Психиатрия в России: Информированное согласие

На модерации Отложенный
Советская психиатрия была исключена из мирового сообщества в 1982 году. Ее критиковали и боялись за то, что она позволяла использовать себя в немедицинских целях. Теперь все действия врача требуют так называемого «информированного согласия»,


Этой статьей Русская служба Би-би-си открывает проект «Душевное здоровье», приуроченный к 10 октября — Всемирному дню психического здоровья.

Советская психиатрия была исключена из мирового сообщества в 1982 году. Ее критиковали и боялись за то, что она позволяла использовать себя в немедицинских целях.

Советских психиатров приняли обратно спустя семь лет на определенных условиях, которые, по словам председателя «Независимой психиатрической ассоциации» Юрия Савенко, были выполнены лишь наполовину.

Необходимо было «признать злоупотребления, реабилитировать пострадавших, принять закон о психиатрической помощи, сменить руководство и принимать инспекционные комиссии. Реабилитация ограничилась снятием с учета», — сказал Савенко.

В то время, как российскую психиатрию бояться перестали (ее карательная составляющая практически исчезла), на первый план вышли проблемы другого рода – несовершенство закона, его применения и отсутствие возможности для большинства больных пройти психосоциальную реабилитацию.

«Информированное согласие».


В 1992 году был принят закон о психиатрической помощи, призванный создать зону безопасности для пациента и для врача.

Теперь все действия врача требуют так называемого «информированного согласия», о чем в советские времена никто даже не помышлял Валерий Краснов, председатель «Российского общества психиатров»

«В законе довольно жестко обозначены права больного, которые психиатры должны соблюдать. Не очень хорошо прописаны права врачей и других медицинских работников и почти никак не упомянуты права родственников», — поясняет Валерий Краснов — председатель «Российского общества психиатров», преемника аналогичной советской организации, которую и исключили из Всемирной психиатрической ассоциации.

Однако, несмотря на эти недоработки, закон впервые заставил психиатров взаимодействовать с родственниками больных.

«Теперь все действия врача требуют так называемого „информированного согласия“, о чем в советские времена никто даже не помышлял», — говорит Краснов.

Врачи обязаны теперь сообщать обо всех своих действиях и пациенту, и его родным.

Права больных.


Человек с психическим заболеванием, неважно, тяжелым или нет, в Советском Союзе состоял на обязательном учете в психиатрическом диспансере.

Нет такой системы, как в некоторых странах, когда человек может лишиться права совершать крупные сделки, а право на личную жизнь, на личное время, на личные расходы все-таки остаются за ним. У нас в России [душевнобольные] лишаются абсолютно всего

Максим Левин, юрист.

Он мог лечиться и дома, но сам факт психического расстройства приводил к серьезным «социальным ограничениям».

«Такой человек не мог водить машину, не мог ездить за границу, не мог выполнять те или иные виды профессиональной деятельности, не мог учиться в вузах», — говорит исполнительный директор «Независимой психиатрической ассоциации» Любовь Виноградова.

Учет был отменен в 1991 году. С него было снято, по разным оценкам, до полутора миллионов человек.

Однако после отмены учета права больных изменились не сильно.

«Нет такой системы, как в некоторых странах, когда человек может лишиться права совершать крупные сделки, а право на личную жизнь, на личное время, на личные расходы все-таки остаются за ним. У нас в России [душевнобольные] лишаются абсолютно всего », — говорит юрист Региональной общественной организации инвалидов «Перспектива» Максим Ларионов.

Максиму Ларионову, который сам страдает от потери слуха, привелось как-то защищать в суде инвалида, которого не пустили на борт самолета компании «Сибирь».

«Необходимо менять систему в корне, то есть вводить новые понятия, новые ограничения прав. И не только ограничения, [необходимо вводить] защиту права на жилье, защиту против злоумышленников », — считает Ларионов.

Если бы закон позволял частично сохранять трудоспособность, говорит юрист, то «они [душевнобольные] могли бы оказать какую-нибудь помощь обществу и быть полезными ».

Кто кого боится?

В организации «Новые возможности» — одной из немногих, кто помогает людям с психическими заболеваниями адаптироваться в обществе, — я встретился с родителями детей, страдающих от душевных болезней.

Центры психосоциальной реабилитации могут помочь человеку вернуться в общество

Пока дети (многие, на самом деле, уже взрослые люди) занимались в созданной специально для них типографии, мы пили чай и говорили.

«Болезнь», или, как ее еще здесь называют, «наша болезнь», появляется не сразу. Наука до сих пор не может объяснить ее причины.

«Шизофрения появляется в юношеском возрасте. Поначалу у тебя растет талантливый человек… И потом ты как с неба вдруг валишься», — говорит Леонора Фельдман.

«Год надо проходить по врачам, покуда они придут к выводу, что надо обратиться к психиатру», — говорит Татьяна Подольская.

У каждой мамы – своя история. Но в главном они сходятся: после того, как пик болезни пройден, их сыновьям сложно, практически невозможно, вернуться в общество.

