Психология сексуальности

О сексуальности всегда писалось много и подробно, это одна из сфер, представляющих наибольший интерес для человека. Вместе с тем мы по-прежнему далеки от понимания самых простых и вместе с тем самых основных моментов здесь, в первую очередь того, почему так сильно отличается сексуальное поведение человека от сексуального поведения животных. Простые ссылки на то, что «человек - это человек» не слишком продвигают наше осмысление, этой аномалии по сравнению с животным миром должно быть какое-то объяснение, она должна быть чем-то обусловлена.

Непрояснённым остается самый главный вопрос: почему человек, осознав себя человеком, попросту говоря, надел трусы? Почему он стал прикрывать часть своего тела, и как раз ту, которая отвечает за размножение? Почему он избегает того, чтобы заниматься этим делом при других, ведь, казалось бы, нет ничего естественнее таких телесных проявлений? В какой степени это связано с чувством удовольствия от секса и почему это странное желание что-то скрыть от себя и от других не распространяется на все другие сферы жизни, доставляющие нам удовольствие - вкусную еду, физическое движение, наслаждение искусством и общением, даже на наркотики, употребление которых скрывается, похоже, только из страха перед наказанием или осуждением? Какова природа сексуальной стыдливости, почему все связанное с сексом воспринимается как нечто грязное и постыдное, так что это чувство должно «преодолеваться»? Почему оно никогда не преодолевается до конца, несмотря на видимые успехи, которые мы сделали в этом направлении? Куда движется наша культура в этом отношении, какова будет конечная точка этого процесса? Как связана сексуальность с невротичностью, почему страх перед тем, чтобы осветить эти сферы светом нашего разума, оказывается иногда непреодолимым - как для «нормального», так и для невротического сознания?

Проблема сексуальности тесно связана с проблемой познания, и недаром библейская притча так четко и однозначно увязывает одно и другое. Совершив один раз этот опыт, человек не удовлетворяется этим, а стремится повторить его вновь - и каждый раз ждёт чего-то нового, какого-то открытия от этого опыта. Элементарный сексуальный акт (это выражение здесь больше подходит, чем «половой акт», оно шире, потому что включает и фантазии, и другие переживания, связанные с этой сферой) окрашивается для нас самыми различными красками в зависимости от того культурного «преломления», в который мы его помещаем, и мы стремимся менять эти краски, чтобы добиться какой-то полноты восприятия - но что мы хотим в конце концов здесь открыть?

Для человека допустима нагота в частной интимной обстановке, но гораздо менее допустима в публичном пространстве; то же касается и любых действий сексуального характера. Но публичное пространство состоит из людей, таких же людей, как мы, и разницы, по идее, тут не должно быть никакой. Тем не менее мы усматриваем эту разницу, и ведём себя по-разному - так, как будто в этом публичном пространстве есть что-то, заставляющее нас скрывать нашу сексуальность, что-то, чего мы стесняемся, чего мы стыдимся, чему мы не можем сообщить лишний раз о том, что мы наделены сексуальностью. Что это может быть? Почему у нас такое странное отношение к этому что-то, почему мы так явно хотим уберечь его от этой информации, или уберечь себя от разглашения этой информации - от любого информационного обмена в этой сфере?

В сознании животных в гораздо меньшей степени присутствует это что-то, и они не вступают с ним в такие сложные диалоговые отношения. С другой стороны, надо признать, что и мы никогда не видели это «что-то», нам только кажется, что оно присутствует где в большей, где в меньшей степени. Степень допустимости нашей обнажённости и «открытости» сексуального поведения довольно чётко с этим коррелирует, только сами «пространства» в этом отношении меняются - если раньше местом «максимальной недопустимости» этого была, наверное, церковь, то теперь её значение в этом ослабло, стало более рядовым, таким же, как и другие сферы «официальной» жизни.

Бытие человека не замкнуто на нём самом, и ещё менее замкнуто оно на других - мы ведём себя так, как будто есть какие-то абсолютные начала, с которыми нам надо как-то очень сложно выстроить отношения. Особенно добавляет тут сложности молчаливость этих начал, которые с начала нашей истории ещё никак себя ни в чём не проявили, так что нам приходится домысливать за них их реплики и их отношение ко всему на свете. Тем не менее мы успешно этим занимаемся, и сексуальность здесь - один из самых ярких примеров. Какие-то боги очень сложно регулируют эту сферу, и мы самым внимательным образом к ним прислушиваемся, несмотря даже на то, что нам доводится иногда менять этих богов на совершенно других.

