Модернизация и либерализм

Сегодня стало модно ругать либералов. Некоторые авторы даже соревнуются друг с другом: кто куснет больнее. В последний год критика либерализма стала сочетаться еще и с пропагандой антилиберальной модернизации. Пожалуй, все возможные штампы и стереотипы из этой области собрал журнал «Эксперт», выпустивший под номером 1 за 2010 год специальную подборку материалов, называющуюся «Всемирная история модернизации»

Весьма сомнительной выглядит попытка «Эксперта» представить неолиберализм в качестве чисто идеологического продукта, который «оформился в самостоятельную школу сразу после 1945 года под влиянием холодной войны».

Понятно, что если значение неолиберализма состояло лишь в противостоянии тотальному централизованному планированию, то сейчас (после исчезновения экономики советского типа) оказывается не нужен и сам неолиберализм.

На самом же деле либеральная школа начала формироваться гораздо раньше. Фундаментальные труды Мизеса и Хайека, написанные в межвоенный период, не имели никакого отношения к идеологии. Более того, достаточно хоть немного ознакомиться с биографией этих ученых, чтобы понять, как трудно им жилось из-за своей либеральной «упертости». Создатели «идеологических продуктов» всегда очень хорошо кормятся со стола заказчиков, тогда как Мизес и Хайек противоречили мейнстриму 1930-х – 1960-х гг. Эти странные «идеологи» делали, по сути, все возможное, чтобы их «продукт» никто не приобрел, кроме узкой группы интеллектуалов, понимавших уже тогда ограниченность государственнического подхода.

Правда, «Дорога к рабству» Хайека, появившаяся на свет в годы Второй мировой войны, представляла собой яркую публицистику, в которой при желании можно найти идеологический оттенок. Однако и здесь у противников неолиберализма выходит неувязочка. Холодная война в тот момент еще не была объявлена, а западные демократии сражались против фашизма вместе с Советским Союзом. Поэтому «заказа» на неолиберальный антисоветизм быть тогда не могло.

Неолиберализм стал влиятельным интеллектуальным течением лишь на рубеже 70-х – 80-х гг. ХХ века, поскольку к тому времени выявились серьезные проблемы, порождаемые упованием антилибералов на всесилие государства. Дело не в холодной войне и не в идеологии, а в том, что многие страны подорвали свою экономику, упирая на национализацию, на вульгаризацию кейнсианства и на безудержное распространение государства всеобщего благосостояния. Никакие идеологи не смогли бы заставить людей поддерживать неолиберальные идеи, если бы сами люди не чувствовали, что с антилиберальными идеями что-то не так.

Словом, очень удобно навешивать на научного оппонента идеологический ярлык, а потом одерживать победу в споре. Но научная добросовестность требует вести спор по существу, сохраняя уважение к мнению другой стороны.

Второе чрезвычайно спорное положение противников неолиберализма сводится к тому, что «богатые страны богатеют, но бедные их вовсе не догоняют. Избежать тенденции удалось лишь нескольким странам. Это прежде всего так называемая группа БРИК – Бразилия, Индия, Китай – увы, пока без России».

Странное получается исключение из правила. Бразилия, Индия и Китай составляют в совокупности более трети населения планеты. Вместе с США, Евросоюзом и некоторыми малыми странами, имеющими неплохие темпы экономического роста, они составят уже примерно половину жителей Земли.

Если еще в середине ХХ века имелись некоторые основания полагать, будто модернизация – это лишь европейский феномен (плюс Северная Америка), то последние десятилетия убедительно показали, что выйти на путь быстрого роста ВВП и реальных доходов населения могут многие страны. Бедными остаются те, кто отказывается от серьезных преобразований из-за следования догматическим левым теориям или из-за коррумпированности элиты, ориентированной на присвоение ренты. Но неолиберализм в их проблемах, извините, не виноват.

Сразу оговорюсь, что я совсем не утверждаю, будто страны БРИК быстро развиваются исключительно благодаря либерализму проводимой там политики. Факторы их роста – серьезный научный вопрос, нуждающийся в профессиональном обсуждении. Но нельзя не замечать того, что сотни миллионов людей в мире за последние десятилетия выбрались из нищеты и получили работу, предоставляющую им реальный шанс на обеспеченное будущее.

Третье странное утверждение наших оппонентов, ставшее чрезвычайно популярным благодаря нынешнему кризису, сводится к следующему. Опора неолибералов на частный бизнес трактуется как «сильный идеологический маневр, фактически похоронивший левые партии. Но он же привел к деиндустриализации Запада и к череде спекулятивных пузырей, далеко превосходящих пределы национальных экономик».

