Ингушетия сегодня: как преодолеть кризис?

На модерации Отложенный 2007 год может войти в историю российского Северного Кавказа как год Ингушетии. Стилистика сегодняшних сообщений из Ингушетии и комментариев о ситуации в республике напоминает сводки с фронтов "контртеррористической операции" из Чечни 1999 года. Однако, как это часто бывает с репортажами и заметками по Кавказу, эмоций много, содержательного понимания тенденций явно не хватает. Какая идеология у противников власти в Ингушетии? Национализм? Радикальный ислам? Кто их лидеры, какие движущие силы определяют протестные действия, диверсии, теракты? В самом деле, на каком основании мы считаем, что Ингушетия превращается во "вторую Чечню"? Только потому, что политическая турбулентность отличает сегодняшнюю Ингушетию от других российских субъектов? Так эта "турбулентность" не в одночасье появилась. Первым межэтническим конфликтом на территории России был осетино-ингушский конфликт (в 2007 году мы отметим его 15-ю годовщину). Между тем корни многих проблем сегодняшней Ингушетии следует искать и в событиях "черного октября" 1992 года. И к Чечне далеко не все из них имеют отношение.

Разве в Ингушетии созданы параллельные органы власти (каким был в свое время Общенациональный конгресс чеченского народа), есть мощные идеологи сепаратистского движения (как это было в Чечне образца 1991 года)? Даже в ходе осетино-ингушского конфликта 1992 года ингушские националисты не выдвигали лозунгов отделения Ингушетии от России. Спору нет, Руслан Аушев водил дружбу с лидерами "ичкерийцев". Однако и он не призывал к "самоопределению вплоть до отделения". Да, среди защитников "Ичкерии" были и этнические ингуши. Но защищали они "не свое дело". Нельзя забывать, что в 1991 году на площадях Грозного определенную популярность имели лозунги "Русские - в Рязань, ингуши - в Назрань". Так откуда же у нас основания для выводов о превращении Ингушетии в Чечню, если мощных идеологов и практиков сепаратизма нет, а главным национальным лозунгом дня является решение проблемы Пригородного района (спорного с Северной Осетией)? При этом многие рядовые жители Ингушетии готовы приветствовать более активное вовлечение федерального центра в разрешение проблем республики.

Политические цели диверсий, нападений, похищений и терактов в Ингушетии не формулируются четко и публично, как, скажем, в Дагестане. В отличие от Дагестана, в Ингушетии нет сильных проповедников радикального ислама, знающих на должном уровне догматику. Здешний радикальный исламизм более "практичный" и, если угодно, приземленный.

Между тем нынешняя политическая "турбулентность" в Ингушетии требует тщательного, детального анализа. Прежде всего следует учитывать, что среди тех, кто бросает вызов власти (и российской, и местной), доминируют не сепаратисты (как это было в Чечне начала 90-х) и не мотивированные религиозные радикалы (как это происходит в Дагестане сегодня). Есть, конечно, среди "подполья" и националисты, и религиозные экстремисты. Но база их ширится по другим причинам. Это своеобразная плата и по советским еще счетам, и по счетам уже новой России. Завышенные ожидания от "реабилитации репрессированных народов" начала 1990-х, сменившиеся горьким разочарованием от ее практической реализации. Разочарование в национализме как интегрирующей идеологии, весьма способствовавшее росту популярности среди населения радикального ислама. И все это на фоне социального неблагополучия, отказа от решения острых проблем и кризиса легитимности местной власти. Не имея налаженной "обратной связи", власть постепенно превращается в мир, отдельный от ингушского социума, который пытается решать актуальные задачи в силу своего понимания. А потому антивластные действия в Ингушетии гораздо хуже мотивированы с идеологической точки зрения. Среди тех, кто решил для себя бороться против власти, гораздо больше фрустрированных персонажей, нежели искренне верующих "врагов". Когда-нибудь количество неразрешенных проблем должно было перейти в качество.

За весь постсоветский период в Ингушетии было реализовано две модели управления. Первая - относительный порядок, но без подчинения Москве, с самостоятельной экономической программой (офшорная зона) и политической повесткой дня (неофициальная поддержка "ичкерийцев"). Вторая модель - внешняя лояльность Москве и наличие "верной" Кремлю элиты, но при этом растущая день ото дня дестабилизация. Обе эти модели не принесли в республику ни мира, ни стабильности, ни решения накопившихся проблем. Идеальным было бы сочетание хотя бы относительного порядка и верности российской власти. Однако для достижения такого баланса главным приоритетом должны стать не обеспечение внешней лояльности, а эффективное управление территорией на основе "диктатуры закона" и общенациональных интересов. В свою очередь, делая упор на эти интересы, нельзя не учитывать некоторую местную специфику и игнорировать справедливость как главное мерило для оценки эффективности власти. Без полноценной интеграции региона в общероссийский социум, с сохранением "окраинного управления" Ингушетия никогда не выйдет из состояния политической "турбулентности".

Фактически сегодня Ингушетия должна стать территорией наибольшей опеки и внимания со стороны федерального центра. Более того, проблемы этой маленькой республики должны стать приоритетными задачами для Москвы. Слишком много проблем накопилось в этой республике, слишком часто они не решаются вовремя. К их разрешению не привлекаются компетентные и инициативные люди, представляющие общество (эксперты, правозащитники, активисты общественных движений). Эти люди далеко не всегда "оголтелые критики власти", как подчас изображается. Во многих случаях они намного более адекватно представляют реалии жизни в сегодняшней Ингушетии. Однако одного общественного участия в делах обустройства республики недостаточно. Усилия снизу должны опираться на сильную и авторитетную власть.

Не на тех, кто умеет угадывать желания московского начальства, а на сильную власть. Она может иметь при этом и федеральное происхождение. Возможно, республике необходим специальный представитель федерального центра с министерскими полномочиями. Однако эффективность такого "наместника" достижима лишь в том случае, если будет в достаточной степени учитываться "народное мнение". Без этого федеральное вмешательство будет рассматриваться просто как новая форма давления на республику и ее жителей. Следовательно, наиболее оптимальной формулой стабилизации Ингушетии является жесткая и справедливая власть (с сильным федеральным вмешательством) плюс эффективное гражданское общество. Эти силы должны работать вместе, а не сражаться друг против друга. Иначе обе они окажутся разгромленными как этнонационалистами, так и религиозными радикалами. Таким образом, говоря об Ингушетии, мы снова имеем в виду Москву. Только от воли Москвы зависит то, насколько самая маленькая республика Северного Кавказа сможет удержаться от соблазна превратиться из "младшей Чечни" в "старшую Ингушетию".