Анна Екимова. Двое из Барне

Этот рассказ написала моя ученица, и я полагаю возможным предварить его своим предисловием, опубликованным вместе с рассказом в томском журнале «Начало века» в 2011 году. Вот оно:

 Анна Екимова, пятикурсница медицинского университета, ещё не издала свою книжку. Она пишет очень мало. Видимо, поэтому пока не определилась ни со своим жанром, ни со своей проблематикой. Писала об оборотнях (это модно), о поисках несуществующего города (это загадочно), о трагической любви подростков в условно-феодальном обществе (это романтично)... Порою она даже затрудняется сказать, о чём, собственно, написан тот или иной её рассказ. Для неё важны не столько сюжет, интрига и конфликт, сколько состояние души — ужас, самоотверженность, безысходность, предощущение счастья... Этого маловато для зрелой прозы, но в том рассказе, что здесь представлен, сюжет вполне выкован, а мысль почти ясна: растоптанная любовь становится страшной силой, и общество («условно-феодальное») вынуждено защищаться от любви, которую растоптали его же законы. По крайней мере, так прочёл этот рассказ я, а потом Аня сказала мне: «Вообще-то всё задумывалось как рассказ о взаимном предубеждении, порочных кругах и эффекте лавины». Т. е. о том, что месть, в отличие от терпимости и просто терпения, способна к эскалации, и зло, творимое «во имя добра», нарастает лавинообразно... Что ж, по-моему, это один из важных признаков литературы — многосмысленность, наличие различных истолкований.

Анна Екимова

Двое из Барне

Рассказ

Собственно история началась ранней весной этого года, когда некто неизвестный с потрясающей дерзостью зарезал барона местечка Барне. Ни возмущения, ни удивления этот факт особо ни у кого не вызвал, благо барон сволочью был изрядной, а на собственной земле отличался манерами завоевателя, тяжёлой рукой и неуравновешенным нравом. Ну не выдержал кто-то наконец — давно пора было. Местные молча сказали «спасибо», наследник барона — в общем, тоже, и дело бы, наверное, замяли, но... как-то вот не сложилось. А сложилось всё плохо, очень плохо. Кроваво.
Всё это Фернель, конечно же, знал. Во-первых, эту историю все знали, во-вторых — не подводили и свои каналы. Хуже всего было то, что убийца на протяжении всех этих месяцев оставался невидимкой. Кое-как — по следам, по обстоятельствам — удавалось делать только косвенные выводы. В частности, что если примерно до мая он с большой достоверностью действовал один, то после — после к нему, очевидно, кто-то присоединился, и теперь ловили двоих. И ловили, по мнению Фернеля, предельно глупо, только провоцируя всё большие и большие ожесточение и мстительность.
Поэтому Фернель не особо удивился появлению в своей гостиной человека с крупным гербовым конвертом в руках. В конверте содержалось подтверждённое посланником на словах приглашение занять место капитана герцогской стражи. Причины сей рокировки напрямую не упоминались — но имеющий глаза да увидит.
Предложение, ожидаемое уже давным-давно, было принято.

— Я с тобой.
— Нет.
— Да.
— Нет.
— Или, по-твоему, я буду обузой? — она вскочила с кровати, давая ему разглядеть себя получше. В общем-то, это ни о чём не говорило, но глаза горели уверенно. — Или ты думаешь, что мне здесь хорошо? Или ты хочешь... расстаться?
— ...Подумай ещё раз.
— Я решила.
— Ну и дура.
— Сам такой.
— Это уже мои проблемы, а вот ты...
— Так да или нет?!
— Ну да, да, да!!!
Она, мгновенно растеряв всю свою грозность, со смехом кинулась к не­му, прихлопнула рот ладонью.
— Тише, подслушают...

Фернель провёл рукой по столу, осваиваясь на выделенном Шоанскими головами месте. Именно в окрестностях Шоана двое из Барне промелькнули в последний раз. И растворились. Он с тайным сожалением покусал трубку. Взяться бы за эту работу три, четыре месяца назад — и парочка уже давно работала бы на него. Хорошо припугнутая преступным прошлым с одной стороны, хорошо умасленная с другой... Теперь уже всё. Девять из десяти его подчинённых сгорают от жажды мести, а дичь... дичь уже слишком опьянена вкусом крови и не факт, что вообще вменяема. И выбора уже, увы, просто не остаётся.
— Предпринимать пока ничего не надо, — первое распоряжение выслушивалось большинством присутствующих с тайным облегчением. — Доскакались уже, двадцать трупов, — (на самом деле восемнадцать, но так уж округляется). — Ждать... следить за изменениями.
И ответ на вопросительный взгляд:
— Да появятся они, появятся, никуда не денутся.

Этим летом в лесу они провели две восхитительных недели. Никем не найденные, ничем не тревожимые, наедине друг с другом... Они зацепились за это место, такое, оказывается, удобное и надёжное, и изо всех сил держались за него до тех пор, пока не наступила холодная осень и не погнала их обратно, к людям.

— Всё происходило так, ваше благородие...
— Подробности в письменном отчёте выложишь. — Фернель откинулся на спинку кресла, вперив в командира шестого десятка как можно более суровый взгляд, и неожиданно рявкнул: — Опять?!
Виноватое молчание.
— Я не понимаю — двести человек не могут поймать двоих в запертом городке размером меньше письменного стола?!!!
Мышеловка несколько дней назад захлопнулась, но и после этого дело оставалось куда как непростым.
— Ваше благородие...
— Ладно... Ладно, всё в порядке.
Секретарь в углу комнаты сидел тише мыши. Фернель устало повернулся к нему. Сам он не спал уже третий день.
— Совершенно невероятная парочка. Представляешь, у меня уже люди умотались за ними гоняться, круглые сутки у них на пятках висим, а они свеженькие, сволочи, бегают так живо, да ещё как-то отбиваться ухитряются... Нет, честное слово, мне бы таких людей! Но это уже так, агония. Просто агония.

