Абсолютная Родина: политические основы евразийской философии

Человек не может жить без философии, ибо философия им движет. Если он не подозревает об этом, то философия оперирует им как объектом. А вот человек, который активно и сознательно принимает какую-то философию, становится ее носителем, свободен от внешнего манипулирования. Он получает внутренний знак специального философского достоинства, и такого человека видно всегда издали. Единственное, что делает человека ценным, – философия, способность к философствованию. Это и есть наше видовое достоинство, отличающее нас от животных.

Эротический патриотизм

Первый принцип философии евразийства – эротический патриотизм. Здесь народ выступает как абсолют – понятие народа воспринимается евразийской философией как высшая ценность. Народ есть любовь, поэтому мы говорим именно об эротическом патриотизме. Казалось бы, применение прилагательного «эротический» к понятию патриотизма и представление о народе как о любви не сами собой разумеются. Посмотрим, однако, на этимологию русского слова «народ»: под ним имеется в виду то, что «на-родилось», а это производная от понятия «род», которое в прямом значении означает «рождение», появление человека на свет. Что предшествует появлению человека на свет и то, какую роль в том, что предшествует появлению человека на свет, играет любовь, всем известно. Легко понять, что в истоках народа лежит притяжение мужчины и женщины друг к другу. Великая сила любви – именно она движет теми волнами поколений, которые порождают все больше и больше потомков, создают свои семьи, осуществляют продолжение своего рода. Совокупность всех существ, порожденных актом любви, и образует народ. Само понятие «народ» исполнено этой внутренней, подспудной силы любви. Народа нет без любви, народ – это продукт любви между мужчинами и женщинами, имеющими жаркую тягу друг к другу.

Из века в век, из поколения в поколение повторяются очень сходные ситуации – мужчины одного народа любят женщин своего народа. Конечно, в этом процессе есть обмены с другими народами. Но то, что в результате этого обмена любовью возникает, – тоже народ. Иногда тот же самый, иногда новый… Говоря о народе, мы понимаем под этим не какую-то абстракцию, но упругую и конкретную эротическую реальность, данную нам вовне и внутри. Говоря о народе, мы должны чувствовать его за нашими спинами, в нашей крови, в наших генах. Он в наших внутренностях и вовне нас. Мы же являемся всего лишь только священными передатчиками энергии нашего народа в будущее. Народ идет. Он стоит за нами. Но он идет через нас. И он подталкивает нас к любви, к тому, чтобы еще поколения русских евразийских людей выскакивали, появлялись в мир и также несли это фундаментальное чувство любви.

Почему народ это абсолютное, главное, центральное, первое и последнее понятие евразийской философии? Потому что народ как любовь дает человеку все: он дает человеку внешность, дает жизнь, дает язык, культуру. Все, что мы сегодня имеем – от разреза наших глаз до строения скелета, – все это сформировано любовью наших предков, то есть народом. Поток народной любви дал нам нашу телесность. Мы лишь эпизод в этом народном теле, которое предшествует нам в лице коллективного тела русских предков, которое соприсутствует нам в лице других русских людей. И когда русский человек задумывается о русском, он чувствует матрицу народа, эту общую телесность, принадлежность к ней и свою собственную со-растворенность в ней. Эта же телесность передается в будущее через нас. Мы носим в себе зародыши будущей русской телесности, как человеческое тело, по учениям православных старцев, несет в себе зародыш тела воскресения, «тела славы». Это вертикальная религиозная перспектива.

Народ как всеобщая телесность передает себя в будущее, он покоряет время, историю и пространство. Это то коллективное тело, чьим маленьким кусочком является каждый русский человек. Народ дает нам тело, и это общее русское тело, а не конкретное, частное тело. Частичка всеобщего тела дается нам в аренду, на время. Сегодня мы его имеем, а потом нет. Ведь было время, когда мы его не имели. И мы снова его сдаем, когда подходит роковая черта или внезапный инцидент обрывает нашу жизнь. И тела нет. А народ есть – и до нашего рождения, и после нашей смерти. Значит, он есть всегда. И относительность нашего индивидуального тела меркнет перед лицом абсолютной, вечной и бесконечной телесности собственного народа. Народ – это глобальное общее тело, и это абсолютная ценность.

