Судам присяжных грозит каток судебной реформы

Судьи-профессионалы оправдывают 1%, судьи из народа - каждого пятого, и портят статистику государевым людям. Выводы назревают

Не успели российские суды завершить реформу и повсеместно, в том числе в Чечне, ввести суды присяжных, как ее уже начали отыгрывать назад. Сначала в декабре 2008 года из компетенции судов присяжных убрали дела о терроризме, массовых беспорядках и дела, связанные с узурпацией власти. А 16 октября глава Следственного комитета при прокуратуре (СКП) Александр Бастрыкин предложил сделать еще один шаг в обратном направлении: наполовину «разбавить» коллегию присяжных профессиональными судьями.

Куда движется наша судебная система, чего ждать от подобных реформ простым россиянам, рассуждает Сергей Пашин – федеральный судья в отставке, заслуженный юрист РФ, главный инициатор внедрения суда присяжных в России, руководитель рабочей группы по разработке нормативно-правовой базы этого института.

«СП»: – Сергей Анатольевич, для чего вообще понадобились суды присяжных в России?

– Суды присяжных у нас были введены в 1993 году в качестве элемента судебной реформы. Начиналось все введением суда присяжных в девяти регионах. В первый год – в 1994 году – суды присяжных рассмотрели всего 173 дела, а в прошлом, 2008 году, они рассмотрели 536 дел. Количество оправдательных приговоров составило 20% с небольшим, то есть каждое пятое уголовное дело закончилось оправдательным вердиктом.

Суды присяжных, по-моему, показали себя как весьма мудрое учреждение, и основной вопрос, который решается в суде присяжных – вопрос о доказанности обвинения. Выяснилось, что прокуроры и следователи далеко не всегда готовы подтвердить доказательствами свои выводы, содержащиеся в обвинительном заключении.

В этом и проблема. Если суды присяжных кого-то оправдывают – а оправдывают они всего лишь пятую часть обвиняемых, а четыре пятых дел заканчивается обвинительным приговором – то это связано с плохой работой следствия.

Изначально суды присяжных вводились не сколько для самих присяжных, сколько для профессионалов, потому что советский процесс был инквизиционный, и надо было ввести состязательный процесс. Идеи состязательности, презумпции невиновности, решения дела только на основании доказательств, которые были рассмотрены в устном гласном состязательном процессе на примере суда присяжных и внедрялись.

«СП»: – Почему сейчас Бастрыкин хочет поменять структуру суда присяжных, что из этого получится?

– Такие опыты уже были. Самый яркий – это пример маршала Петена (премьер коллаборационистского правительства Франции). Когда Гитлер оккупировал часть Франции, Петен приступил к подобным же реформам.

В те времена во Франции был нормальный суд присяжных, где судьи и присяжные работали вместе, но присяжные совещались отдельно от судей. Так вот, присяжные оправдывали 25% обвиняемых. 75%, как и в современной России, были - обвинительные приговоры. Но как только судьи стали решать дела вместе с присяжными, количество обвинительных приговоров возросло до 94%.

Таким образом, пример показывает: участие профессионалов в одной коллегии с непрофессионалами подавляет волю последних. Кроме того, заставляет присяжных вести себя конформно: они думают, что есть человек, который за это зарплату получает, он опытнее нас, все равно он вынесет решение, какое захочет. В итоге совещания полноценного не получается, и точка зрения профессионала побеждает.

Я думаю, идея Бастрыкина направлена на то, чтобы повысить число обвинительных приговоров и устранить представителей народа из продуманного разумного совещания. А сейчас такое совещание происходит по массе дел.

«СП»: – Говорят, суды присяжных часто выносят странные решения. Это так?

– Помните знаменитое дело – убийство в Санкт-Петербурге таджикской девочки? (Восьмилетнюю Хуршеду Султонову убили вечером 9 февраля 2004 года. Вместе с папой и двоюродным братом они возвращались с катка в Юсуповском саду. За ними увязалась подростки-скины, человек десять. Почти у самого подъезда отец вдруг услышал: «Россия - для русских!». Кто-то ударил его по голове, потом еще. Последнее, что слышал отец, теряя сознание, - страшный крик дочки, – прим. авт.)

