я играла с местными детьми, благодаря чему прекрасно знала украинский. За мной ухаживала Анка, а кучер Фредзё возил меня вместе с сестрой в школу.
Пётр Зыхович: А евреи?
Янина Верштейн: Конечно, их я тоже очень хорошо помню, но главным образом по Стрыю. Бакалейный магазин неподалёку от нашего дома принадлежал некоему пану Вильку. У него была борода, пейсы. Я должна признать, что отец не слишком был доволен тем, что бабушка делала у него покупки. Но она на это не обращала внимания. Почему? Потому что у Вилька было дешевле всего. Я к нему тоже заглядывала за конфетами.
Пётр Зыхович: Вы говорите об отце и бабушке. А мама?
Янина Верштейн: Мои родители были разведены, она не жила с нами. Она вышла замуж за лётчика. Этот человек во время войны оказался на Западе и воевал в Королевских военно-воздушных силах. Мама пыталась убежать к нему, но большевики схватили её на границе и сослали в Сибирь. Она выбралась оттуда только с армией Андерса. Немедленно поехала в Англию, но ей второй муж уже умер к тому времени. Погиб в бою.
Пётр Зыхович: Вы помните день, когда началась война?
Янина Верштейн: Да. Я была тогда у бабушки, и начало твориться что-то странное. Между нами и украинцами возникло какое-то напряжение. Оказалось, что в глубине сердца они чувствовали обиду на «польских панов». Нам пришлось быстро переехать в Стрый. Потом мы узнали, что имение после нашего отъезда разграбили.
Пётр Зыхович: Когда вы впервые увидели большевиков?
Янина Верштейн: Из окон нашего дома был виден перекрёсток. Через него проезжали длинные колонны советских танков, облепленных солдатами. Гусеницы страшно грохотали по мостовой, даже стёкла в моей спальне дрожали. Так началась для меня большевистская оккупация. Это были абсолютные дикари! Убогая форма, обтрёпанные шинели, топорные черты лица. А их женщины! Повытаскивали из шкафов реквизированных домов ночные рубашки и разгуливали в них по улицам. Думали, что это элегантные платья.
Пётр Зыхович: Что в это время делал ваш отец?
Янина Верштейн: Вернулся с войны. Потому что он был мобилизован во время сентябрьской кампании. Вместе со своей частью он пробивался в Румынию, но в последнюю минуту передумал. Он вернулся, потому что оставил двух дочерей и мать.
Пётр Зыхович: Большевики им интересовались?
Янина Верштейн: Естественно. Они сразу же узнали, что он вернулся, и через каких-нибудь два дня пришли за ним. Это была ночь - 1 ноября 1939 года. Начали колотить в дверь и кричать. Внутрь вошли несколько мужчин в военной форме. Пялились на наш дом, разинув рот.
Пётр Зыхович: Как они вели себя во время обыска?
Янина Верштейн: Довольно грубо. Стащили с меня одеяло и велели встать с постели. Ругались с бабушкой. Обзывали нас «буржуями». Перевернули всё вверх дном и раздирали стены штыками. Чего они там искали - не знаю. И, наконец, арестовали папу. Уходя, он обнял нас и сказал, чтобы мы не волновались, что всё, наверняка, выяснится. Через несколько дней в нашем доме поселился политрук, который должен был следить, чтобы мы с бабушкой не устроили какую-нибудь диверсию.
Пётр Зыхович: Какой это был человек? Он умел пользоваться ванной?
Янина Верштейн: Он как раз был несколько более цивилизованным. Зато через несколько дней в нашем доме поселили целую советскую семью, которая была совершенно примитивной. Как из каменного века. Они, действительно, мылись в туалете. Это была мать с тремя необыкновенно агрессивными детьми, пропитанными большевистской пропагандой. Мальчишки бросали нам в волосы зажжённые спички, обзывали нас.