Народ дает человеку язык. Что бы мы говорили сейчас, как бы мы думали, как бы мы изъяснялись между собой, если бы не тот язык, который дал нам наш народ? Народ дает нам тело как заряженную могущественной силой любви материальную священную основу, живую, живущую, рожденную и способную порождать. Родное, полученное от народа тело способно давать человеку энергию для мышления, ведь тело – это дрова души и нашего сознания. Но для работы сознания, для речи, для слова нам дан язык. И этот язык дан нам нашим народом. Простое произнесение произвольно выбранного русского слова – это настоящая магия, колоссальное духовное деланье, поскольку в этом слове слышится шелест и шорох тех фундаментальных вещей, тех мыслей, тех движений души, которые стоят за нами. И тех, что грядут после нас. Родной язык сообщает человеку гигантскую энергию, свой собственный интеллектуальный, моральный, концептуальный стиль, накладывает несмываемый отпечаток на человеческую душу. Без языка мы ничто. Наша индивидуальность, наше существование без языка абсолютно пусты, никому не интересны. Чем бы мы были, если бы не могли говорить?! Если бы нам не дали этот абсолютный, великий и сверхпрекрасный русский язык? Мы были бы просто немыми скотами… Нам его дали, и это сделал народ, за что мы ему обязаны. Но это не просто дар, это еще и то, что нам дали в долг, который мы должны вернуть. И поэтому на этом священном русском языке мы должны внимательно учиться говорить.

Народ дал нам вообще все, что мы имеем – дал нам культуру, все, что сказано на русском языке, дал нам форму, дал нам дома, реки, потому что народ в философии евразийства есть абсолютная категория. Об этом надо думать, вставая утром с постели, просыпаясь, надо говорить: «Я русский человек». Перед сном, совершив другие обряды – молитвы, чистку зубов, потягивание, пробежку, – надо, засыпая, говорить: «Вот засыпает русский человек». Лишь это имеет значение. Через русского засыпает и просыпается само Русское, умное и телесное бытие всего бессмертного и бесконечного народа. Вот что значит «осваивать народ». Это не просто говорить: «Я люблю свой народ, я патриот» – это слишком формально. Нужно находиться в опьянении собственным народом. Мы не имеем права любить себя по отдельности. Себя надо любить через любовь ко всему русскому народу, через любовь к русскому в себе.

Все то же самое, что мы говорим о русских, с определенными поправками можно сказать и о других народах. Ну, вот пусть представители этих народов и говорят, а мы будем их слушать и одобрительно кивать. Мы же говорим здесь и сейчас о русском человеке, о русском народе.

Где кончается народ? Можно задать себе этот философский вопрос, если посмотреть на грубую реальность в поисках конца народа. Но это не просто. Все вытесняется пронзительным ощущением, что народ бесконечен. Наш народ – точно бесконечен, о других мы не знаем, не можем наверняка сказать... Но все же, если уйти в схоластику, где кончается народ? Там, где начинается другой народ. Где кончается любовь? Там, где начинается другая любовь.

Мы не можем себе представить «нелюбви». Мира без любви нет. Он не протянет ни секунды, он раздвоится и распадется. Его нет, потому что в нем не будет энергии, в нем просто все мгновенно остынет. Мир – это энергия любви. Иначе в нем нет ничего. Поэтому, где кончается одна любовь, там начинается другая любовь. Где кончается народ? Там, где начинается другой народ. Хотя, с точки зрения русского человека, поскольку русский народ бесконечен, он не кончается нигде.