Председательствовала в деле судья Егорова (питерская однофамилица председателя Мосгорсуда Ольги Егоровой). Недавно я встретился с ней на семинаре в Сочи, на который приехали присяжные. Егоровой там задали вопрос: если бы вы решали дело, каким было бы решение? Она ответила, что совершенно согласна с присяжными, и сказала им спасибо за то, что приняли удар общественного мнения на себя.

Присяжные в этом процессе спасли честь российского правосудия. Вместо настоящего убийцы на суд был подставлен явно невиновный человек. На его одежде, после нескольких ударов ножом, которые он якобы нанес, не нашлось даже капли крови. А один из обвиняемых, который был окровавлен, его обвинял.

Присяжные оправдали невиновного – в убийстве. Но судили его за хулиганство, что совершенно правильно. Потом нашелся человек, который заявил, что это он совершил убийство.

Сами присяжные рассказывали, что были вынуждены уходить из суда через черный ход. Потому что их ждала пресса, чтобы сфотографировать, выставить дураками. Они говорят, что до сих пор чувствуют этот процесс, передумывают его. Но считают, что все сделали правильно, что бы о них не говорили.

Но это потом выяснилось, что они все правильно сделали. А так на «ура» могло пройти шитое белыми нитками обвинение.

«СП»: – А как бы вы прокомментировали дело Политковской? Принято считать, что там присяжные тоже вынесли странное решение?

– Лучше меня все прокомментировал Анатолий Федорович Кони (председатель Петербургского окружного суда в деле Веры Засулич в 1878 году, – прим. авт.) – большой сторонник суда присяжных. Он когда-то сказал, что в решениях присяжных, даже тех, которые кажутся обществу странными, всегда есть логика и здравый смысл.

Возьмем дело Политковской: исполнителей на скамье подсудимых нет, организатора и заказчика преступления – тоже нет. Сторона потерпевшая ведет себя очень сдержанно, и не стремится обвинять тех, кто сидит на скамье подсудимых. Доказательства, в основном, косвенные. Есть доказательства, что кто-то следил, кто-то выяснял маршруты. А кто совершил убийство – этих доказательств на процессе не приведено.

Присяжные склонны оправдывать обвиняемого при недостатке улик. Так что вердикт, мне кажется, совершенно законный, связан с тем, что выставленные в качестве обвиняемых люди как-то причастны, замешаны, а главных виновников нет. Что же это за дело об убийстве?!

«СП»: – Эксперты считают, что гораздо большая проблема, чем несовершенство суда присяжных – это то, что больше 90% дел в России судьи рассматривают единолично. Из-за этого российский суд легко управляем?

– В Конституции сказано: народ имеет право участвовать в отправлении правосудия. Но народа в правосудии практически не осталось. Доля суда присяжных – на самом деле, меньше 1% дел. В прошлом году суды рассмотрели 1 136 000 дел. Из них только 536 – суд присяжных, а 880 – трое профессиональных судей. Все остальные дела судьи разбирали единолично.

Это проблема. Потому что судья – это человек, склонный к обвинению, имеющий связи с местной обвинительной властью, и опасающийся быть снисходительным, потому что иначе его будут подозревать в получении взятки.

Кто более управляем: судья, работающий единолично, или суд присяжных – наглядно видно на примере дела полковника Буданова. Его судили профессиональные судьи, и там была серьезная проблема: экспертные заключения о психическом состоянии полковника менялись от заседания к заседанию.

На Западе экспертиза состязательная: и защита, и обвинение представляют заключения своих экспертов. Но у нас эксперты назначаются судом, либо следователем, и во многом ориентируются на судебно-следственную ситуацию.

Я сам много судил людей, которых обвиняли в убийствах, бандитизме, похищении человека. И наблюдал интересную картину: вот момент смерти человека, вроде бы медицина должна определять его точно. Между тем, разные экспертизы в деле определяют момент смерти, исходя из подозреваемых, которые имеются в наличии. Так, чтобы подозреваемый ИМЕЛ возможность совершить это убийство – хотя бы в последние пять минут. Поэтому момент смерти то отодвигается, то придвигается. Со стороны, это все выглядит очень забавно.