Первый признак богов - это бессмертие, вечное бытие, и то, что не останавливает наш род, а продолжает его во времени, видимо, кажется нам чем-то настолько близким к сфере божественного и абсолютного, что мы с крайней осторожностью тут подходим ко всем проявлениям, уделяя огромное внимание их регуляции. Нормативность здесь - едва ли не наибольшая во всём нашем поведении, больше только в том, что непосредственно связано с жизнью и смертью - в убийстве и физическом насилии. Нам надо соотнести наши представления с представлениями тех, кто является законным хозяином этой сферы - мы, как нам представляется, вторглись в неё незаконно. Странным, однако, кажется не это, а то, что, по нашим представлениям, животные, с их свободной сексуальностью, вообще в неё не вторгались, это сделали только мы, люди - и не совершив тот или иной сексуальный акт, а сделав что-то большее в ходе этого сексуального акта.

Рассматривая разницу в сексуальном поведении дома и на людях, приходишь к выводу, что это «что-то большее» - это как раз взаимодействие с богами, и именно поэтому для нас наша сексуальность - это такая сложная область. Мы не просто совершаем сексуальные действия, мы очень сложно соотносим себя с абсолютными началами при этом, и именно этой безумной смеси мы и стыдимся, именно это мы скрываем от себя и других. Сексуальность в смеси с восприятием абсолютных начал, божественного присутствия - это что-то глубочайше интимное, и рассказывать об этом другим надо с большой осторожностью. В социуме, как нам кажется, присутствуют эти абсолютные начала - больше, чем у нас дома - и появиться в социуме обнажённым можно только в особом случае, если сам социум в данной обстановке это принимает. В любом случае это глубоко продуманная сфера - и социально, и индивидуально - и в тех случаях, когда обнажённость и действия сексуального характера возможны, и в тех случаях, когда они невозможны. Как только мы осознали себя человеком (а это значит, что мы осознали присутствие Бога) - райская, девственная, неискушенная сексуальность для нас стала более невозможна.

В книге Бытия Адам и Ева осознают свою сексуальность и начинают стыдиться своей наготы после того, как они вкушают от «дерева познания»; за этим следует гнев Господень и изгнание из Рая. Страсть к познанию - это что-то для нас одновременно очень запретное и неодолимо притягательное, и в то же время недоступное животным - это то, что делает нас человеком. Едва ли не все бедствия и тяготы, обрушившиеся на нашу голову, когда мы решились быть человеком, согласно первоисточнику, связаны именно с этой нашей страстью, и как-то увязаны при этом с сексуальностью. Здесь я могу определить уже, что такое «сексуальность» (в значении «человеческая сексуальность» - половое поведение животных называть так не совсем корректно) - это попытка объединить наше сексуальное начало, общее у нас с животными, со страстью к познанию Добра и Зла - стремлению к знанию, которым наделены только боги - или Бог.

Ничего удивительного, что такие сложные вещи, такие глубокие мистические эксперименты мы стараемся ставить «в узком кругу доверенных лиц» (назовем это так), а не публично. Совершать сексуальные действия с сознанием Бога в своём сознании (здесь, к сожалению, не обойтись без тавтологичности - первое означает «осознание», «осмысливание», «ощущение присутствия») - это очень смело само по себе, и выносить это на публичное обозрение можно только пропустив через тщательную культурную «очистку» и «возгонку» - через тексты, воссоздающие всю ситуацию в целом, от дна до вершины этого мироздания. Через тексты это допустимо, а «напрямую», «в сыром виде» - нет, и прежде всего потому, что в публичном пространстве у людей, составляющих публику, тысяча представлений о том, какой могла бы быть эта смесь физического и метафизического - у каждого своё - и выворачивать наружу своё представление - это звучало бы слишком резким и фальшивым диссонансом. Адам и Ева и так уже много потерпели, всего только осознав свою наготу и прикрывшись - от взгляда Бога.

