Т.Г.Шевченко, поэма "Тризна" (на русском языке)

http://youtu.be/y3oMwKnhdnU?list=UUJpzEpGwlpYIZwv2LzJmaIw 

Тризна

На  память  9-го  ноября  1843  года. Княжне Варваре Николаевне Репниной ПОСВЯЩЕНИЕ Душе  с  прекрасным  назначеньем Должно  любить,  терпеть,  страдать;  И  дар  господний,  вдохнвенье, Должно  слезами  поливать.  Для.  вас  понятно  это  слово!..  Для. вас  я  радостно  сложил  Свои  житейские  оковы,  Священнодействовал я  снова  И  слезы  в  звуки  перелил.  Ваш  добрый  ангел  осенил Меня  бессмертными  крылами  И  тихостройными  речами  Мечты  о рае  пробудил. 
Яготин,  11  ноября  1843    
Души ваши  очистивше  в  послуша-  нии  истины  духом,  в  братолюбии нелицемерно, от чиста сердца друг друга  любите  прилежно: порожде-  ни  не  от  семени  нетленна,  но  не  нетленна,  словом живаго  бога  и  пребываюшего  во  веки.  Зане  всяка  плоть,  яко трава,  и  всяка  слава  че-  ловеча,  яко  цвет  травный:  изсще трава,  и  цвет  ея  отпаде.  Глагол  же  господень  пребывает  во веки.  Се  же  есть  глагол,  благовествованный  в  вас.    Соборное  послание  первое  святаго  апостола  Петра,  I,  22,  25
Двенадцать  приборов  на  круглом  столе,  Двенадцать  бокалов высоких  стоят;  И  час  уж  проходит,  Никто  не  приходит; Должно  быть,  друзьями  Забыты  они.  Они  не  забыты,—  в урочную  пору,  Обет  исполняя,  друзья  собрались,  И  вечную  память пропели  собором,  Отправили  тризну  —  и  все  разошлись.  Двенадцать их  было;  все  молоды  были,  Прекрасны  и  сильны;  в  прошедшем  году Наилучшего  друга  они  схоронили  И другу поминки в тот день учредили, Пока  на  свиданье  к  нему  не  сойдут.  «Счастливое братство!  Единство  любови  Почтили  вы  свято  на  грешной  земле; Сходитеся,  други,  как  ныне  сошлись,  Сходитеся  долго  и  песнею новой  Воспойте  свободу  на  рабской  земле!»  Благословен  твой малый  путь,  Пришлец  убогий,  неизвестный! 
Ты  силой  господа чудесной  Возмог  в  сердца  людей  вдохнуть  Огонь  любви,  огонь небесный.  Благословен!  Ты  божью  волю  Короткой  жизнью  освятил; В  юдоли  рабства  радость  воли  Безмолвно  ты  провозгласил. Когда  брат  брата  алчет  крови  —  Ты  сочетал  любовь  в  чужих; Свободу  людям  —  в  братстве  их  Ты  проявил  великим  словом: Ты  миру  мир  благовестил;  И,  отходя,  благословил  Свободу мысли,  дух  любови!  Душа  избранная,  зачем  Ты  мало  так  у  нас гостила?  Тебе  здесь  тесно,  трудно  было!  Но  ты  любила  здешний плен,  Ты,  непорочная,  взирала,  Скорбя,  на  суетных  людей.  Но ангела  недоставало  У  вечного  царя  царей;  И  ты  на  небе  в вечной  славе  У  трона  божия  стоишь,  На  мир  наш,  темный  и лукавый,  С  тоской  невинною  глядишь.  Благоговею  пред  тобою, В  безмолвном  трепете  дивлюсь;  Молюсь  тоскующей  душою,  Как перед  ангелом  молюсь!  Сниди,  пошли  мне  исцеленье!  Внуши,  навей на  хладный  ум  Хоть  мало  светлых,  чистых  дум;  Хоть  на  единое мгновенье  Темницу  сердца  озари  И  мрак  строптивых  помышлений И  разгони,  и  усмири.  Правдиво,  тихими  речами  Ты  расскажи мне  все  свое  Земное  благо-житие  И  научи  владеть  сердцами Людей  кичливых  и  своим,  Уже  растленным,  уже  злым...  Скажи мне  тайное  ученье  Любить  гордящихся  людей  И  речью  кроткой  и смиреньем  Смягчать  народных  палачей,  Да  провещаю  гимн  пророчий, И  долу  правду  низведу,  И  погасающие  очи  Без  страха  к  небу возведу.  И  в  этот  час  последней  муки  Пошли  мне  истинных друзей  Сложить  хладеющие  руки  И  бескорыстия  елей  Пролить  из дружеских  очей.  Благословлю  мои  страданья,  Отрадно  смерти улыбнусь  И  к  вечной  жизни  с  упованьем  К  тебе  на  небо вознесусь.  Благословен  твой  малый  путь,  Пришлец  неславленный, чудесный! 