Вот и с Будановым так же: то вменяем, то ограниченно-вменяем, то невменяем, то опять вменяем. Судите сами об управляемости суда…

«СП»: – Кстати о бандитизме. Говорят, суды присяжных плохо работают на Северном Кавказе. Дескать, там традиции, родственные связи - присяжным судить тяжело. Это так?

– Я не очень понимаю: если на Северном Кавказе проблемы, почему нужно ограничивать суд присяжных по всей стране?

Я тоже знаком с практикой судов присяжных в Ингушетии и Дагестане. В Дагестане, например, присяжными выносилось чуть меньше 50% оправдательных, и чуть больше 50% обвинительных приговоров. Но все преодолимо: есть возможность отбирать присяжных, прокуратура о присяжных знает многое, легко получает эти сведения. Так что особых проблем нет.

Присяжные справляются. Это следствие не справляется: подсовывает людей, которые предположительно виновны. Чем-то замараны, может, в чем-то согрешили. Но они – не убийцы, а их назначают убийцами и террористами.

«СП»: – Практика наших органов дознания прежняя: схватить человека, запрессовать максимально, в буквальном смысле быстро выбить показания, и на основании этих первых показаний строить обвинение?

– У нас это очень типичная ситуация. Вообще, есть два типа доказательства: это признание (как правило, к моменту суда человек от него отказывается) и агентура. В частности, так называемые камерные разработки – когда к человеку подсаживают некого злодея, которому что-то обещали за то, что он собирал информацию, и потом, на суде, он дает показания. Используют и «пожизненников», которым тоже обещают снисхождение, а они потом выступают на процессах.

Эта пыточная технология не изменилась. Но в суде присяжных она проходит с трудом: если присяжные видят фальшь, они выносят оправдательный вердикт.

«СП»: – Получается, цель Бастрыкина не найти подлинного преступника, а посадить удобного человека? Чем это объяснить?

– «Палочная» система учета в органах следствия как была, так и осталась: за раскрываемость, за судебную перспективу. Главе СКП важно показать, что они не дремлют, а разоблачают преступников, и этих преступников осуждают. И когда суд присяжных их разоблачает, получается, сотрудники СКП – не профессионалы, а горлопаны, и бороться с преступностью не научились.

СП: – Чем нынешний суд присяжных отличается от дореволюционного?

– Наш закон в 1993 году – а я был руководителем рабочей группы по разработке закона о суде присяжных, и представителем президента в Верховном Совете (Думы еще не было) – во многом похож на царский Устав уголовного судопроизводства. Пожалуй, самое главное отличие – в том суде присяжных не было женщин, одни мужчины. И еще важная деталь: при царе-батюшке следствие было в руках судебного следователя, члена окружного суда – то есть, судьи. И так было, кстати говоря, до 1928 года – в Советской России был так называемый народный следователь. А у нас следствие в руках людей, подчас не имеющих высшего юридического образования. В прокуратуре следователь может работать – в порядке исключения – с 4-го курса юридического вуза. А в милиции 40% следователей не имеют высшего юридического образования.

«СП»: – То есть, раньше было лучше?

– Да. Следователь был фигурой независимой, и принадлежал не к ведомству, а к судебной власти. Полиция приходила к нему, ломая шапку, и доказательства создавал только судебный следователь, и представлял окружному суду. А у нас следствие в ведомствах, ведомства имеют свои показатели, а показатели толкают на фальсификацию следствия.

«СП»: – При таком раскладе никто из нас не застрахован, чтобы попасть в «разработку» следствия, после трех суток избиения написать донос на себя, и отправиться в места не столь отдаленные?

– Все точно, с единственной поправкой: не трехдневного, а 48-часового. Пытки на этом этапе наиболее интенсивны. Но и после – тоже. Например, посещения в СИЗО оперативными работниками, которые что-то обещают, чем-то грозят. Плюс возможность прессовать через сокамерников – все это осталось. Агентура у нас – это огромная прослойка граждан.

«СП»: – Куда все-таки идет наша судебная система?