Есть открытые и закрытые народы. Русский народ – открытый народ, и любовь наша открытая. Она не ограничивается одним, другим, она вбирает всех. Но это значит, что мы своим актом русской любви превосходим конкретного человека. Ну, подумаешь, человек. Один, другой, третий… Главное – любовь, это гораздо важнее. Главное – открытость, гигантская энергия жизни народа. Естественно, все, что порождается этой любовью, живет, является элементом этого народа: семья, дети, государство, которое тоже создано, как некий панцирь, нашим народом.

Государство, на самом деле, очень паршивая вещь. Его создают не от хорошей жизни. Но беда в том, что народ не может все время только любить, только заниматься любовью в своем внутреннем состоянии и находиться в своем экстатическом пространстве созерцания. Периодически на него кто-то покушается, кто-то наваливается. Вот для этого нужно государство. Смысл у по-настоящему русского национального государства в том, чтобы отмахиваться от других как от назойливых мух. Оно должно быть агрессивным вовне, жестким, по необходимости, как панцирь. А внутри оно должно быть очень мягким, чтобы не нарушить, не побеспокоить тот процесс национальной духовной жизни, эротической жизни, которая постоянно, невидимо течет в нашем народе.

Живая земля

Живое отношение к пространству как к жизни составляет суть евразийства. Пространство воспринимается нами как форма жизни. Раз пространство это форма жизни, значит, пространство не может быть застывшим. Оно противится искусственным границам, поэтому пространство – это не то, что возможно раз и навсегда зафиксировать, однозначно измерить. Здесь построить одно, а здесь построить другое, и так, мол, все и останется. Нет. Все что надо само собой правильным образом строится в той точке, в которой оно должно быть построено. Где-то растут цветы, а где-то тысячелетиями лежат огромные булыжники, но они лежат не просто так, они здесь живут. Их жизнь на этом конкретном месте, в этой конкретной точке русского пространства предопределена, это некая философия местонахождения. Это голос духа родной земли, который обращается через всех существ, которые ползают, копошатся, летают, лазают, падают или валяются пьяными. Голос обращается к самому себе, утверждая некую великую истину жизненных, пространственных форм.

Пространство – разумное явление. В пространстве, в земле заложен разум. Этот разум говорит о себе, вопиет о себе, и необходимо быть очень внимательным, чтобы его услышать. Когда мы говорим о пространстве, мы, как правило, выражаемся так: «Вот это мое пространство, это твое пространство, это пространство принадлежит моей стране, это твоей стране». Мы относимся к этому как к живому организму. «Мое» не по признаку обладания, а по признаку родства. С землей, с живым пространством человека связывают родственные узы. Поэтому мать-земля. Страна – отечество.

Границы есть там, где одно живое существо условно отделяется от другого. Но нельзя провести границу по живому существу. Нельзя отделить две третьих зайца и четыре пятых белки и сделать из них страну. Государство и его границы это тоже проекция духа земли. А если мы искусственно нарежем какие-то случайные элементы этих существ, этих живых пространственных единиц и скажем: «Вот это теперь будет государством, это мы назовем Украиной», мы осуществим насилие над законами жизни. Помилуйте, какая Украина?! Украина в своих современных границах просто не может существовать, потому что существует как минимум четыре живых существа, от которых взяли фрагменты – три четверти зайца, половину гадюки, одну четверть белки… Например, Малороссия – и уже, и шире, чем Украина. Но в Украине есть еще несколько больших геополитических анклавов – Галиция, Волынь, Крым, Новороссия... Это очень важный момент!

