\"Ахиллес и черепаха\": Фауст эпохи копи-паста

В \"Ахиллесе и черепахе\" Такеши Китано рисует маслом подсолнухи, завершает трилогию о бессмысленности творчества, не забыв оставить пару трупов.

В маленьком Матису (Ёсиока), нарисовавшего курочку-рябу цветным мелком, знакомый художник нащупывает артистическую жилку и дарит мальчику фланелевый берет, под гнетом которого проходит оставшаяся часть жизни главного героя, поделенная в фильме на три больших истории. Сиротливое детство в доме самодура-отчима, давившего тюбики с краской каблуком. Последующее добывание денег на эти тюбики — бедная, неприкаянная молодость (Юрэй Янаги).

Далее — мужчина в расцвете сил (Китано), чья мечта о славе живописца при удручающем отсутствии таланта и рабской зависимости от чужих не самых умных мнений раздувается в маниакально-патологические формы, скрашенные черным юмором. Китано на этот раз орудует всего лишь масляными красками, но пара-тройка трупов здесь они тоже будут, в том числе и его собственный: скопировав копи-пастом энциклопедию современного искусства от импрессионизма до акционизма, герой, скрестив Ван Гога с Геростратом, завершает арт-карьеру отчаянной попыткой нарисовать в горящем сарае натюрморт с подсолнухом. У фильма, впрочем, более неожиданный финал, который раскрывать не будем.

Заключительная часть трилогии Китано о смысле и бессмысленности творчества, которую принято называть \"автобиографической\", от первых двух отличается процентным содержанием самого Китано. Если в \"Такешиз\" и \"Банзай, режиссер!\" эзотерическое лицо этого человека было главным пунктом программы с первых же минут, здесь ждать появления Китано в кадре придется довольно долго. Вообще-то, для фильма с Такеши Китано в главной роли, долго чересчур — добрую половину из двух часов сеанса.

Но тот, кто это испытание выдержит, продравшись через скучнейшие детство и отрочество, издевательски оформленные под унылый арт-хаус по-японски, на финишной прямой будет вознагражден отличным бонусом.

Долгожданное лицо наконец выходит из-за ширмы, мгновенно превратив недоразумение в берете в абсурдный художественный образ не менее, если задуматься, важный для мировой культуры, чем немецкий Фауст или древнегреческий парадокс, давший название картине. Хотя это такой \"Фауст по-японски\", который не нужен даже Мефистофелю: японцам, доводящим до абсурда технологию копи-паста всей мировой культуры, Китано отвешивает увесистую порцию шпилек. Для зрителя-неяпонца, впрочем, уже не таких чувствительных — на \"творцах без творения\" в 99 процентах вся культура, судя по всему, и держится.

Собственно, в финальной трети сосредоточено все, ради чего затевался \"Ахиллес и черепаха\". Не самая рациональная трата пленки в истории кино, но так как фильм иллюстрирует логический закон, где бегущему не обогнать ползущего, первые две части, плетущиеся черепашьим шагом, зрителю необходимы точно также, как третья — комичная и более проворная.

Пожалуй, какого-то такого парадокса не хватило Китано в двух предыдущих фильмах, расползавшихся у него то в шизофрению режиссера на \"Такеши\" и \"Китано\", не всегда понятную непосвященному, то в клоунскую буффонаду, не всегда, положа руку на сердце, смешную. У этого же фильма, впервые за всю трилогию, есть вменяемый финал и цельный мессидж, и те, кто пропустил две первых серии, могут смело смотреть третью. И этим, пожалуй, ограничиться.