К годовщине возвращения Крыма в Россию.

Марк Твен. Простаки за границей.

Путешествие в Святую Землю, Египет, Крым, Грецию и промежуточные пункты, представляющие интерес. Бруклин, 1 февраля 1867 г.

..."Мы оставили десяток пассажиров в Константинополе и прошли несравненным Босфором в Черное море... Наверное , ни один из городов в России, да и не только в России, не был так сильно разрушен артиллерийским огнем, как Севастополь. И, однако, мы должны быть довольны тем, что побывали в нем, ибо еще ни в одной стране нас не принимали с таким радушием, - здесь мы чувствовали, что достаточно быть американцем, никаких других виз нам уже не требовалось. Не успели мы бросить якорь, как на борт явился посланный губернатором офицер, который осведомился, не может ли он быть нам чем-нибудь полезен, и просил нас чувствовать себя в Севастополе, как дома! Если вы знаете Россию, вы поймете, что это было верхом гостеприимства. Русские обычно с подозрением относятся к чужестранцам и терзают их бесконечными отсрочками и придирками, прежде чем выдадут паспорт. Будь мы из любой другой страны, нам и за три дня не удалось бы получить разрешения войти в Севастопольский порт, нашему же пароходу было позволено входить в гавань и покидать ее в любое время... Я потерял свой паспорт и отправился в Россию с паспортом своего соседа по каюте, который остался в Константинополе. Прочитав его приметы в паспорте и взглянув на меня, всякий сразу увидел бы, что у меня с ним сходства больше, чем с Геркулесом. Поэтому я прибыл в севастопольскую гавань, дрожа от страха, почти готовый к тому, что меня уличат и повесят. Но все время, пока мы были там, мой истинный паспорт величаво развевался над нашими головами - то был наш флаг. И у нас ни разу не спросили иного...

Помпея сохранилась куда лучше Севастополя. В какую сторону ни глянь, всюду развалины, одни только развалины! Разрушенные дома, обвалившиеся стены, груды обломков - полное разорение. Будто чудовищное землетрясение всей своей мощью обрушилось на этот клочок суши. Долгих полтора года война бушевала здесь и оставила город в таких развалинах, печальнее которых не видано под солнцем. Ни один дом не остался невредимым, ни в одном нельзя жить. Трудно представить себе более ужасное, более полное разрушение. Дома здесь были сооружены на совесть, сложены из камня, но пушечные ядра били по ним снова и снова, срывали крыши, разрубали стены сверху донизу, и теперь на полмили здесь тянутся одни разбитые печные трубы. Даже угадать невозможно, как выглядели эти дома. У самых больших зданий снесены углы, колонны расколоты пополам, карнизы разбиты вдребезги, в стенах зияют дыры. Иные из них такие круглые и аккуратные, словно их просверлили дрелью. Другие пробиты насквозь, и в стене остался такой ровный и четкий след, словно его нарочно шлифовали. Тут и там ядра застряли в стенах, и ржавые слезы сочатся из-под них, оставляя на камне темную дорожку.

От одного поля сражения до другого рукой подать. Малаховский редут был на кургане, что стоит на краю города, Редан - на расстоянии ружейного выстрела от Малахова кургана; до Инкермана - миля, до Балаклавы всего час езды. Траншеи, по которым французы подошли к Малахову кургану и обложили его, были подведены вплотную к его отлогим склонам, так что русские артиллеристы могли бы попасть в противника просто камнем. Снова и снова французы кидались на маленький Малахов курган и всякий раз с огромными потерями откатывались назад. Наконец они выбили русских и захватили курган; русские попытались отступить к городу, но англичане уже завладели Реданом, и огненная стена преградила путь русским, им оставалось либо вернуться и либо снова завладеть Малаховым курганом., либо погибнуть под огнем его пушек. И они вернулись - и взяли курган, и брали его два или три раза; но даже отчаянная доблесть была напрасна, и в конце концов им пришлось отступить.

На этом страшном поле брани, где с таким неистовством бушевала смерть, теперь все спокойно - ни звука, ни живой души, кругом безлюдно, безмолвно, на всем печать запустения...

...В Одессе, как и в Севастополе, нам горячо советовали посетить императора.

Его величеству послали телеграмму, и он выразил готовность удостоить нас аудиенции.И так, мы снимаемся с якоря и отплываем к императорской резиденции...

... Уже три дня, как мы бросили якорь в Ялте. Место это живо напоминало мне Съерра-Неваду. Высокие суровые горы стеной замыкают бухту, их склоны щетинятся соснами, прорезаны глубокими ущельями, то здесь, то там вздымается к небу седой утес, длинные прямые расселены круто спускаются от вершин к морю, отмечая путь древних лавин и обвалов, - все как в Съерра-Неваде, верный ее портрет.

Деревушка Ялта гнездится внизу амфитеатра, который отступая от моря, понемногу подымается и переходит в крутую горную гряду, и кажется что деревушка эта тихо соскользнула сюда откуда-то сверху. В низине раскинулись парки и сады знати, в густой зелени то там, то тут вдруг сверкает, словно яркий цветок, какой-нибудь дворец. Очень красивое место.

У нас на борту побывал консул США - одесский консул... Он сказал, что нас много, а летний дворец невелик - просто большой особняк, поэтому нас примут по-летнему - в саду; мы должны будем встать все в ряд - мужчины во фраках, белых лайковых перчатках и при белых галстуках, дамы в светлых платьях, шелковых, или еще каких... Едва император появится, все лица должны мгновенно озариться радостной, восторженной улыбкой - улыбкой любви, благодарности, восхищения, - все разом должны поклониться , без подобострастия, но с почтительно и с достоинством; через пятнадцать минут император удалится во дворец, и мы можем отправляться домой...

Мы проехали в экипажах три мили и в назначенный час собрались в прекрасном саду, перед императорским дворцом.

Ма стали в круг под деревьями у самых дверей, ибо в доме не было ни одной комнаты, где можно было бы без труда разместить больше полусотни человек; через несколько минут появился император с семейством; раскланиваясь и улыбаясь, они вошли в наш круг. С ними вышло несколько первых сановников империи, но не в парадных мундирах. Каждый поклон его величество сопровождался радушными словами. Я воспроизведу его слова. В них чувствуется характер, русский характер: сама любезность, и притом неподдельная. Француз любезен, но зачастую это лишь официальная любезность. Любезность русского идет от сердца, это чувствуется и в словах и в тоне, - потому веришь, что она искренна. Как я уже сказал царь перемежал свои слова с поклонами. - Доброе утро... Очень рад... Весьма приятно... Истинное удовольствие... Счастлив видеть вас у себя!

Все сняли шляпы, и консул заставил царя выслушать наш адрес. Он стерпел это не поморщившись, затем взял нашу нескладную бумагу и передал ее одному из высших офицеров для отправки ее в архив, а может быть в печку. Он поблагодарил нас за адрес и сказал, что ему очень приятно познакомиться с нами, особенно потому, что Россию и Соединенные Штаты связываю узы дружбы. Императорша сказала, что в России любят американцев, и она надеется, что в Америке тоже любят русских...

Полчаса мы бродили по дворцу, восхищались уютными покоями и богатой, но совсем не парадной обстановкой; и наконец царская фамилия сердечно распрощалась с нами и отправилась считать серебряные ложки..."

ПС. Конечно возвращение Крыма в Россию, это торжество исторической справедливости. Но этот праздник со слезами на глазах, так как жизни сотни тысяч русских на Украине все еще остаются в плену дьявольской агрессии. И только надежда на русский характер вселяет силы и уверенность...