Мы должны рассматривать пространства по их внутренней природе, а не по преходящей эфемерной конъюнктуре. Поэтому мы, евразийцы, не можем говорить «Российская Федерация» – такой федерации нет, такого государства нет, это искусственная, эфемерная вещь, это тоже 3/4 белки, 4/5 жука, один камень и охапка веток. Это не может быть по-настоящему живой реальностью. Живой реальностью были Российская империя, Советский Союз – сложные реальности, могучие, высшие формы жизни, может быть, с довесками, и в них было что-то прирезано лишнего, или, наоборот, что-то недобрано. Но все-таки это были живые единицы. То, что мы имеем после распада Советского Союза, – это не живая вещь, это пространственный симулякр, и он умрет. Отрежьте у белки пару лапок и посмотрите, что она будет делать. Она не сможет достать себе орешек и сдохнет, как сдохнет вся постсоветская государственная модель. Прежде чем делить территории, необходимо спросить у этих территорий: «А хотите ли вы, земли, вы, реки, вы, заливы, вы, леса, вы, болота, – хотите ли войти в незалежную Украину, или нет?» Надо устраивать референдумы не среди болванов телезрителей, которые нелепы, как шпунтики, и исторически безответственны. Надо спросить у стихий, надо спросить у гор, спросить у вод, у дождей. И они пусть проголосуют. Если мы внимательно, с любовью отнесемся к нашему пространству, если мы поймем его голос, если мы научимся расшифровывать его звуки, мы услышим, что и горы говорят. Итак, второй элемент евразийской философии – дух земли, вера в дух земли, почитание духа земли, диалог с духом земли, культ духа земли.

Вечность в ладонях

Третий принцип евразийской философии называется «вечность в твоих ладонях», или «объятие пустоты». Мы слишком сильно привязаны ко времени. «Сейчас», «потом», «до этого», «раньше». Эти реальности, конечно, существуют, на них построено мышление, на них построена формальная логика, но вместе с тем они и, в частности, само понятие «времени» отодвигают нас от главного. Сначала мы думаем: вот, мы еще молоды, еще рано. Потом: мы уже взрослые, и уже не молодые, но еще не старые. Потом: вот, мы уже старые, мы уже не молодые, и даже не взрослые, мы уже совсем пенсионеры. На самом деле, все это иллюзия, потому что через эти временные формы мы теряем контакт с настоящим бытием. Время – это ловушка, которая пытается обмануть нас, увести от сути дела. Время прикрывает тот голос бытия, который звучит в вечности. А если вечное есть, если это вечное может быть объектом нашего опыта, соответственно оно здесь и сейчас, оно должно являться объектом нашего опыта.

Здесь рождается такой обобщающий принцип: «мы – сторонники абсолютного против относительного». На самом деле, конечно, относительное где-то есть.

Конечно, и у времени есть шансы, есть свой маленький голос. Но это очень незначительные категории и очень маленькие права. И, напротив, права Абсолюта, права вечности, культ вечности должны быть в центре нашего сознания, а все остальное должно быть на периферии. Но вечность не может быть содержательной так, как содержательны предметы во времени. Вечность в каком-то смысле пугает нас, потому что зачеркивает нас. Она нас снимает, она сжигает все у нас, и отсюда выражение – «объятие пустоты». «Философ, обнимающий пустоту» – это название одного китайского алхимического трактата. Оно очень точно передает смысл опыта вечности. Но одновременно, если мы научимся манипулировать с вечностью, жить нам будет очень легко. И совершать невероятные подвиги, и делать головокружительные карьеры, и просто наслаждаться жизнью, или просто бродить по миру и смотреть по сторонам. И будет все совершенно иначе, нежели у тех людей, которые находятся внутри черной машины относительного, черной машины времени. Но вечность дарована нам, русским людям, она нам дана, она нам предложена, она нам по сути дела даже навязана. И, хотим мы или не хотим, мы должны ее схватить.

Россия как форма верования

Три главных принципа, изложенных выше, воплощаются в четвертый принцип, в Россию. Россия является Абсолютной Родиной. Она сама по себе есть народ, отсюда понятие «русский» и первый принцип евразийской философии – народ как любовь. Россия есть пространство, это наша территория, и в ней воплощен дух земли – это второй принцип. Третий принцип: Россия есть вечность. Почему Россия – вечность? Потому что само понятие «Россия» может быть нами осмыслено, только если мы выйдем за пределы времени.