Пётр Зыхович: Вы когда-нибудь ещё видели отца?
Янина Верштейн: Один раз. Его привели в первый день Рождества 1939 года. Показали ему детей и дом, чтобы легче было сломить его. Потому что Советы хотели, чтобы он для них привёл в действие фабрику и производил оружие для Красной Армии. Папа отказался, и его быстро забрали обратно в тюрьму. Только в 90-е годы я узнала, что НКВД-шники убили его выстрелом в затылок в Быковне.
Пётр Зыхович: Что сталось с вами?
Янина Верштейн: Нас выгнали из дома и разместили в небольшой квартире на улице, на которой собирали людей, предназначенных для вывезения в Сибирь. За нами пришли в феврале или в марте 1940 года. Сестры не было дома, и бабушка попросила советского офицера, чтобы пришёл чуть позже. Она сказала, что сестра останется одна на улице и без нас пропадёт, что мы хотим ехать всей семьёй. Она заплатила ему большую взятку. На улице было 20-30 домов, и большевики должны были забрать нас, когда будут возвращаться. Конечно же, когда они пришли во второй раз, нас уже не было.
Пётр Зыхович: Куда вы скрылись?
Янина Верштейн: К нашему бывшему лесничему, его звали Мерчук. Он был украинец. Он и его семья продолжали относиться к нам как к барам, но мы старались им помогать. Мы с сестрой пололи грядки, сажали цветы, а я даже научилась рубить дрова. Когда поблизости появлялись Советы, нас прятали в лесном домике, где мы пережидали опасность. Так мы дожили до 22 июня 1941 года.
Пётр Зыхович: Какова была реакция польского общества на вступление немцев?
Янина Верштейн: Ну что ж, чудовищную власть Советов мы почувствовали на собственной шкуре, а о немцах на Кресах ничего не знали. Преобладало поэтому чувство облегчения, что кончились советские ужасы. Мы считали, что к нам идёт цивилизация, европейская культура и порядок. Однако так было только вначале. Позитивное отношение поляков к немцам быстро кончилось. Потому что они показали своё истинное лицо, и начались репрессии. Шоком были аресты и убийства львовских профессоров. Оказалось, что оба оккупанта - немцы и Советы - имеют одну и ту же цель: истребить польскую элиту, терроризировать наш народ.
Пётр Зыхович: Вы поселились во Львове?
Янина Верштейн: Да, на улице Пелчиньского, у нашей тёти. Я помню, мы укрывали в квартире еврейскую девочку. А также помогали евреям, которые сидели в тюрьме на улице Лонцкого. Тётя действовала в группе поляков, которые занимались выкупом их и организацией побегов. Деньги для этого добывали, продавая меха, золото и драгоценности. Меня она тоже в это вовлекла, я помню, что вместе с сестрой переносила эти ценности с места на место.
Пётр Зыхович: Почему вы помогали евреям, ведь за это грозило суровое наказание? Зачем было рисковать?
Янина Верштейн: Как это зачем? Мы считали, что помочь другому человеку - это наш долг. Евреи для нас были, прежде всего, ближними, которые оказались в опасности. Мы не могли смотреть на это сложив руки. Я знаю, что сегодня поляков представляют соучастниками в преступлении холокоста, но это вздор. Конечно, были люди, которые брали деньги за помощь евреям, но большинство делали это совершенно бескорыстно.
Тётя даже была за это арестована.
Пётр Зыхович: Что же тогда случилось с вами?
Янина Верштейн: Это был уже 1943 год. Мы предполагали, что город вскоре попадёт в руки большевиков. У нас не было никаких сомнений, что наша судьба в такой ситуации была бы решена. Поэтому мы выехали в Силезию к нашим родственникам в Чеховицы-Дзедзицы. В ту пору это был ещё Рейх. Надо было следить за тем, чтобы не говорить по-польски на улице. И мы снова столкнулись с агрессией детей - на этот раз немецких.
