Жестокость модернизации: благодеяние, от которого не отвертеться

На модерации Отложенный Зацепился за фразу, которая лично мне слишком понятна и оттолкнувшись от которой захотелось помедитировать: «Проблема современной России в том, что она стала незаслуженно воспринимать себя как постиндустриальное общество».

Именно. Что называется, детка размечталась.

В областном центре Т., где я ныне обретаюсь, правда жизни добывается легко. Разумеется, если преодолеть автоматизм восприятия, если внимательно приглядеться.

В ближайшем книжном магазине уценили громадный шкаф с так называемой желтой серией издательства «АСТ». Подсерии «Альтернатива» и «Альтернатива. Фантастика». Где-то полторы сотни имен, от Чака Паланика до Джонатана Летема. Большой формат и карманный, твердый переплет и тонкий, industrial и киберпанк. Книжечка к книжечке, в два ряда, от пола и до потолка.

Однако никому не нужно! С очаровательной продавщицей разговариваем про Улицкую и Маканина, которых никогда не читал, но виду не показал.

Специально прошелся по другим магазинам: крайне любопытную серию у нас не покупают и уценяют повсеместно. Возможно, в Москве и Питере безнадежно продвинутая молодежь всё это покупает, читает и обсуждает: «…В ранние годы Эдди Гамета написал мозголомку «Сложность путешествия по верхней решетчатой поверхности протонно-импульсного моста». У нас же пресловутые нанотехнологии живут в одном только телевизоре. Да и там лишь в координатах бюджето-бабла.

В процессе пешего перехода от одного книжного к другому оказался возле родимой школы номер, кажется, четыре. Школа более-менее в центре города. Земля тут, ясное дело, престижная. Высокий элитный дом построили поэтому вплотную к школьной спортивной площадке. В результате отрезали больше чем треть футбольного поля.

Получилось нечто анекдотичное: футбольные ворота остались прежними, едва ли не в натурально-профессиональную величину, а ширина поля сократилась невероятно. Теперь угловой флажок рядышком со штангой. Попасть в ворота — ничего не стоит. Какая-то совсем новая игра? Несомненно. Прогресс? Ну, это навряд ли. Вот тебе, бабушка, и Юрьев день, в смысле, конечно, industrial с киберпанком.

Вот тебе, дедушка, верхняя решетчатая поверхность протонно-импульсного моста. Наш вклад в социокультурное строительство.

Смеркается. Возвращаюсь домой в нездоровом возбуждении. Мозг сохраняет формулы из отсмотренных желтых книжек, которые, с учетом их теперешней феерической дешевизны, я намерен скупать полку за полкой.

«Наш городок — стрёмное местечко, где уничтожение человека считается меньшим преступлением, чем маньеризм. Каждый крупный объект местности утыкан снайперами, как подушечка иголками. Хрупкие законы разрушены без усилий и без намерения, и копы считают ложный арест моральным долгом. Неприкосновенность — лишь пылкая мечта. Преступление — новая и единственная форма искусства. Власти изображают шок и возмущение, но никогда не признаются, что именно этого они и ждали. Любой, кто пытается приспособиться, преследуется по закону. Одна женщина родила пуленепробиваемого ребенка» — похоже на стихотворение, запомнилось и даже полюбилось.

Между тем нужно не воспарять, но культивировать бдительность: на моих реальных улицах очень опасно. Представьте себе нерегулярную застройку, эклектику. Одноэтажки здесь соседствуют с хрущобами, а проходные дворы и внезапные пустыри с бессмысленно понатыканными элитными особняками образца сытых 2000-х.

Летом гастарбайтеры реконструировали трамвайную линию на улице Фридриха Энгельса. Теперь между рельсами не раздолбанный асфальт, но аккуратные бетонные плиты. Зато нет ни светофоров, ни ограничителей скорости. Автомобилисты носятся тут как сумасшедшие, перейти линию стало делом невозможным. В полумраке перевел на ту сторону реально плакавшего старичка. Так и было: сидел на бревнышке по эту сторону и боялся.

«Дедушка, пойдемте. Но мне и самому страшновато».

Экономический бум-бум последних трех-четырех лет привел к невиданному росту числа автомобилей. Однако ездить им тут решительно негде. Границы между тротуаром и проезжей частью стерлись поэтому окончательно. Даже в проходном дворе и даже на пустыре нужно быть настороже. «Неприкосновенность — лишь пылкая мечта», так, но разница с постиндустриальной западной реальностью, взятой мною из книг желтой серии, все-таки есть.

Каждый день, каждый вечер я спасаюсь на этих кривых улочках и в этих тупичках от внезапных автомобилей. Или мы — или они! Не иначе новый виток, новая форма гражданской войны, которая до сих пор нигде не описана, не показана. Жители улицы Фридриха Энгельса на полном серьезе ожидают жертв и смертей. Возьмутся ли они потом за бутылки с зажигательной смесью?

До сих пор у нас принято считать, что социальная напряженность может порождаться только экономическими или национальными причинами.