Сегодня России нет. Ее никогда и не было, ее никогда и не будет в настоящем. Она всегда есть конструкция, идея, концепция, некая реальность, которая всегда принадлежит не настоящему, но она всегда есть, была и будет в некоем развоплощенном и одновременно воплощенном качестве. Россия была, есть и будет помимо нас. И опыт России – это опыт столкновения с реальностью, которая, может быть, и есть, когда нас нет. Поэтому, когда мы говорим «Россия», когда мы говорим о нашей истории, о нашем будущем, когда мы говорим даже о нашем настоящем, мы невольно оперируем вечной категорией, которая стоит по ту сторону нашего индивидуального опыта.

Наша задача – сделать опыт контакта с внеиндивидуальной, надындивидуальной реальностью индивидуальным опытом. Парадокс: вместить вечность во время, схватить абсолютное и сделать его достоянием собственного сердца. Россия является Абсолютной Родиной, Россия – это доктрина. Россия – это орден, Россия – это мистика, Россия – это культ. Только такое священное отношение должно быть к России. Россия – священное понятие. Не священной России не существует. Когда мы говорим Россия, мы говорим «священная». Все остальное мы говорим иначе – другие слова выбираем.

Европа и Азия на карте бытия

Теперь о принципе «Европа и Азия на карте бытия». Два понятия, «Европа» и «Азия», соединены в понятии евразийства. С философской точки зрения это можно рассмотреть на примере иранской философии – в школе философии Ишрака, «восточного познания» философа Сохраварди, который в своих произведениях описал карту географии бытия. Речь идет не о географии физической, а о географии метафизической. В этом бытии есть Восток, и есть Запад, есть своя онтологическая Азия и своя онтологическая Европа. Что такое «онтологическая Азия», Азия бытия? Азия – это вос-ток, место, где вос-ходит солнце, это исток мира, место соприкосновения с вечностью. Восток – это место, где находятся истоки наших интуиций. В евразийстве понятие «Азия» это понятие в первую очередь онтологическое, связанное с «чистым бытием». Это Азия бытия, дом, где восходит солнце существования, солнце реальности – солнце изначальной, свеженькой реальности, солнце омытое, только что появившееся на восточном небосклоне. Это метафизическое солнце – один из важнейших, фундаментальных, энергетических источников солярного евразийского мировоззрения.

А что же тогда на онтологической карте мира Сохраварди, в этой священной метафизической географии – Запад? Сам Сохраварди называет эту страну «страной колодцев изгнания». Это место истощения лучей бытия, полюс энтропии, территория потери внутреннего бытия и внутреннего содержания. Это миры истощения, миры упадка. Согласно Сохраварди, первая задача человека, его пробуждение, заключается в том, чтобы человек, где бы он ни жил, осознал, что находится в духовном Западе. В своем обычном состоянии человек находится, как в гробу, в темнице мертвой непробужденной плоти, пребывая в полном неведении относительно возможностей его собственной души, взыскующей возврата и пробуждения. Но, осознав свое катастрофическое положение, он должен вырваться из этой темницы Запада и начать свой путь к Востоку.

Самая главная задача человека по Сохраварди – это путешествие в страну Востока из страны Запада. То есть покидание «пещер изгнания», «западных темниц», «колодцев изгнания» и возврат к истоку/востоку.

Совмещая метафизическую карту бытия с картой географической, мы обнаруживаем, что между Европой, где цивилизация на глазах заходит в онтологические тупики, онтологические норы, и Азией, где все еще сохраняется традиционный уклад, лежит Россия. Россия, которая одной своей стороной уходит в Запад, другой огромной широчайшей мощной частью встроена в Восток и является гигантским пластом Азии, неотъемлемой ее частью. В этой онтологической России происходит чудесное превращение старого в новое. Путь к онтологическому истоку лежит сквозь Россию. Россия и есть этот путь, путь нового рождения, маршрут духовного возврата. Духовного, но одновременно и физического, и исторического, и политического, и культурного, и интеллектуального, и психологического, и эстетического. Все это и есть глубинно понятое евразийство, евразийство как онтология, как философия, как метафизика. Оно не просто баланс какого-то Запада с каким-то Востоком, это не просто их диалог, это не просто уравновешивание полюсов. Суть его в том, что это путь с Запада на Восток, и никак не наоборот. И это тот путь, который осуществляется в России.