В  семье  убогой,  неизвестной  Он  вырастал;  и  жизни труд,  Как  сирота,  он  встретил  рано;  Упреки  злые  встретил  он За  хлеб  насущный...  В  сердце  рану  Змея  прогрызла...  Детский сон  Исчез,  как  голубь  боязливый;  Тоска,  как  вор,  нетерпеливо, В  разбитом  сердце  притаясь,  Губами  жадными  впилась  И  кровь невинную  сосала...  Душа  рвалась,  душа  рыдала,  Просила  воли... ум  горел,  В  крови  гордыня  клокотала...  Он  трепетал,  он цепенел...  Рука,  сжимаяся,  дрожала...  О,  если  б  мог  он  шар земной  Схватить  озлобленной  рукой  Со  всеми  гадами  земными; Схватить,  измять  и  бросить  в  ад!..  Он  был  бы  счастлив,  был бы  рад.  Он  хохотал,  как  демон  лютый,  И  длилась  страшная минута,  И  мир  пылал  со  всех  сторон;  Рыдал,  немел  он  в исступленье,  Душа  терзалась  страшным  сном;  Душа  мертвела,—  а кругом  Земля,  господнее  творенье,  В  зеленой  ризе  и  в  цветах, Весну  встречая,  ликовала.  Душа  отрадно  пробуждалась,  И пробудилась...  Он  в  слезах  Упал  и  землю  лобызает,  Как  перси матери  родной!..  Ом  снова  чистый  ангел  рая,  И  на  земле  он всем  чужой.  Взглянул  на  небо:  «О,  как  ясно,  Как упоительно-прекрасно!  О,  как  там  вольно  будет  мне!..»  И  очи  в чудном  полусне  На  свод  небесный  устремляет,  И  в  беспредельной глубине  Душой  невинной  утопает. 
По  высоте  святой,  широкой Платочком  белым,  одинока,  Прозрачна  тучка  в  даль  плывет. «Ах,  тучка,  тучка,  кто  несет  Тебя  так  плавно,  так  высоко? Ты  что  такое?  и  зачем  Так  пышно,  мило  нарядилась?  Куда  ты послана  и  кем?..»  И  тучка  тихо  растопилась  На  небе  светлом. Взор  унылый  Он  опустил  на  темный  лес...  «А  где  край  света, край  небес,  Концы  земли?..»  И  вздох  глубокий,  Недетский  вздох, он  испустил;  Как  будто  в  сердце  одиноком  Надежду  он  похоронил.
В  ком  веры  нет  —  надежды  нет!  Надежда  —  бог,  а  вера  — свет.  «Не  погасай,  мое  светило!  Туман  душевный  разгоняй, Живи  меня  твоею  силой  И  путь  тернистый,  путь  унылый Небесным  светом  озаряй.  Пошли  на  ум  твою  святыню,  Святым наитием  напой,  Да  провещаю  благостыню,  Что  заповедана  тобой!..»
Надежды  он  не  схоронил,  Воспрянул  дух,  как  голубь  горний, И  мрак  сердечный,  мрак  юдольный  Небесным  светом  озарил; Пошел  искать  он  жизни,  доли,  Уже  прошел  родное  поле,  Уже скрывалося  село...  Чего-то  жаль  внезапно  стало,  Слеза  ресницы пробивала,  Сжималось  сердце  и  рвалось.  Чего-то  жаль  нам  в прошлом  нашем,  И  что-то  есть  в  земле  родной...  Но  он,  бедняк, он  всем  не  свой,  И  тут,  и  там.  Планета  наша,  Прекрасный  мир наш,  рай  земной,  Во  всех  концах  ему  —  чужой.  Припал  он  молча к  персти  милой  И,  как  родную  лобызал,  Рыдая,  тихо  и  уныло На  путь  молитву  прочитал...  И  твердой,  вольною  стопою Пошел...  и  скрылся  за  горою.  За  рубежом  родной  земли Скитаясь  нищим,  сиротою,  Какие  слезы  не  лились!  Какой ужасною  ценою  Уму  познания  купил  И  девство  сердца  сохранил.
