А.С.Пушкин. Пир во время чумы

 

http://youtu.be/fEvEMKxsSwQ?list=UUJpzEpGwlpYIZwv2LzJmaIw  


 Улица. Накрытый стол. Несколько пирующих мужчин и женщин.   Молодой человек

   Почтенный председатель! я напомню    О человеке, очень нам знакомом,    О том, чьи шутки, повести смешные,    Ответы острые и замечанья,    Столь едкие в их важности забавной,    Застольную беседу оживляли    И разгоняли мрак, который ныне    Зараза, гостья наша, насылает    На самые блестящие умы.    Тому два дня наш общий хохот славил    Его рассказы; невозможно быть,    Чтоб мы в своем веселом пированье    Забыли Джаксона! Его здесь кресла    Стоят пустые, будто ожидая    Весельчака – но он ушел уже    В холодные подземные жилища...    Хотя красноречивейший язык    Не умолкал еще во прахе гроба;    Но много нас еще живых, и нам    Причины нет печалиться. Итак,    Я предлагаю выпить в его память    С веселым звоном рюмок, с восклицаньем,    Как будто б был он жив.

  Председатель

   Он выбыл первый    Из круга нашего. Пускай в молчаньe    Мы выпьем в честь его.

  Молодой человек

   Да будет так!

Все пьют молча.   Председатель

   Твой голос, милая, выводит звуки    Родимых песен с диким совершенством;    Спой, Мери, нам уныло и протяжно,    Чтоб мы потом к веселью обратились    Безумнее, как тот, кто от земли    Был отлучен каким-нибудь виденьем.

  Мери
(поет)

   Было время, процветала    В мире наша сторона:    В воскресение бывала    Церковь божия полна;    Наших деток в шумной школе    Раздавались голоса,    И сверкали в светлом поле    Серп и быстрая коса.
   Ныне церковь опустела;    Школа глухо заперта;    Нива праздно перезрела;    Роща темная пуста;    И селенье, как жилище    Погорелое, стоит, —    Тихо все. Oдно кладбище    Не пустеет, не молчит.
   Поминутно мертвых носят,    И стенания живых    Боязливо бога просят    Упокоить души их!    Поминутно места надо,    И могилы меж собой,    Как испуганное стадо,    Жмутся тесной чередой!
   Если ранняя могила    Суждена моей весне —    Ты, кого я так любила,    Чья любовь отрада мне, —    Я молю: не приближайся    К телу Дженни ты своей,    Уст умерших не касайся,    Следуй издали за ней.
   И потом оставь селенье!    Уходи куда-нибудь,    Где б ты мог души мученье    Усладить и отдохнуть.    И когда зараза минет,    Посети мой бедный прах;    А Эдмонда не покинет    Дженни даже в небесах!

  Председатель

   Благодарим, задумчивая Мери,    Благодарим за жалобную песню!    В дни прежние чума такая ж, видно,    Холмы и долы ваши посетила,    И раздавались жалкие стенанья    По берегам потоков и ручьев,    Бегущих ныне весело и мирно    Сквозь дикий рай твоей земли родной;    И мрачный год, в который пало столько    Отважных, добрых и прекрасных жертв,    Едва оставил память о себе    В какой-нибудь простой пастушьей песне,    Унылой и приятной... Hет, ничто    Так не печалит нас среди веселий,    Как томный, сердцем повторенный звук!

  Мери

   О, если б никогда я не певала    Вне хижины родителей моих!    Они свою любили слушать Мери;    Самой себе я, кажется, внимаю,    Поющей у родимого порога.    Мой голос слаще был в то время: он    Был голосом невинности...

  Луиза

   Не в моде    Теперь такие песни! Но все ж есть    Еще простые души: рады таять    От женских слез и слепо верят им.    Она уверена, что взор слезливый    Ее неотразим – а если б то же    О смехе думала своем, то, верно,    Все б улыбалась. Вальсингам хвалил    Крикливых северных красавиц: вот    Она и расстоналась. Ненавижу    Волос шотландских этих желтизну.