Запад – это предел энтропии. Мы можем его понять, но, понимая Запад, мы понимаем структуру онтологического дна. Мы понимаем, как оно там, у последней черты мира, во тьме кромешной, на границе существования. Это очень важный опыт, и, согласно Сохраварди, не познав этого опыта – опыта предельного истощения, мы не можем набрать энергию для возврата. Поэтому знание о Европе, луноглазой богине, похищенной Зевсом, и отвезенной черт знает куда на Запад, это очень важное знание, но это знание негативное. Это знание, если угодно, – общая демонология. Ведь демонологией, именами демонов занимались не только сатанисты, а в большинстве ими занимались аббаты, добропорядочные католические богословы. Они выписывали имена демонов, знакомились с ними, но, конечно, не для того, чтобы поддаться им, а для того, чтобы иметь представление о мистической географии и ее картах, о пейзажах, о населении границы, которая пролегает на самом дальнем рубеже бытия. Поэтому Европа для евразийцев – это абсолютно отрицательная категория, которую можно знать и любить так же, как любят, например, заблудшие души в аду.

Мы можем любить Европу только так – как чужих неизлечимых больных, как прокаженных, как мерзавцев и преступников. Мы можем любить ее, но это особая любовь. Россия призвана перевести Запад в Восток. Мы – армия Востока, армия рассветного познания, которая ведет свою битву за то, чтобы Восток полностью интегрировал себя в Запад, для того, чтобы, по сути дела, Запада не было, а был бы один сплошной, абсолютный Восток. И только Россия способна это сделать, поскольку Россия причастна к обеим этим реальностям.

Атлантизм: образ врага

Для определения абсолютного зла существует термин «атлантизм». Это полчища носителей доктрины «колодцев Запада», прямая антитеза нашей философии. Атлантизм формально отрицает ценность народа – вместо него есть либо масса, либо индивидуумы. Он отрицает живую землю и укорененность людей в этой земле, провозглашая так называемое асфальтовое кочевничество. Мало того, что кочевничество, потому что кочевничество тоже может быть привязано к родным пейзажам, к землям, пространствам, так это еще и асфальтовое кочевничество, кочевничество в исскуственном пространстве. Виртуальное кочевничество, постоянное перемещение по одинаковым Макдоналдсам в Тель-Авиве, в Вашингтоне, в Перу, в Москве, на Сахалине, в Японии… Один и тот же Макдоналдс, и какая, черт, разница, что за человек там жует свой гамбургер. В виртуальном мире нет ничего настоящего, это асфальтовое кочевничество, которое игнорирует живую землю. Это принцип атлантизма, который наступает со всех сторон. Посмотрите MTV – это пример классической агитации. Он профессионально сделан и интенсивно транслирует атлантистский код, в первую очередь на молодежь.

Атлантизм – это отрицание вечности, поскольку он основан на принципе «хоть день да мой», на подлых императивах – «живи сейчас!», «не парься!», «расслабься!» «relax!» Но на самом деле это приказания. Они говорят: «Да ладно, все нормально, все хорошо. И так сойдет!» На самом деле, они нас отвлекают: «Да ладно... Безопасный секс и все, подумал немножко, и хватит. Пошли пивка выпьем». И это тоже приказ, это тоже тоталитарная установка, она так же насилует вашу волю.

Атлантизм ненавидит Россию, атлантизм стоит против Востока, атлантизм – это философия Дальнего Запада. В свое время древняя цивилизация поставила в Танжере, в Гибралтарском проливе, два столба, на которых написала Neс plus ultra, что значит «А дальше нельзя». И пока эти столбы охраняли человечество, ворота онтологического Запада были запечатаны, закрыты этой надписью, этими двумя столбами, и все было более или менее хорошо. Но какая-то сволочь все-таки туда пролезла. И когда она туда пролезла, она сняла фундаментальную онтологическую печать.