Матери говорят, что обычные люди боятся их детей.

«В лучшем случае, сделайте так, чтобы они нас не касались. Пусть им [душевнобольным] будет хорошо, но не с нами », — объясняет отношение людей к своему сыну Татьяна Подольская.Леонора Фельдман говорит, что дети в свою очередь тоже боятся людей.

Правда, на улицах Москвы я не встретил столь категоричного отношения к душевнобольным.

Михаил, например, считает, что «у всех свои тараканы», и к «больным надо подходить дифференцировано».

Илья, пожилой мужчина, сказал, что для него находиться рядом с душевнобольным некомфортно, но он относится к ним с пониманием.

Почти никто не сказал, что таких людей нужно лечить принудительно и ограждать от общества.

Исполнительный директор «Независимой психиатрической ассоциации» Любовь Виноградова говорит, что за последние 20 лет отношение к людям с нарушением психики перестало быть однозначно отрицательным. Причина в том, что психиатрия перестала быть закрытой, считает она.

Ее слова подтверждают опросы общественного мнения на схожую тему, проведенные центром «Левада».

В 1989 году на вопрос «как следует поступить с родившимися неполноценными» 50% респондентов ответили, что нужно помогать, 23% — «ликвидировать». В 2008 году за помощь высказались 77% опрошенных. И только 5% — за радикальные методы.

Работа как лекарство.


Типография находится в соседней комнате «Новых возможностей». В центре – стол с чаем и печеньем. Вокруг – ризограф, резак и полноцветный принтер — оборудование, необходимое для книгоиздания.

Нелли Левина: «Нужно, чтобы душевнобольные чувствовали себя людьми»

Когда я вошел, ребята печатали учебник французского языка для Московского государственного педагогического университета.

«Тут каждый везде поработает за рабочий день. Это принцип. То есть принцип, что человек должен не специализироваться на чем-то одном, а должен научиться, в конечном итоге, работать свободно на всем оборудовании», — говорит Алексей.

Рядом стоит Тамара: «Это не напоминает работу, когда мы должны что-то делать от звонка до звонка. Когда сюда постоянно ходишь, то привыкаешь к людям, они начинают нравиться. И начинаешь себя по-другому ощущать».

Дать возможность «по-другому себя ощущать» – главная задача психосоциальной реабилитации.

Работа в центрах психосоциальной реабилитации была бы идеальной для душевнобольных. Однако таких центров в России единицы.

«Для их создания нужны ресурсы, нужны финансовые ресурсы, нужна подготовка специалистов», — объясняет председатель «Российского общества психиатров» Валерий Краснов.

Нелли Левина, возглавляющая организацию «Новые возможности», говорит, что душевнобольных нужно принять как равных себе людей, которым нужно помочь. И лучшая помощь, считает Левина, это взять их на работу.

«А что нужно? Нужно, чтобы они утром встали, оделись, побрились, причесались… И пусть они там полдня поработают, пусть они меньше сделают, но чтобы они работали и чтобы они чувствовали себя людьми», — говорит Левина.

Однако устроиться на обычную работу — самая серьезная проблема для людей с психическими заболеваниями.

Правда, работодатели не всегда против взять человека с тем или иным расстройством.

Почувствовать себя человеком.

Некоторые российские отделения западных компаний, например Proctor and Gamble, берут человека, если он может справиться со своими обязанностями.

Я теперь понимаю, что то, что они не могут работать – это симптом шизофрении. Вот огород копать. Я его беру в огород, он копнет, потом встал, мысли ушли – и стоит. У него голоса… Какая же это работа?

Леонора Фельдман.

Однако, говорит руководитель отдела по трудоустройству Общественной организации инвалидов «Перспектива» Яна Ковалева, многих работодателей останавливает диагноз.

«Если у человека в документах стоит, что он работать не может, то у любого работодателя будет страх брать человека на работу», — говорит Яна Ковалева.

«Нерабочей» считается только третья степень инвалидности. Поэтому, согласно закону, значительная часть душевнобольных работать может.

Страх работодателей, говорит Яна Ковалева, объясняется незнанием проблемы. Обычно, объясняет она, люди боятся того, что не знают.

«В России есть определенные стереотипы, что люди с ментальными особенностями, недееспособны. Но на самом деле, такие люди обучаемы. Да, для некоторых нужен, наверное, специальный процесс, специальное обучение. И в то же время, раз они обучаемы, значит, они могут работать», — говорит она.

«Я теперь понимаю, что то, что они не могут работать – это симптом шизофрении. Вот огород копать. Я его беру в огород, он копнет, потом встал, мысли ушли – и стоит. У него голоса… Какая же это работа?» — говорит о своем сыне Леонора Фельдман.

Сын Эльмиры Маилян устроился сторожем. Сейчас работает сутки через двое.

«У него глаза горят», — говорит мама, — «когда он на работу собирается».

Остальные матери радуются за сына Эльмиры. Когда у кого-то жизнь налаживается, у них тоже появляется надежда.