Пётр Зыхович: Вы собственными глазами видели падение Тысячелетнего Рейха.
Янина Верштейн: Да. Многие наши соседи сбежали ещё до прибытия большевиков. Другие, когда конец приближался, переменили своё отношение к нам. Преобладало чувство страха. В нашей местности шли тяжёлые бои. Вместе с другими жителями дома мы прятались в подвале. Оттуда мы слышали непрерывную канонаду. В какой-то момент в здание попала советская «катюша». Грохот, пыль - нас засыпало, мы были совершенно отрезаны от мира. Нас откопали только через несколько дней. Город уже был под контролем большевиков. Всюду валялись трупы. Немецких и советских солдат, а также мирных жителей. Никто этого не убирал. У большевиков нашлись дела поважнее - они принялись насиловать женщин. Мою сестру, которая была на два года старше меня, пришлось отослать в деревню, чтобы уберечь её от этого.
Пётр Зыхович: Вы остались в Чеховицах?
Янина Верштейн: Нет, в январе 1946 года мы переехали в Гданьск. Мы поселились в руинах, в квартире, оставшейся от немцев. Начались сермяжные времена. Серость и скука покорённой коммунизмом страны. И страх перед репрессиями. В 1956 году я была задержана на 48 часов в здании Службы Безопасностинав улице Окоповей. Причина была в том, что я смеялась на торжественном заседании, посвящённом Красной Армии.
Пётр Зыхович: Что происходило на Окоповей?
Янина Верштейн: Грубый обыск, охранник, который не отступал ни на шаг даже в туалете. Меня, правда, не били, но обращались ко мне такими словами, которых я не могу повторить. Я была воспитана в совершенно другом духе, я никогда не сталкивалась с подобным поведением, никто никогда со мной так не говорил. Я была шокирована. Меня запугивали, что я никогда не выйду на свободу, и тому подобное. Из-за этого эпизода мне не позволили сдать экзамены на аттестат зрелости в вечернем лицее. Кадровик на работе писал на меня доносы, что я «классово чуждая».
Пётр Зыхович: Когда вы включились в оппозиционную деятельность?
Янина Верштейн: Импульсом стали уличные столкновения в 70-м году, очевидцем которых я была. Я считала, что надо включиться в то, что происходит, что, наконец-то, у меня есть возможность сделать что-то важное. Когда была создана «Солидарность», я немедленно в неё записалась. А 16 декабря 1981 года я была жестоко избита дубинкой ЗОМО-вца ( ZOMO, Zmotoryzowane Odwody Milicji Obywatelskiej -Моторизованные Резервные Части Милиции, прим. перев.) во время демонстрации. У меня была разбита голова, пришлось наложить 17 швов. В больнице Служба Безопасности искала побитых людей, но нас спасали медсёстры. Они заправляли кровати, на которых мы лежали, таким образом, что не было видно, что на них кто-то лежит. Совсем нас закрывали.
Пётр Зыхович: Избиение не оттолкнуло вас от оппозиции?
Янина Верштейн: Нет, даже наоборот. Хотя репрессий было всё больше. Меня уволили с работы. Тогда я организовала дома подпольную типографию. В конце концов, надо было что-то делать. Мы печатали листовки, газеты. В августе 1982 года за мной пришли вследствие предательства одного из коллег. Я жила на пятом этаже, а к зданию в этом месте примыкала крыша, и я заметила, что СБ-шники были также и на этой крыше. Я спросила их, зачем они туда залезли? «Потому что мы боялись, что вы выскочите», - ответили они.
Пётр Зыхович: Как произошёл арест?
Янина Верштейн: CБ-шников было восемь человек. Они очень долго и тщательно обыскивали мою квартиру. В какой-то момент я вошла в другую комнату и увидела, что на моей тахте лежат два типа.
- Вы что тут делаете?
- А, спим, потому что устали.