– Нельзя недооценивать Общественную палату, структуру гражданского общества. Есть силы, которые противодействуют урезанию компетенции суда присяжных. И думаю, что всякий честный человек должен возвысить свой голос в этой ситуации. Ну, а силовые ведомства тянут, куда привыкли – в ров, к лагерной пыли.

МНЕНИЯ ЭКСПЕРТОВ

Юрий Скуратов, бывший генпрокурор РФ:

– При неразвитости, подверженности телефонному праву, управляемости нашей судебной системы суды присяжных, безусловно, нужны. Как инструмент демократизации суда, контроля судьями из народа, каковыми присяжные и являются, профессиональных судей. Но этот институт имеет и слабые стороны. Все же присяжные не являются квалифицированными судьями, они очень часто не могут оценить всю совокупность косвенных доказательств. Прямые – да, там особого ума не надо. А когда все обвинение построено на косвенных доказательствах, присяжные «плывут». Мы не до конца в свое время оценили плюсы и минусы суда присяжных, и повсеместно внедрили такие суды. А сейчас вдруг заметили недостатки, и пошли в обратном направлении. Я считаю, нужно дать устояться нашей судебной системе. Невозможно постоянно ее реформировать. Если сейчас начать только-только выстроенную систему снова начать кромсать, мы никогда не придем к отлаженной модели.

Александр Черкасов, член совета правозащитного центра «Мемориал»:

– Суд присяжных, как сильный инструмент перепроверки доказательств, хорош, если стоит цель такой перепроверки. Но такой цели не стоит. Те приговоры, которые проштамповал бы суд басманного образца, в судах присяжных разваливаются. Нередко ссылаются на развалившиеся в судах дела в Ингушетии и Дагестане. В Ингушетии одно из памятных дел такого рода – это дело так называемой резервной бесланской группы.

К годовщине теракта в Беслане заместитель генпрокурора Шеппель не мог, видимо, говорить о существенном прогрессе в расследовании самого теракта, но заявил о том, что раскрыта резервная группа террористов, которая должна была, в случае неуспеха теракта в Беслане, захватить школу в Ингушетии.

Но тут возникает проблема. Когда отряд террористов, состоящий из не осетин, захватывает осетинскую школу, исключается конфликт интересов между родственниками. В случае, если это происходит на территории Сунженского района Ингушетии, где проживает ингушское и чеченское население, конфликта интересов, мягко говоря, трудно избежать.

Присяжные оказались вполне умными людьми. Они не оправдали подсудимых по всем предъявленным обвинениям. Они подтвердили их участие в незаконных вооруженных формированиях, в каких-то действиях на территории Чечни и Ингушетии. Но по эпизоду с резервной группой подсудимых оправдали. Наверное, это было хорошо.

Владимир Овчинский, доктор юридических наук, советник председателя Конституционного суда РФ, генерал-майор милиции в отставке, в 1997-1999 гг. начальник российского бюро Интерпола:

– Институт присяжных нуждается в серьезной модификации. И надо идти не по пути устранения суда присяжных, путем исключения определенных ст атей УПК из его компетенции, а по пути модификации самого суда присяжных. Не надо считать, что конструкция, заложенная в действующем УПК, является верхом совершенства. Есть различные вариации суда присяжных в мировой практике, и надо хорошо подумать, как этот опыт преломить.

То, что Александр Иванович Бастрыкин предлагает – это же не он один придумал, это группа людей в СКП вышла с таким предложением, а он, как руководитель, его поддержал. Это профессионалы, которые прекрасно знают уголовно-процессуальное законодательство, международную практику. Поэтому надо рассматривать эти вопросы, надо в целом рассматривать институт присяжных. Надо создать комиссию в Госдуме, привлечь ученых, специалистов. И посмотреть, эффективен или нет у нас суд присяжных, что с ним вообще делать.

Бастрыкин говорит о сочетании суда присяжных с профессиональным судом. Ну и что в этом плохого?! Я, лично я, ничего плохого в этом не вижу. Пусть и просто присяжные – простые граждане, члены нашего общества, судят. Пусть судят и профессионалы. Пусть они советуются между собой – нет в этом никаких противоречий.