В определённом смысле это грехопадение человека (которое заключалось в осознании своей животности одновременно с лицезрением Бога), и связанный с этим акт познания - всё это мы совершаем каждый раз, переживая новый эротический опыт. «Новизна» его, как я уже говорил, может заключаться, и прежде всего заключается, в новой культурной обстановке, в новом «внутреннем освещении», которое мы постоянно для себя меняем. Наша сексуальная жизнь сейчас намного богаче, чем сексуальная жизнь предшествующих поколений, и неизмеримо богаче, чем жизнь животных - а следующие поколения получат ещё большие возможности в этом отношении. Всякая культура имеет своим центром некого бога или Бога, даже если никаких упоминаний о нём в ней не встречается; без «присутствия» и, главное, сознания в ней абсолютных начал культура просто невозможна, её не выстроить. Натягивая на себя эти одежды, то одни, то другие, мы как бы смешиваем, каждый раз по-новому, нашу естественную сексуальность с богами и абсолютными началами, всё новыми и новыми - и умножаем познание, даже если при этом умножаем скорбь. Это то, к чему мы вечно стремимся и никогда не можем достигнуть, и нет такого полного изгнания из Рая, которое нас остановило бы в этом отношении.

Библейская притча относится ко всему появлению человека, она метафорически описывает, как он стал отличаться от животных, как выделился из них - но она верна и по отношению к каждому новому нашему опыту. Пережив такой новый опыт, мы становимся «всё более человеком», то есть всё больше знаем, и всё больше стыдимся этого знания. Одновременно, однако, идёт преодоление этой стыдливости, так что по внешнему поведению тут не всегда можно судить о «продвинутости» социума в этом отношении - надо соотносить оба параметра. В наготе греков не было стыдливости, но не потому, что они мало видели абсолютных начал, как животные - просто они очень хорошо умели их преодолевать.

2

Надо сказать, что такая постановка вопроса в целом сама по себе вызывает множество вопросов. Что это за знание, к которому мы стремимся? Возможно ли «узнать» его целиком, так что ничего неизвестного в этой сфере уже не останется? Возможно ли узнавать его каким-нибудь другим образом, не через сексуальность, и какое отношение вообще сексуальность имеет к проблемам Добра и Зла, к которым так ревностно относятся боги? Имеет ли вообще какой-то смысл всё это наше познание - я понимаю, что вопрос этот бесплоден, потому что нас всё равно от него не оттащить за уши, но можно ли хотя бы представить себе человека, который равнодушно относится к познанию, оказывается свободен от этой тягостной повинности, доставшейся нам от Адама?

Формулой, исчерпывающей для меня ответы на эти вопросы, является Бог есть любовь - фраза, поддающаяся очень глубокому интерпретированию и инвертированию во всех своих частях на самых разных смысловых уровнях. Я буду понимать её по большей части в значении «любовь - это и есть Бог»; всякое взаимное влечение, прежде всего эротическое - это какое-то новое бытие, отдельное и, можно сказать, независимое от бытия двух существ, испытывающих это влечение; это другой вид бытия, и в рамках «нормальной» сексуальности это бытие, порождающее новые живые существа - всё это и есть «составные части» Бога. Именно так мы можем соприкоснуться с абсолютными началами, которые и в этом случае остаются невидимыми и «недейственными», но, по крайней мере, нам понятными; если не другими органами чувств, то умом мы можем их здесь воспринять.

Такой подход позволяет увязать, хотя бы формально, то, что называется познанием здесь, и эротичность - мы исследуем природу Бога, природу абсолютных начал, и нет ничего на свете более интересного для нас, чем это. Это тот Бог, который не то что «внутри нас», но «внутри» пары двух существ, он совсем рядом, его можно ощутить, если не пощупать, и более того - на него можно воздействовать.

Все сексуальные девиации представляются мне именно полемикой с Богом, полемикой с абсолютными началами. Исток их обычно лежит в насилии - ещё одном варианте такой полемики - и дальше они развиваются как попытка общения с целым комплексом абсолютных идей, к которым мы относимся, как к живым существам, личностно и эмоционально. Никакого ответа опять же пока не было получено, но так уж устроен человек, что обречён вечно взывать к этим началам и использовать любую лазейку, любое ухищрение, лишь бы на них воздействовать. Какой смысл и какой интерес воздействовать на слабые, бледные, худосочные и относительные живые существа, которые сегодня есть, а завтра их нет, и когда они исчезают, в мире даже как будто ничего не убавляется? Совсем другое дело вступать в полемику с абсолютными началами - тут и миллионы лет можно ждать ответа, игра того стоит.