  Председатель

   Послушайте: я слышу стук колес!
   Едет телега, наполненная мертвыми телами. Негр управляет ею.    Ага! Луизе дурно; в ней, я думал,    По языку судя, мужское сердце.    Но так-то – нежного слабей жестокий,    И страх живет в душе, страстьми томимой!    Брось, Мери, ей воды в лицо. Ей лучше.

  Мери

   Сестра моей печали и позора,    Приляг на грудь мою.

  Луиза (приходя в чувство)

   Ужасный демон    Приснился мне: весь черный, белоглазый....    Он звал меня в свою тележку. В ней    Лежали мертвые – и лепетали    Ужасную, неведомую речь....    Скажите мне: во сне ли это было?    Проехала ль телега?

  Молодой человек

   Ну, Луиза,    Развеселись – хоть улица вся наша    Безмолвное убежище от смерти,    Приют пиров, ничем невозмутимых,    Но знаешь, эта черная телега    Имеет право всюду разъезжать.    Мы пропускать ее должны! Послушай,    Ты, Вальсингам: для пресеченья споров    И следствий женских обмороков спой    Нам песню, вольную, живую песню,    Не грустию шотландской вдохновенну,    А буйную, вакхическую песнь,    Рожденную за чашею кипящей.

  Председатель

   Такой не знаю, но спою вам гимн    Я в честь чумы, – я написал его    Прошедшей ночью, как расстались мы.    Мне странная нашла охота к рифмам    Впервые в жизни! Слушайте ж меня:    Охриплый голос мой приличен песне.

  Многие

   Гимн в честь чумы! послушаем его!    Гимн в честь чумы! прекрасно! bravo! bravo!

  Председатель (поет)

   Когда могущая Зима,    Как бодрый вождь, ведет сама    На нас косматые дружины    Своих морозов и снегов, —    Навстречу ей трещат камины,    И весел зимний жар пиров.    *
   Царица грозная, Чума    Теперь идет на нас сама    И льстится жатвою богатой;    И к нам в окошко день и ночь    Стучит могильною лопатой....    Что делать нам? и чем помочь?    *
   Как от проказницы Зимы,    Запремся также от Чумы!    Зажжем огни, нальем бокалы,    Утопим весело умы    И, заварив пиры да балы,    Восславим царствие Чумы.    *
   Есть упоение в бою,    И бездны мрачной на краю,    И в разъяренном океане,    Средь грозных волн и бурной тьмы,    И в аравийском урагане,    И в дуновении Чумы.

   *
   Все, все, что гибелью грозит,    Для сердца смертного таит    Неизъяснимы наслажденья —    Бессмертья, может быть, залог!    И счастлив тот, кто средь волненья    Их обретать и ведать мог.    *
   Итак, – хвала тебе, Чума,    Нам не страшна могилы тьма,    Нас не смутит твое призванье!    Бокалы пеним дружно мы    И девы-розы пьем дыханье, —    Быть может... полное Чумы!

Входит старый священник.   Священник

   Безбожный пир, безбожные безумцы!    Вы пиршеством и песнями разврата    Ругаетесь над мрачной тишиной,    Повсюду смертию распространенной!    Средь ужаса плачевных похорон,    Средь бледных лиц молюсь я на кладбище,    А ваши ненавистные восторги    Смущают тишину гробов – и землю    Над мертвыми телами потрясают!    Когда бы стариков и жен моленья    Не освятили общей, смертной ямы, —    Подумать мог бы я, что нынче бесы    Погибший дух безбожника терзают    И в тьму кромешную тащат со смехом.

Несколько голосов

   Он мастерски об аде говорит!    Ступай, старик! ступай своей дорогой!