Человек и его границы

Человек есть воплощение народа и земли. То есть человека самого по себе нет, он условный фрагмент более глубоких реальностей. Поэтому между «я» и «ты» в рамках собственного народа не существует такого уж большого напряжения диалектики. Ну «я», ну «ты», по сути дела, если мы русские люди, какая разница?! Это очень принципиальный вопрос – представление о собственной отделенности от других как о вещи неокончательной и весьма условной. Отсюда общинность, отсюда представление о том, что «человек» есть почти условное название. Наше представление о человеке не индивидуально. Это не значит, что у нас нет индивидуальности. Наоборот, как только мы почувствуем себя русскими людьми – русский номер 15, русский номер 17, русская номер 19, – мы начнем впервые осознавать нашу подлинную индивидуальность. Но это будет происходить естественно и постепенно, а не искусственным образом, не в силу ложного насильственного программирования. Наше собственное «я» выскочит из нас, но пусть это «собственное» расскажет вам ваша душа, пусть она и назовет свое подлинное имя.

Нас чаще всего зовут неправильно. Раньше были специальные ритуалы. Чтобы дать ребенку правильное название, справлялись со святцами, с погодой. У других народов есть другие ритуалы, поскольку имя – это серьезно. Это не просто так. В советское время называли вообще как попало. «Электронами», «Владленами». Могли назвать «Радием». Конечно, это не наши имена, конечно, нас всех зовут по-другому. Особенно в наше время это почти случайно – вам дали какую-то бирку, а вы с ней носитесь. Когда мы отбрасываем это ложное имя, мы становимся русскими, обычными русскими, ну или каким-нибудь другим здоровым народом. И вот тогда мы через нашу нацию, через обезличенность, через слитность с нашим народом, с нашим собственным одушевленным телом, с нашим языком, с нашей культурой – тогда мы и найдем свое собственное подлинное «я». Имя надо заслужить. Индивидуальность еще надо создать. И если ее не создать, тоже ничего страшного. Будет просто русский человек без имени, попитавшийся хорошо, по-русски подышавший, погулявший, поживший, накачавший силы, лицо солидное наевший. Но если русский номер 15 еще и обретет в себе высшее, настоящее «я», вообще замечательно. А нет, и так хорошо.

Есть зловредная атлантистская ересь об индивидууме. Атлантизм говорит так: «Это не человек, и не русский, только Вася, только отдельный индивидуум». Принадлежность к расе, к народу, к языку не имеет значения. Сегодня у него такой язык, завтра – другой, сегодня он живет здесь, завтра – там. Но всегда и во всех обстоятельствах он только индивидуум. У него есть карточка, чековая книжка, номер на лбу и на правой руке, штрих-код, ИНН. Вот и все. А какой он национальности, какой он культуры, часть чего он? Это второстепенно. Он не часть ничего, он есть целое. Такое представление о человеке – чисто атлантистское.

Наше представление о человеке иное: человек есть условность, просто условность. И тогда человек может расширять границы своего «я» до бесконечности. Может вверх, и сказать : «Я дух». А может вширь, и сказать: «Трое или пятеро людей живут во мне». Вот замечательная широкая душа! Это расширение человеческих границ и представление о «большом человеке» называется таким ученым термином, как «максимальный гуманизм». Может человек расшириться и вниз, и горестно провозгласить: «Ну и скот же я!» И тоже будет прав. Имеет право и на свинство.

Человек есть воплощение своего народа и временное явление, непостоянная величина. Сейчас он «то» и «так», завтра немножко по-другому. Послезавтра еще что-то. Но есть постоянные вещи – это народ, пространство и вечность, которая живет сквозь нас.

***

Границ для нашей деятельности нет, мы нигде не остановимся, потому что евразийство – это открытая философия. Это великая идея, как Великая Россия – это великая евразийская Империя, и ее границ вообще не надо устанавливать. Пусть другие установят нам границы, и когда мы упремся в них лбом и нам скажут: «Ну вот, дальше, ребята, вы уже не пройдете», мы постараемся пройти еще дальше. И пройдем!