Вперив свой напряжённый взгляд в эту пустоту, мы пытаемся уловить там хотя бы лёгкое движение теней, хотя бы какое-то движение. Прикрывая свою наготу и скрывая в тиши домов наши сексуальные действия, мы как бы закрываемся от ответного взгляда из этой пока-ничем-не-проявившей себя пустоты - как будто взгляд абсолютных начал не может проникнуть через нашу одежду и стены домов. Более того, мы постоянно скрываем от себя часть мыслей, и чем больше, по ощущениям, мы приближаемся внутренне к абсолютным началам, тем больше мы стыдимся своей сексуальности. Глядя на Бога, мы чувствуем себя соприродным Богу; и именно тогда мучительное неудобство вызывает у нас наша животность.

И у животных пара существ испытывает друг к другу сексуальное влечение, но они не стесняются этого влечения. Они в очень малой степени ощущают его как нечто божественное; фраза «Бог есть любовь» для них - пустой звук. Им нечего тут познавать, нет возможности ставить какие-то эксперименты; где нет присутствия чего-то абсолютного - никакое познание невозможно. У человека же появляется широчайший спектр «соотнесения себя» с возникшим у него эротическим влечением, от преклонения перед ним до грубого надругательства. Всякий эротический опыт - это познание Бога.

В будущем можно ожидать ещё более экзальтированной религиозности (которая преодолеет вопрос о существовании или несуществовании Бога, она выведет его за рамки рассмотрения) и одновременно более острого экспериментирования с сексуальностью, эти два процесса будут идти рука об руку. Внутренняя стыдливость ещё больше возрастёт - но культура предложит ещё большие возможности для преодоления этой стыдливости. Животные бы с ужасом смотрели на наши эксперименты, если бы были наделены хоть какой-то способностью к пониманию - впрочем, они и так уже, кажется, ужасаются. Человек готов сделать всё, что угодно, лишь бы пробудить Бога от спячки - и сексуальность ему кажется едва ли не самым подходящим объектом для этого, наилучшей сферой применения сил.

Весь колоссальный объём невротичности, связанный с этой сферой, изученный и неизученный, с философской точки зрения означает только одно - страх человека взглянуть в глаза Богу. Это даже не ужас исчезновения, потому что все мы рано или поздно исчезнем, это скорее страх увидеть в Боге недостаточно благое начало - по сравнению с тем, что мы от Него ожидаем. Бог знает, что такое Добро и Зло; человек, вкусив от дерева познания, то есть соединив в своём сознании свою сексуальность с внутренним видением Бога, ощущением его присутствия - тоже узнал, что это такое, но не до конца, мы надгрызли этот плод, но ещё его не съели. Те, кто ставят эти эксперименты по своей воле, легче их переносят; тем, над кем совершалось насилие, дается это намного труднее, но суть проблемы тут одна - мы надгрызли больше, чем смогли проглотить, и теперь леденящий страх вызывает у нас дальнейшее осознание, к которому мы приблизились и замерли на пороге.

Надо признать, что то понимание Добра и Зла, которым наделен Бог, качественно отличается от нашего. Как только мы подбираемся к пониманию божественной природы, нас охватывает такой ужас, что мы бросаем это дело, предпочитая заторможенное сознание и остановившийся взгляд живому сознанию и подвижному взгляду - если надо воспринимать и видеть такие вещи. Этим и объясняется чрезвычайная крепость и устойчивость всех неврозов, от пациента требуется невозможное - чтобы он преодолел свой страх и взглянул в лицо Богу, чего избегает и сам психиатр. Человек, став человеком, заявил своё своеволие, но не может снести это своеволие, у него не хватает на это сил.

3

Чтобы облегчить тут нашу задачу в этом отношении, стоило бы заглянуть немного глубже и посмотреть, как могла бы быть устроена эта область божественного понимания Добра и Зла, какие механизмы в ней используются, и почему человеку так трудно даётся проникновение в эту область. В большой степени это невозможно, потому что этим занимается вся человеческая культура, и пока достигла не самых больших успехов - но некоторые наблюдения возможны.

Человек, ощутив эротическое влечение, мгновенно чувствует, что тут что-то создаётся, появляется что-то новое, что теперь жалко было бы разрушить. Но Богу как будто ничего не жалко, он равнодушно смотрит на то, как исчезает то, что есть, и не прилагает, кажется, ни малейших усилий к тому, чтобы это оставить - что бы это ни было, живое существо или живая связь между существами.