Без  малодушной  укоризны  Пройти  мытарства  трудной  жизни, Измерять  пропасти  страстей,  Понять  на  деле  жизнь  людей, Прочесть  все  черные  страницы,  Все  беззаконные  дела...  И сохранить  полет  орла  И  сердце  чистой  голубицы!  Се  человек!.. без  крова  жить  (Сирот  и  солнышко  не  греет),  Людей  изведать  — и  любить!  Незлобным  сердцем  сожалея  О  недостойных  их  делах И  не  кощунствуя  впотьмах,  К  а  к    ц  а  р  ь    у  м  а. Убогим,  нищим,  Из-за  куска  насущной  пищи  Глупцу  могучему годить,  И  мыслить,  чувствовать  и  жить!..  Вот  драма  страшная, святая!..  И  он  прошел  ее,  рыдая,  Ее  он  строго  разыграл Без  слова;  он  не  толковал  Своих  вседневных  приключений  Как назидательный  роман;  Не  раскрывал  сердечных  ран,  И  тьму различных  сновидений,  И  байронический  туман  Он  не  пускал; толпой  ничтожной  Своих  друзей  не  поносил;  Чинов  и  власти  не казнил,  Как  N..  глашатай  осторожный,  И  тот,  кто  мыслит  без конца  О  мыслях  Канта,  Галилея,  Космополита-мудреца,  И  судит люди,  не  жалея  Родного  брата  и  отца;  Тот  лжепророк!  Его сужденья  —  Полуидеи,  полувздор!.. 
Провидя  жизни  назначенье, Великий  божий  приговор,  В  самопытливом  размышленье  Он подымал  слезящий  взор  На  красоты  святой  природы.  «Как  все согласно!»  —  он  шептал  И  край  родной  воспоминал;  У  бога правды  и  свободы  Всему  живущему  молил,  И  кроткой  мыслию  следил Дела  минувшие  народов,  Дела  страны  своей  родной,  И  горько плакал...  «О  святая!  Святая  родина  моя!  Чем  помогу  тебе, рыдая?  И  ты  закована,  и  я.  Великим  словом  божью  волю Сказать  тиранам  —  не  поймут!  И  на  родном  прекрасном  поле Пророка  каменьем  побьют!  Сотрут  высокие  могилы  И  понесут  их словом  зла!  Тебя  убили,  раздавили;  И  славословить  запретили Твои  великие  дела!  О  боже!  сильный  и  правдивый,  Тебе возможны  чудеса.  Исполни  славой  небеса  И  сотвори  святое  диво: Воспрянуть  мертвым  повели,  Благослови  всесильным  словом  На подвиг  новый  и  суровый,  На  искупление  земли,  Земли  поруганной, забытой,  Чистейшей  кровию  политой,  Когда-то  счастливой  земли».

Как  тучи,  мысли  расходились,  И  слезы  капали,  как  дождь!..
Блажен  тот  на  свете,  кто  малую  долю,  Кроху  от  трапезы волен  уделить  Голодному  брату  и  злобного  волю  Хоть  властью суровой  возмог  укротить!  Блажен  и  свободен!..  Но  тот,  кто  не оком,  А  смотрит  душою  на  козни  людей  И  может  лишь  плакать  в тоске  одинокой,—  О  боже  правдивый,  лиши  ты  очей!..  Твои  горы, твое  море,  Все  красы  природы  Не  искупят  его  горя,  Не дадут  свободы.  И  он,  страдалец  жизни  краткой,  Все  видел, чувствовал  и  жил,  Людей,  изведавши,  любил  И  тосковал  о  них украдкой.  Его  и  люди  полюбили  *,  И  он  их  братиями  звал;
Нашел  друзей  и  тайной  силой  К  себе  друзей  причаровал;