…Бегу, бегу от очередного ур*да. Урод раздраженно сигналит мне в спину. Злобно посылаю ур*да на х…, сжимаю кулаки, беглым взглядом подыскиваю палку, кол или кирпич, готовлюсь драться, ежели оскорбленный урод вылезет из своего танка. В душу назойливо лезет старинный автор по фамилии Push-kin:

И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой —
Как будто грома грохотанье —
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой.

Лезет этот старинный автор зря: всё другое. Ничего-то этот старинный автор в моей жизни не понимает. А заокеанские авторы из желтой серии, как ни странно, нечто существенное схватывают! Однако никто, кроме нервного и пытливого меня, этого в нашей тьмутараканской глуши не замечает. Актуальные книжки, повторюсь, не прочитывают, не берут.

В тему будет недавняя дискуссия о победителе «Букера» Михаиле Елизарове. Критик Наталья Иванова норовит дистанцироваться от, как она выражается, елизаровского трэша. Трэш, однако, придет к ней сам собою, не обрадует. Защекочет.

Это было очевидно еще в начале 90-х, когда все эти, от Баталова до Ивановой, жизнерадостно эстетствовали, открывали свои ясные лица новому светлому миру. Хе-хе.

Иванову удачно осаживает-корректирует издавший Елизарова в Ad Marginem Михаил Котомин: «Время непоколебимой веры в то, что можно только так, а остальное — «трэш» и любое высказывание о стране и жизни в ней попахивает «фашизмом», поскольку касается советского прошлого и постсоветской нищеты, — это время проходит. Грядущий кризис не исправит элиты, он откроет глаза их наивным сторонникам. Кризис, как в свои времена Великая депрессия, взболтает эту пародию на социальную структуру общества, которая породила республику Садовое кольцо и аэропорт. 92% населения, люди без загранпаспортов, раздавленный мелкий бизнес, нищая провинциальная интеллигенция, уволенные менеджеры среднего звена, все те, кого господа, скорее всего, называют трэшем, ясно осознают, в какой стране они живут».

Антонен Арто определял жестокость как неумолимость намерений, как непоколебимую, абсолютную решимость свершить что-то — всё равно что. Жестокость постсоветских модернизаторов, которую и они сами, и их идеологические сторонники (см. симптоматичный и чрезвычайно репрезентативный текст Н. Ивановой) наконец-то почувствовали на собственной шкуре, — это именно неумолимость намерений: неустанно снимать кальки с прекрасного тамошнего далека, прививать хорошие манеры здешним аборигенам-дикарям.

Горе-модернизаторам кажется, что привнесенные «хорошие манеры» накапливаются, подобно финансовому капиталу. Но на самом деле за пределами местечка аэропорт ежесекундно воспроизводится хаос; какую-нибудь желтую серию туда настойчиво завозят, но после-то уценяют, уценяют, уничтожают.

Они — печатают и завозят, печатают и завозят; пишут отчеты в центр и диссертации о проделанной культурной работе. У нас же в тьмутаракани уценяют и списывают, уценяют и списывают.

Здесь, как и в Москве, смотрят на DVD хорошие американские фильмы, но после-то, как и, хе-хе, в продвинутой Москве, проклинают эти хорошие фильмы, опускают, привнося туда что-то постороннее картинам, что-то непотопляемое свое.

Всенародно радуются, что Буша забросали ботинками, караул.

Жестокость модернизации в режиме «благодеяние, от которого тебе не отвертеться» особенно хорошо выявляют российские музыкальные клипы: тут же стерильное, беспримесное коллективное бессознательное.

Утверждаю, в последние месяцы качество клипов резко изменилось. Косяком пошло чудовищное, невиданное доселе бл…ство. Словно бы от отчаяния. Словно бы готовятся продать всё-всё, отдаться любому парню из богатой иномарки.

Полуголые женщины с Запада, будь то солисты или подпевка-подтанцовка, всегда играют, предъявляют отношение и подтекст. В глазах ополоумевших россиянских эстрадников с эстрадницами — аутентичная похоть без берегов.

Губки бантиком,
Попка краником,
Грудки холмиком,
Гоп-ца-ца.

Симптоматичен порнографический номер некоего российского диджея под названием «Новая волна», этот номер обещает стране слишком многое:

Я волна, новая волна.
Подо мной будет вся страна.
Подожди, скоро навсегда
Затоплю ваши города.

Полуголые девки и пацаны коллективно прогибаются в похотливо-механическом режиме.

На протяжении всей постсоветской эпохи я слышал от сторонников модернизации сверху: эволюция неизбежна; время все расставит по местам; по мере накопления хороших манер произойдет качественный скачок.

Этим людям невозможно было объяснить, что хаос на местах воспроизводится куда быстрее и эффективнее, нежели туда доходят безжизненные, книжного происхождения импульсы из центра. В этом смысле последний клип небезызвестной Глюк’Озы донельзя показателен, кажется, этот клип победил во всех чартах и хит-парадах:

Танцуй, Россия, и плачь, Европа,
А у меня самая-самая-самая красивая п’Оппа!

Этим сердце родины, похоже, и успокоится.

Игорь Манцов