Человек постоянно ощущает себя более сострадательным, чем Бог, и это приводит его ум в полное замешательство. Человеку не приходит в голову, что если чего-то секунду назад ещё не было, то и появившись, оно не особенно-то существует - всё появившееся тут же приобретает в его сознании другой статус, и отдирать это каждый раз приходится с болью и кровью.

Между тем в механизме эротического наслаждения, кажется, задействованы прямо противоположные пружины, и в момент оргазма реализуется ощущение «меня нет» (или, на молодёжном сленге - «я ушёл»), что в принципе неудивительно: испытать удовольствие ограниченное существо может только прикоснувшись к чему-то безграничному, хотя бы «относительно безграничному».

Примерно так же работает механизм получения удовольствия от музыки и вообще искусства - в текстах такого рода воплощено «более широкое», чем воспринимающее, сознание, хотя бы в каких-то отдельных аспектах, и такое «бесплатное» (то есть не оплачиваемое собственными усилиями) «расширение сознания» от воспринимающего до авторского всегда очень приятно для первого, это такой вариант познания, но не своими усилиями, с потом и кровью, а за чужой счет. При этом своё сознание как бы «слегка исчезает», или, вернее, «растворяется» в более широком, и это всегда вызывает очень приятные ощущения.

Во время физического сближения что-то похожее происходит с нашей телесностью, но совершенно неясно, до чьего «телесного сознания» мы расширяем в этот момент наше тело. В случае музыки или литературного текста мы всегда можем указать автора, и даже если мы его не знаем, у нас нет сомнений, что он существовал или существует. О творце нашей телесности мы ничего не знаем, но само наличие этой области, куда можно проникнуть - области, в которой как будто исчезает наше тело, наше телесное «я», растворяясь в чём-то более широком - должно, по идее, свидетельствовать о какой-то проделанной работе по расширению «сознания» - до появления каких-то живых организмов на Земле и их тяги к размножению. Это что-то, что находится вне нас; если бы это находилось внутри нас, мы бы не получали от этого никакого удовольствия - это всё равно что написать короткий текст и всю жизнь его перечитывать, пытаясь получить удовольствие от этого чтения.

Каким-то образом, однако, это ощущение «меня нет» удаётся сделать качественно отличным от той перспективы уничтожения и нарушения физической целостности, которая вызывает у нас страх и неприятие. Это что-то очень близкое, но качественно иное. Так исчезнуть, может быть, мы даже бы и не отказались; но любая ничтожная царапина на коже может повергнуть нас в самое угнетённое состояние духа.

Эта игра с нашим наличием и отсутствием, похоже, никогда не надоедает Господу Богу, который сам неизвестно, существует ли, и в каком именно смысле не существует, если не существует. Вокруг этого строится всё наше бытие, и мы сами с большим энтузиазмом исследуем эту область. Преодолеть свой страх через эротичность - это одна из возможностей здесь, и она связана, видимо, именно с тем, что в момент возникновения этой эротичности, как нам кажется, возникает что-то новое - что отчасти могло бы скомпенсировать наше исчезновение. Через сознание такие вещи проводятся очень редко, но весь комплекс ощущений примерно такой.

Примерно понятно, каким может быть отношение человека ко всем этим вещам, и при всём своём широчайшем спектре оно имеет внутреннюю обоснованность. Хотелось бы также знать, каково может быть отношение Бога ко всему этому нашему познанию и своеволию - оно ещё чрезвычайно не прояснено.

Все сферы нашего бытия пронизаны глубочайшим релятивизмом, так что о нашем мире вообще ничего невозможно сказать однозначно. Абсолютные начала, есть они или нет, спрятали свои концы так аккуратно, что мы не можем найти даже их следов. Вместе с тем одна сфера тут вынужденно оставлена нерелятивистской - кому-то или чему-то очень надо, чтобы мы продолжались. Усмотреть тут какое-то объяснение - зачем именно это надо - мы не можем, но сама воля заявлена довольно однозначно, она бросается в глаза. Неудивительно, что бунт человека сосредоточился на этой сфере - даже странно бы было, если бы это было не так.