  Священник

   Я заклинаю вас святою кровью    Спасителя, распятого за нас:    Прервите пир чудовищный, когда    Желаете вы встретить в небесах    Утраченных возлюбленные души.    Ступайте по своим домам!

  Председатель

   Дома    У нас печальны – юность любит радость.

  Священник

   Ты ль это, Вальсингам? ты ль самый тот,    Кто три тому недели, на коленях,    Труп матери, рыдая, обнимал    И с воплем бился над ее могилой?    Иль думаешь, она теперь не плачет,    Не плачет горько в самых небесах,    Взирая на пирующего сына,    В пиру разврата, слыша голос твой,    Поющий бешеные песни, между    Мольбы святой и тяжких воздыханий?    Ступай за мной!

  Председатель

   Зачем приходишь ты    Меня тревожить? Не могу, не должен    Я за тобой идти: я здесь удержан    Отчаяньем, воспоминаньем страшным,    Сознаньем беззаконья моего,    И ужасом той мертвой пустоты,    Которую в моем дому встречаю —    И новостью сих бешеных веселий,    И благодатным ядом этой чаши,    И ласками (прости меня, господь)    Погибшего, но милого созданья...    Тень матери не вызовет меня    Отселе, – поздно, слышу голос твой,    Меня зовущий, – признаю усилья    Меня спасти... старик, иди же с миром;    Но проклят будь, кто за тобой пойдет!

  Mногие

   Bravo, bravo! достойный председатель!    Вот проповедь тебе! пошел! пошел!

  Священник

   Матильды чистый дух тебя зовет!

  Председатель (встает)

   Клянись же мне, с поднятой к небесам    Увядшей, бледною рукой – оставить    В гробу навек умолкнувшее имя!    О, если б от очей ее бессмертных    Скрыть это зрелище! Меня когда-то    Она считала чистым, гордым, вольным —    И знала рай в объятиях моих...    Где я? Святое чадо света! вижу    Тебя я там, куда мой падший дух    Не досягнет уже...

  Женский голос

   Он сумасшедший, —    Он бредит о жене похороненной!

  Священник

   Пойдем, пойдем...

  Председатель

   Отец мой, ради бога,    Оставь меня!

  Священник

   Спаси тебя господь!    Прости, мой сын.

Уходит. Пир продолжается. Председатель остается, погруженный в глубокую задумчивость.

 

P.S.             Если в человеке отсутствует земная правда чувств, то всё вокруг него теряет смысл и остаётся только презренная польза, ставшая на место жизни и её Творца.
Нет, - верит поэт, - у человека не должно быть эмоционального и мысленного расчёта даже тогда, когда ему отовсюду грозит смерть: «Есть упоение в бою, и в бездне мрачной на краю», и Пушкин за тех, кто пирует во время чумы, за тех, кто стремится понять ближнего своего и пред лицом смерти. 
Потому и свидетельствует Вальсингам: «Нежного слабей жестокий!».
И появляющийся священник на пиру во время чумы, воззвав к совести Вальсингама и добившись своего, просит в конце у него прощения, ибо прозревает  всю неправоту своей смертельной, оторванной от правды чувства искусственной веры.
 
           «Здешняя земная жизнь – уже таит корни неземной. Как и сказано:    
 
Есть упоение в бою…
И бездны мрачной на краю,
И в бушеванье урагана,
И в дуновении чумы…
Бессмертья, может быть, залог.
Какая мысль, - какая мысль … скользнула у Пушкина! Именно – «залог бессмертия и вечной жизни». Это – «Аид» и «Элизий» древности: и как мы не поверим им и их реальности, раз у христианина Пушкина… вдруг и неожиданно, вдруг и невольно, вдруг и неодолимо, - скользнула мысль к грекам,… к тартару и мыслям Гесиода и Гомера…» (В.В.Розанов, «Мимолётное», М., 1994, стр.460).
 
А.С.Пушкин. Пир во время чумы 20:15