Я немедленно согнала их:
- А ну, вставайте, вы сами себе такую работу выбрали!
Пётр Зыхович: Вы попали в тюрьму?
Янина Верштейн: Да. Первый раз я отсидела год. Я доводила следователей до безумия, потому что не давала никаких показаний и ничего не подписывала. Они часто приходили ко мне в камеру и говорили: "У нас из-за вас неприятности, подпишите". Только через полгода мне позволили увидеться с адвокатом. Выпустили меня в июле 1983 года, потому что приехал Папа, и по этому случаю освободили политических.
Пётр Зыхович: Вы сказали - «первый раз».
Янина Верштейн: Да, потому что, выйдя из тюрьмы, я немедленно включилась в оппозиционную деятельность, и в октябре 1985 года меня опять посадили. Всё происходило куда более неприятным образом, чем в первый раз. Во время ареста они выломали дверь, потому что я не хотела открывать. Следствие тоже было очень грубым. Я опять просидела год без приговора. Тюрьма была переполнена, и части заключённых приходилось спать на полу.
Пётр Зыхович: С кем вы сидели в камере?
Янина Верштейн: С развращёнными уголовницами. Это тоже было своего рода притеснение. Они были очень агрессивны, говорили вульгарным языком, были неприязненно настроены к женщинам из «Солидарности». Они говорили, что из-за нас ввели военное положение. Происходили неприятные сцены. Например, там была одна девушка, которая отдавалась через окно. Раздевалась в окне, а потом заключённые-мужчины передавали ей плату: сигареты или чай. Эта женщина прекрасно метала бритву и всё время угрожала мне. Она сидела за удушение какой-то старушки при помощи кабеля. Из тюрьмы я вышла в 1986 году.
Пётр Зыхович: Что значил для вас 1989 год?
Янина Верштейн: Это было что-то невероятное. Я верила, что коммуна когда-нибудь падёт, но я не думала, что это произойдёт так быстро. Я тогда сотрудничала с ксендзом Янковским и Лехом Валенсой, которые подключили меня к организации выборов. К нам приезжали Михник и Мазовецкий. Происходили великие события! До тех пор моя жизнь была полна, скорее, мрачных происшествий. И тут вдруг такое - обретение свободы! Это была эйфория.
Пётр Зыхович: Свободная Польша оправдала ваши ожидания?
Янина Верштейн: Ну что ж, я себе это лучше представляла. К сожалению, в этой стране видно много такого, что осталось от ПНР. Это видно особенно в учреждениях и в служебных отношениях между людьми. Менталитет тех лет всё ещё процветает. Это совершенно другая страна, нежели та, что была до войны. Однако, для меня больнее всего то, свободная Польша не осудила однозначно функционеров Службы Безопасности и их секретных сотрудников. Недавно я узнала, что один из соратников по подполью, которому я доставляла листовки, которому предоставила свою квартиру, доносил на меня в СБ. Такие люди, как он, не чувствуют за собой никакой вины. Они считают, что «такие были времена». А сами СБ-шники живут прекрасно. У них высокие пенсии, и они поддерживают друг друга. Меня ужасает их наглость и цинизм.
Пётр Зыхович: «Жирная черта» была ошибкой? (« Жирная черта» - формулировка из первой речи Мазовецкого в качестве премьера, он призвал «отделить прошлое жирной чертой» и судить о человеке исключительно по тому, насколько он лоялен к нынешнему правительству и строю. Впоследствии Мазовецкого не раз упрекали в том, что он, таким образом, хотел защитить коммунистов, спецслужбы и воров от люстрации, - прим. перев.).
Янина Верштейн: Роковой! Следует призвать к ответственности этих людей. Речь не идёт о том, чтобы их вешать, морить голодом или лишать работы. Дело не в мести, а в элементарной справедливости. Эти люди сделали столько зла своим ближним, что нельзя так легко простить их сегодня.
Комментарии