Вместе с тем непонятна сама психологическая мотивированность этих явлений - мучительное переживание своей телесности, казалось бы, данной нам теми же абсолютными началами, потому что кем же или чем же ещё, как будто не должно совмещаться с восприятием этих начал или вызываться этим восприятием - каким бы оно ни было. Не так уж сложно отдалиться внутренне от Бога на какое-то время, «исключить» его из сознания, и совершить половой акт как животное - и не испытывать при этом стыда. Но как только Бог и абсолютные начала возвращаются в наше сознание, стыд возвращается вместе с ними - но это совершенно нелогично. Лицезрим или не лицезрим мы Бога, никаких моральных неудобств от нашей телесности и всех её актов мы, по идее, не должны испытывать, это что-то почти необъяснимое.

Ещё менее объяснимым тут кажется наше стеснение по поводу исследования всех этих сфер - какой бы Бог ни возник в нашем сознании и как бы мы его не смешивали с сексуальностью и вообще с телесными началами, это в любом случае представляет собой акт познания божественной природы в том или ином виде, и совершенно непонятно, почему Бог должен возражать против такого познания. Мы ведём себя так, как будто любое познание уже само по себе является бунтом и своеволием - но не слишком ли мы строго к себе относимся, может быть, Бог вполне благодушно относится к таким вещам.

Скрывать что-то от нас вообще неправильно, прятать дерево познания Добра и Зла в глубине райской чащи - это нехорошо, раз уж у нас вообще есть стремление к такому познанию. Вместе с тем мы так медленно тут продвигаемся, как будто вокруг насаждены тернии и волчцы, и гнев Господень ожидает нас на каждом шагу. Очень робко мы исследуем свою телесность, вглядываемся в свои эротические ощущения - и на каждом шагу спотыкаемся об Бога, которого никогда не видели.

Если мы создали эти абсолютные начала, то мы странно их создали, причём эта странность повторяется из века в век, от культуры к культуре; если они на самом деле существуют, то они ведут себя тем более странно, запрещая нам о них думать - не только не проявляя себя никогда, но не допуская даже мысли об их существовании, обдумывания и осмысления их природы. Мы можем мыслить их только абстрактно, не наполняя реальным содержанием; любая попытка исследовать ближе их природу натыкается на жёсткое противодействие, и мы предпочитаем всю жизнь страдать от наших неврозов и «недейственности» части сознания, чем «принизить», хотя бы мысленно, эти абсолютные начала, добавить к ним телесности, плоти и крови. Они должны просто быть; они не должны жить в нашем сознании - или на самом деле.

4

Если обобщить и резюмировать эти довольно разрозненные наблюдения, то окажется, что всё это - различные интерпретации (причём практические, реализуемые на практике) формулы Бог есть любовь. Осознавая всё, что выходит за пределы нашей индивидуальности, как божественное или абсолютное, мы, с одной стороны, стремимся исследовать эту сферу; с другой - страшимся её, как всего неизвестного; с третьей - воспринимаем её как нечто качественно отличное от нашей природы, более возвышенное и чистое, и опасаемся «замарать» её - отсюда происходит всё наше стеснение; с четвёртой - она влечёт нас неудержимо, не только как объект познания, но и «сама по себе», мы стремимся преодолеть нашу ограниченность через слияние, пусть временное, с чем-то безграничным, и с этим связано наше наслаждение от секса; с пятой - мы пытаемся вступить с этой областью в диалоговые отношения, «воззвать» к ней и добиться ответа. Человек не был бы человеком, если бы не добавил ко всему этому ещё бунт против мироздания, которое, по его мнению, неправильно в самых своих основах, и попытку переделать его - пока безуспешную.

Противоречивость этих психологических реакций, довольно-таки безумная, здесь неудивительна: преодоление нашей индивидуальности и должно идти такими путями. Если бы её можно было преодолеть логически, последовательным мышлением, цена бы ей была невелика.

Главной нашей проблемой, которую мы никак не можем преодолеть, является то, что сказав о себе «я», осознав свою индивидуальность, мы уже как бы заняли место Бога, или, вернее, узурпировали его: «Я» в этом мире может принадлежать только Богу, ничто другое не может говорить о себе «я». Пока мы мыслим себя как часть чего-то, этих проблем не возникает, и осознание секса как чего-то такого, что ведёт к продолжению рода, заметно снижает тут стыдливость - если мы сосредотачиваемся мысленно на этом роде, а не на себе и своих сложных отношениях с Небом. Но любое ощущение «себя» как «себя», как «я», мгновенно её возвращает.