Между  друзьями  молодыми,  Порой  задумчивый...  порой  Как волхв,  вещатель  молодой,  Речами  звучными,  живыми  Друзей  внезапно изумлял;  И  силу  Дружбы  между  ними,  Благословляя,  укреплял. Он  говорил,  что  обще  благо  Должно  любовию  купить  И  с благородною  отвагой  Стать  за  народ  и  зло  казнить.  Он  говорил, что  праздник  жизни,  Великий  праздник,  божий  дар,  Должно пожертвовать  отчизне,  Должно  поставить  под  удар.  Он  говорил  о страсти  нежной;  Он  тихо,  грустно  говорил,  И  умолкал!..  В  тоске мятежной  Из-за  стола  он  выходил  И  горько  плакал.  Грусти тайной,  Тоски  глубокой,  не  случайной,  Ни  с  кем  страдалец  не делил.  Друзья  любили  всей  душою  Его,  как  кровного;  но  он Непостижимою  тоскою  Был  постоянно  удручен,  И  между  ними вольной  речью  Он  пламенел.  Но  меж  гостей,  Когда  при  тысяче огней  Мелькали  мраморные  плечи,  О  чем-то  тяжко  он  вздыхал, И  думой  мрачною  летал  В  стране  родной,  в  стране  прекрасной, Там,  где  никто  его  не  ждал,  Никто  об  нем  не  вспоминал, Ни  о  судьбе  его  неясной.  И  думал  он:  «Зачем  я  тут?  И что  мне  делать  между  ними?  Они  все  пляшут  и  поют,  Они  родня между  родными,  Они  все  равны  меж  собой;  А  я!..»  И  тихо  он выходит,  Идет,  задумавшись,  домой;  Никто  из  дому  не  выходит Его  встречать;  никто  не  ждет,  Везде  один...  тоска,  томленье!.. И  светлый  праздник  воскресенья  Тоску  сторичную  несет.  И вянет  он,  вянет,  как  в  поле  былина,  Тоскою  томимый  в  чужой стороне;  И  вянет  он  молча...  какая  кручина  Запала  в  сердечной его  глубине?  «О  горе  мне,  горе!  Зачем  я  покинул  Невинности счастье,  родную  страну?  Зачем  я  скитался,  чего  я  достигнул? Утехи  познаний?..  Кляну  их,  кляну!  Они-то  мне,  черви,  мой  ум источили,  С  моим  тихим  счастьем  они  разлучили!  Кому  я  тоску  и любовь  расскажу?  Кому  сердца  раны  в  слезах  покажу?  Здесь  нету мне  пары,  я  нищий  меж  ними,  Я  бедный  поденщик,  работник  простой; Что  дам  я  подруге  моими  мечтами?  Любовь...  Ах,  любови,  любови одной  С  нее  на  три  века,  на  вечность  бы  стало!  В  своих  бы объятьях  ее  растопил!  О  как  бы  я  нежно,  как  нежно  любил!»  И крупные  слезы,  как  искры,  низались,  И  бледные  щеки,  и  слабую грудь  Росили,  и  сохли.  «О  дайте  вздохнуть,  Разбейте  мне  череп и  грудь  разорвите,—  Там  черви,  там  змеи,—  на  волю  пустите!  О дайте  мне  тихо,  навеки  заснуть!» 
Страдал  несчастный  сирота Вдали  от  родины  счастливой  И  ждал  конца  нетерпеливо.  Его любимая  мечта  —  Полезным  быть  родному  краю,—  Как  цвет,  с  ним вместе  увядает!  Страдал  он.  Жизни  пустота  Пред  ним  могилой раскрывалась:  Приязни  братской  было  мало,  Не  грела  теплота друзей:  Небесных  солнечных  лучей  Душа  парящая  алкала.  Огня любви,  что  бог  зажег  В  стыдливом  сердце  голубином  Невинной женщины,  где  б  мог  Полет  превыспренний,  орлиный  Остановить  и съединить  Пожар  любви,  любви  невинной;  Кого  бы  мог  он  приютить В  светлице  сердца  и  рассудка,  Как  беззащитную  голубку,  От жизни  горестей  укрыть;  И  к  персям  юным,  изнывая,  Главой усталою  прильнуть;  И,  цепенея  и  рыдая,  На  лоне  жизни,  лоне рая  Хотя  минуту  отдохнуть.  В  ее  очах,  в  ее  томленье  И ум,  и  душу  утопить,  И  сердце  в  сердце  растопить,  И  утонуть  в самозабвенье. 