Пузыри – это действительно серьезная проблема, нуждающаяся в качественном анализе. Пока что не очень ясно, способно ли государство остановить их вздутие, «не выплеснув вместе с водой еще и ребенка». Но автор процитированного выше утверждения умудрился «за пузырем леса не увидеть». Помилуйте, о какой деиндустриализации Запада можно говорить применительно к десятилетиям, когда персональные компьютеры и Интернет вошли в миллионы домов, когда появились мобильная связь, цифровые технологии и сотни качественно новых лекарственных препаратов?

Можно, конечно, назвать данные явления постиндустриализацией и сетовать на то, что все «железо» теперь производится в Китае. Но это все же другая проблема. Тогда уж надо обвинять неолиберализм в том, что Запад теперь стал миром белых воротничков, высоких зарплат и хорошей экологии, вытеснив физический труд, нищету и загрязнение окружающей среды на Восток.

Четвертое обвинение, брошенное либерализму, таково. «Факт, что спонтанная модернизация голландско-англо-американского типа нигде больше не наблюдалась. Франция, Германия, Швеция, Япония, Россия иначе осуществляли модернизацию».

Увы, это совсем не факт. Подход, в соответствии с которым одни страны записываются исключительно в либеральный, а другие – в нелиберальный лагерь, чрезвычайно упрощает реальную экономическую историю модернизации. На самом деле, скорее, происходит чередование либеральных и нелиберальных эпох.

Даже Англия в ходе модернизации далеко не сразу встала на либеральный (точнее, фритредерский) путь. Англичанам во главе с Ричардом Кобденом пришлось за это всерьез побороться во второй четверти XIX века. Либерализм пробивал себе дорогу на протяжении десятилетий. Примерно к 50-м – 60-м гг. XIX столетия он стал интеллектуальным мейнстримом не только в Англии, Голландии, Бельгии, но и во Франции, в различных германских землях, а в каком-то смысле даже в России эпохи великих реформ.

Либерализм решил целый ряд экономических проблем, но далеко не все. В силу ряда причин с конца 1970-х гг. началось общее движение в сторону протекционизма и социализма, которому англичане противостояли дольше других (хотя и им пришлось, в конце концов, сдаться). Социализм сделал мир другим, но породил при этом новые проблемы, которые к концу 70-х гг. ХХ века пробудили интерес к неолиберализму, о чем уже шла речь выше.

Подобное маятниковое развитие на протяжении последних столетий являлось следствием ряда объективных обстоятельств. Ни либерализм, ни государственное регулирование не являются маргинальными явлениями. Их существование закономерно. И неолиберализм отступит лишь в том случае, если человечество найдет реальный способ решить связанные с ним проблемы при помощи качественно улучшенного регулирования (государственного, межгосударственного или надгосударственного). А всякого рода заклинания типа «неолиберализм – это продукт холодной войны» здесь не помогут.

И последнее, пятое, возражение нашим оппонентам. Вместе с неолиберализмом они обрушиваются на теорию модернизации как таковую, утверждая, что она «исходила из классических постулатов эволюционизма, причем толкуемых однолинейно... США принимались за эталон, выше всех продвинувшийся по идеальной шкале от средневековой темной традиционности к светлому либеральному и постиндустриальному будущему».

Понятно, что лучший способ сегодня в России опорочить какую-нибудь теорию – это заявить о ее стремлении к идеализации Соединенных Штатов. У наших антиамериканистов сразу кулаки сожмутся и мышцы напрягутся. Однако здесь вновь налицо чрезвычайное упрощение реальной действительности. Конечно, среди авторов теории модернизации были разные люди с разными (в том числе и довольно наивными) взглядами, но в целом приведенное выше утверждение можно, скорее, отнести к концепции вестернизации, которую теория модернизации стремилась преодолеть уже в 60-х гг. ХХ века.

Однолинейность теории модернизации состояла лишь в отрицании конвергенции двух систем и в утверждении, что мир постепенно движется к рыночной экономике, демократии, развитию гражданского общества, ко все возрастающей мобильности людей (социальной и географической), а также к повышению их способности адаптироваться к быстро меняющимся обстоятельствам. Это утверждение, как мне представляется, в основном подтверждается ходом истории.

Но теория модернизации признает, что у каждого народа может быть свой исторический путь в современность, что Россия пройдет его не так, как Америка, и что Турция или Япония могут активно использовать свои национальные особенности для достижения поставленных целей.