«Я» по своей природе абсолютно совершенно, и всякое нарушение этого своего совершенства оно воспринимает как что-то тяжёлое, мучительное и недопустимое, такое, что надо прятать от всех. Казалось бы, мы возникли и должны тут вечно быть; но вот, таясь и скрываясь от окружающих, мы совершаем некие действия, которые наглядно всем демонстрируют, и прежде всего нам самим, что мы не можем тут вечно быть, нам надо как-то украдкой и контрабандой протащить сюда какие-то другие живые существа, и наше «я» в этот момент уж никак не совершенно. Эти две вещи просто не укладываются одновременно в наше сознание, и существуют там порознь, сами по себе. В этом смысле у нас два сознания - сознание Бога и сознание смертного, и они находятся в противоречии, они не могут слиться в одно.

Само ощущение «я существую» означает «некий отдельный \"я\" существую» - отдельный от всего, что только есть в этом мироздании, качественно отличный от него. До возникновения нашей культуры (которая и была, собственно, бунтом против Бога - бунтом, за которым последовало изгнание из Рая) мы не называли себя «я», мы называли себя по имени, данном нам другими, как и сейчас делают маленькие дети и как принято в некоторых племенах, живущих в отрыве от остального мира. «Я» - это позднее изобретение, и сексуальная стыдливость пришла вместе с ним.

Вместе с тем мы чувствуем и то, что эротическая стихия, погружение в эту стихию - это не только возврат к тем временам, когда у нас не было ещё «я», это и какое-то дальнейшее его преодоление, одновременно и далёкое прошлое, и далёкое будущее. Хорошо было бунтовать против Бога и заявлять свою самостоятельность и отдельность от всего сущего; но нашу подверженность всем силам в этой Вселенной и полную беспомощность перед этими силами тоже пока никто не отменял. К сознанию этой беспомощности добавляется ещё и ощущение проходящего времени, которое для нас, по крайней мере, обязательно когда-нибудь должно закончиться, и этот бунт предстаёт чрезвычайно странным, ограниченным в самых своих основах, так что непонятно даже, стоило ли его начинать на таких невыигрышных условиях. Но тем не менее мы говорим о себе «я», и отказываться от этого не собираемся, надеясь если не сейчас, то позже найти решение этой проблемы.

В эротичности есть что-то не только животное, но и сверхчеловеческое; не только человеческое «я», но и сверхчеловеческое «сверх-я». Это такая утрата индивидуальности (пусть временная и частичная), которая не воспринимается нами как возвращение к «до-человеческому \"не-я\"», к ощущению «части целого», а как-то сохраняет это «я» и встраивает его во что-то большее. Вместе с тем в ней есть что-то конечное, окончательное - в отличие от культуры, которая кажется какими-то промежуточными подпорками, костылями, которые позволили человеку распрямиться, и не более того.

Едва только получив наше «я», мы уже хотим от него отделаться - но как-нибудь так, чтобы всё достигнутое и завоёванное сохранилось, отказываться от него ни в коем случае не хочется. Потерять своё «я», превратиться в нечто называемое только по имени, воспринимать себя как вещь в глазах других - это самый большой кошмар современного человека, уж лучше в самом деле превратиться в мёртвый предмет, уничтожив жизнь в своём теле. Пусть тогда называют его как хотят.

Получив, или вернее выработав наше «я», мы получили с ним и большую свободу и безопасность - потому что кто знает, каким началом на самом деле окажется Бог, у нас нет никакой уверенности, что всё это делается на благо нам, «перехватить» часть процессов, идущих в мироздании - это в целом благой акт, при том что неизвестно, было ли благим актом само Творение. Бог ведь пока никак ещё не проявлял себя «при нас», кроме как в человеческих действиях, а это может быть только человеческими действиями, не более того - и никто не знает, какой будет природа Бога, когда она наконец проявится.

Смешивание в своём сознании абсолютных начал с эротичностью - это попытка вторгнуться в этом отношении в следующую область, туда, куда нам нет ещё доступа. С «я» всё уже очень хорошо получилось, хотелось бы так же навести порядок и в «не-я», в неличной, или, точнее во «внеличной» сфере, в сфере связей между живыми существами, во всей этой системе любви, которая воспринимается нами как Бог.