Но  было  некого  любить;  Сочетаваться  не  с  кем было;  А  сердце  плакало,  и  ныло,  И  замирало  в  пустоте.  Его тоскующей  мечте  В  грядущем  что-то  открывалось,  И  в беспредельной  высоте  Святое  небо  улыбалось.  Как  воску  ярого свеча,  Он  таял  тихо,  молчаливо,  И  на  задумчивых  очах  Туман ложился.  Взор  стыдливый  На  нем  красавица  порой  Покоя,  тайно волновалась  И  симпатической  красой  Украдкой  долго  любовалась. И,  может,  многие  грустили  Сердца  девичие  о  нем,  Но  тайной волей,  высшей  силой  Путь  одинокий  до  могилы  На  камнях  острых проведен.  Изнемогал  он,  грудь  болела,  Темнели  очи,  за  крестом Граница  вечности  чернела  В  пространстве  мрачном  и  пустом. Уже  в  постели  предмогильной  Лежит  он  тих,  и  —  гаснет  свет. Друзей  тоскующий  совет  Тревожит  дух  его  бессильный. Поочередно  ночевали  У  друга  верные  друзья;  И  всякий  вечер собиралась  Его  прекрасная  семья.  В  последний  вечер  собралися Вокруг  предсмертного  одра  И  просидели  до  утра.  Уже  рассвет смыкал  ресницы,  Друзей  унылых  сон  клонил,  И  он  внезапно  оживил Их  грустный  сон  огнем  бывалым  Последних  пламенных  речей;  И други  друга  утешали,  Что  через  семь  иль  восемь  дней  Он  будет петь  между  друзей.  «Не  пропою  вам  песни  новой  О  славе  родины моей.  Сложите  вы  псалом  суровый  Про  сонм  народных  палачей; И  вольным  гимном  помяните  Предтечу,  друга  своего.  И  за грехи...  грехи  его,  Усердно  богу  помолитесь...  И    с  о    с  в я  т  ы  м  и    у  п  о  к  о  й  Пропойте,  други,  надо  мной!»
Друзья  вокруг  его  стояли,  Он  отходил,  они  рыдали,  Как дети...  Тихо  он  вздыхал,  Вздохнул,  вздохнул...  Его  не  стало!  И мир  пророка  потерял,  И  слава  сына  потеряла. 
Печально  други понесли  Наутро  в  церковь  гроб  дубовый.  Рыдая,  предали  земли Остатки  друга;  и  лавровый  Венок  зеленый,  молодой,  Слезами дружбы  оросили,  И  на  могиле  положили;  И    с  о    с  в  я  т  ы м  и    у  п  о  к  о  й  Запели  тихо  и  уныло. 
В  трактире  за круглым,  за  братским  столом  Уж  под  вечер  други  сидели  кругом; Печально  и  тихо  двенадцать  сидело:  Их  сердце  одною  тоскою болело.  Печальная  тризна,  печальны  друзья!..  Ах,  тризну  такую отправил  и  я. 
Согласьем  общим  положили,  Чтоб  каждый  год был  стол  накрыт  В  день  смерти  Друга;  чтоб  забыт  Не  мог  быть друг  их  за  могилой.  И  всякой  год  они  сходились  В  день  смерти друга  поминать.  Уж  многих  стало  не  видать:  Приборы  каждый  год пустели,  Друзья  все  больше  сиротели,—  И  вот,  один  уж,  сколько лет  К  пустым  приборам  на  обед  Старик  печальный  приезжает; Печаль  и  радость  юных  лет  Один,  грустя,  воспоминает.  Сидит он  долго;  мрачен,  тих,  И  поджидает:  «Нет  ли  брата  Хоть  одного еще  в  живых?»  И  одинокий  в  путь  обратный  Идет  он  молча...  И теперь,  Где  круглый  стол  стоит  накрытый,  Тихонько  отворилась дверь,  И  брат,  что  временем  забытый,  Вошел  согбенный!..  Грустно он  Окинул  стол  потухшим  взором  И  молвил  с  дружеским  укором: «Лентяи!  видишь,  как  закон  Священный  братский  исполняют!  Вот и  сегодня  не  пришли,  Как  будто  за  море  ушли!»  И  слезы  молча утирает,  Садясь  за  братский  круглый  стол.  «Хоть  бы  один  тебе пришел!»  Старик  сидит  и  поджидает... 
Проходит  час,  прошел другой,  Уж  старику  пора  домой.  Старик  встает:  «Да,  изменили! Послушай,  выпей,  брат,  вино,—  Сказал  слуге  он,—  все  равно Я  не  могу;  прошло,  что  было,—  Да  поминай  за  упокой;  А мне  пора  уже  —  домой!»  И  слезы  снова  покатились.  Слуга  вино, дивяся,  выпил.  «Дай  шляпу  мне...  какая  лень  Идти  домой!..»  — и  тихо  вышел. 
И  через  год  в  урочный  день  Двенадцать приборов  на  круглом  столе,  Двенадцать  бокалов  высоких  стоят,  И день  уж  проходит,  Никто  не  приходит,  Навеки,  навеки  забыты они. 
[1843,  Яготин]  Джерело