Собственно, наше «я» и появилось из смешения нашей телесности с некими несуществующими, но мыслимыми абсолютными началами; следующим шагом тут может быть смешение с этими началами эротичности. Человек и тут хочет получить большую свободу в вопросах Добра и Зла; он хочет решать сам, что для него плохо, а что хорошо. Очень трудно довериться Богу в этом отношении, раз он так скрытен и так старательно отгораживает от нас эту область. Человек уже очень хорошо понимает, что такое Добро и Зло в индивидуальном смысле, применительно к нему лично; точно так же ему хотелось бы узнать, что такое Добро и Зло и во вселенском смысле - а это можно узнать только через исследование внеличностной сферы, какой является любовь и эротическое притяжение. Мы уже обезопасили от любого «внешнего» понимания Добра и Зла индивидуальную сферу, хотелось бы сделать то же самое и применительно ко всей Вселенной.

5

Существа, обладающие «я», испытывают совершенно другого рода эротическое притяжение друг к другу, чем существа, «я» не обладающие - как животные. В пламени оргазма как будто сгорает наша с таким трудом обретённая индивидуальность, и потом возвращается освеженной - и наша, и уже не наша.

Пожалуй, это единственная возможность для нас обесценить эту индивидуальность, хотя бы на время, на мгновение, пережить отказ от неё и ещё большую свободу, чем та, которая может быть достигнута в рамках индивидуальности. То, что для этого используется такое механическое средство, как оргазм, уже неважно - мы вкладываем в него новый смысл, далёкий от простого поощрения к размножению, такой чисто биологической стимуляции. Примерно так, как мы приспособили наши легкие и наш язык для речи и общения, точно так же и биологический смысл сексуальных действий - это для нас только средство, цель - пережить уже при жизни такую сложную вещь, как бессмертие - то, к чему нас влечёт неодолимо.

Осознание абсолютных начал, присутствие их в нашем сознании - это совершенно необходимый компонент здесь, без этого бы ничего не получилось. Обесценивая нашу телесную оболочку, как это делают животные во время совокупления, и наше человеческое «я», как делаем мы во время секса, мы, кроме того, вместе с этим обесцениваем и абсолютные начала, как это делают боги, которым, наверное, для этого даже не нужно такое средство, как секс. Восторжествовать над этими началами удаётся только таким способом, а для смертного и обусловленного существа восторжествовать над чем-то абсолютным и необусловленным - это высший опыт, какой только может быть пережит. Оргазм - это нечто вроде метафоры в данном случае, что-то такое, что применимо в одной области, но может быть применено и в другой. В таком же смысле «метафорой» является и наш телесный язык, как заместитель того языка, на котором мы общаемся с богами.

Приготовив для нас эротическую область, вырастив и положив на стол эти плоды, Господь Бог намеревался поманить нас призраком чего-то абсолютного, чтобы мы продолжали здесь своё относительное бытие, как будто одного смертного и преходящего живого существа ему было недостаточно для самого полного эксперимента в этой сфере. Взяв эти плоды и используя их для того, чтобы объяснить себе относительность и этих абсолютных начал, представить их относительность, «сконструировать» её, мы как бы выходим за пределы того бытия, которое нам было предназначено, не соглашаемся с самим порядком вещей Вселенной, при котором что-то есть или чего-то нет, и ни то, ни другое не может быть преодолено ничем таким, что мы можем себе представить. «Бог есть любовь» - это слишком совершенная формула, чтобы оставлять её в руках Бога.

«Бог» и «жестокость» - почти одно и то же, а нам надо как-то уберечь своё существование от всех сил в этой Вселенной, и от злых, и от добрых. Это тот наш человеческий мирок, на который мы променяли Рай Небесный, и сколько бы мы ни тосковали по этому Раю, мы всё равно не соглашаемся в него вернуться. В Раю у нас не было никакой возможности соприкоснуться с божественным существованием, существованием в качестве существа божественной природы, а здесь она есть, и мы ей очень активно пользуемся. Таков был наш выбор, и мы не что ему следуем, а делаем его каждый раз заново - и каждый раз он оказывается одним и тем же.

Сказав о себе «я», мы расширили свое мировосприятие и миропонимание до размеров целой Вселенной, до самых крайних её пределов. Все животные средства тут чрезвычайно нам пригодились, но - чуточку авансом - мы считаем их уже несоответствующими