Упасть на землю, прислонившись спиной к стене, уткнуться лицом в ладони...
— Я кретин, кретин, кретин...
— Не говори глупостей.
Он уставился на неё невидящим взглядом:
— Нельзя было брать тебя с собой.
— А я бы всё равно пошла, — обычная фраза. Правда, в последнее время в ней было больше мрачного упрямства, чем задора. А через секунду — и вовсе женская выходка: всхлипнуть и ткнуться ему в плечо, и, прошептать тихо-тихо: — Ты прости, что мне страшно...
Тут бы ему и заорать: «Говорил же, что не надо было со мной идти!» — но пока ещё удаётся как-то сдержаться, выходнуть и выдавить после минутной паузы: «Не бойся... — и даже ещё неудачно пошутить, — бояться за тебя буду я».

— Входите. — Фернель поднял голову от бумаг, соизволив обратить внимание на посетителей. В последнее время у местных жителей появилась привычка при всякой мелочи бежать сразу же «в высшие инстанции». Вот и сейчас почтенного вида шоанец толкал к столу совсем не почтенного, а скорее даже и вовсе оборванного вида мальчишку. Мальчишка испуганно прихныкивал и то и дело норовил бухнуться на колени. Фернель опять уткнулся в бумаги.
— Выпороть и отпустить.
Почтенный... нет, не господин, скорее это кто-то из зажиточных ремесленников... задохнулся от возмущения.
— Выпороть и отпустить, я сказал!
— Ваше благородие! Попрошаек на улицах расплодилось немерено...
— И что мне его, в тюрьму, что ли, сажать? — рявкнул Фернель.

Дождавшись, когда оба уйдут, позволил себе проворчать:
— Мы тут со взрослыми преступниками никак разобраться не можем, а они сюда же ещё и беспризорников уличных тащат...
Помощник за соседним столом, угадав причину его дурного настроения, сочувственно нахмурился и неожиданно чему-то улыбнулся.
— А у меня, господин Фернель, дети вчера знаете чего учудили? — тут он наклонился, показывая рукой, какие у него сейчас дети — дочка чуть пониже стола, сын чуть повыше стула. — Прихожу вчера домой, а они выбегают — растрёпанные, перемазанные! У сына на лице чернилами усы пририсованы — до ушей такие, знаете? В руках какие-то палки... и сходу: «Папа, а мы — двое из Барне! Лови нас!». Представляете?
Фернель грустно покачал головой.
— Ты им хоть объяснил, что эти самые двое из Барне не только от стражников бегают, но и простых людей убивать не гнушаются? Что на их совести уже десятки жизней?
— Нет... не стал. Они же у меня ещё маленькие оба, того и гляди решат, что так и надо поступать. А так... — вздохнул помощник — пусть лучше верят в благородных героев...
— Господин Фернель! — в дверь ввалился запыхавшийся посыльный. — Мы их взяли... почти... Обоих. В доме зажали, тут недалеко, сержант велел — до вашего прихода чтобы ничего... и никак... и...

Неуловимая парочка, по всем признакам, засела на чердаке большого жилого дома. Нормальным путём попасть туда можно было только по приставной лестнице и с такой тесной площадки, что большая часть стражи (исключая арбалетчиков на крышах соседних домов и двух человек, непосредственно приставленных к люку) сгрудилась в соседней комнате.
— Они пролезли туда... — тыкая пальцем в потолок, на ходу объяснял Фернелю старательный сержант, — через одно из слуховых окон — мы смотрели, взломано. Наверное, хотели через дом смыться — только мы сегодня раньше успели, — он неожиданно усмехнулся и тут же взволнованно передёрнул плечами: — Неужели всё?...
— Не сглазь, а то они сюрпризы любят... — пробормотал Фернель, бросив короткий взгляд наверх и одновременно отмахиваясь от суетливого шарообразного хозяина и его многочисленных родственников. — Господа, пожалуйста, спускайтесь на первый этаж, не мешайте нам делать своё дело... ПОЖАЛУЙСТА, ГОСПОДА, СПУСКАЙТЕСЬ ВНИЗ! Уведите детей... Сколько они уже там сидят?
— Да с час почти, ваш блгродь, — вставил бравый молодой алебардист (Гардио, — случайно вспомнил Фернель). — Вот как раз как за вами посылали, ваш блгродь, так они там и не высовываются...
Точно, не высовываются... Сверху, с чердака, не было слышно ни ­звука.
— В переговоры вступали?
— Так точно, ваш блгродь! Крикнули им один раз — так мол и так, сопротивление бесполезно, ну и дальше, как обычно, только они не отвечают никак.
— Крикни ещё раз.
Фернель оглянулся на своих людей. На лицах большинства ясно читалась неколебимая вера в стратегический гений начальства, и любое, даже самое мелкое распоряжение воспринималось ими сейчас как некое откровение свыше. Но однако... если люди и после часа скучнейшего стояния на месте не перестают стискивать алебарды... это говорит многое и о славе окружённых.
Гардио тем временем набрал в грудь добрых полкомнаты воздуха и безо всякого предупреждения гаркнул так, что зазвенели стёкла:
— Именем закона! Вы окружены!!! — Фернель болезненно скривился и вскинул руки к ушам. — Сдавайтесь лучше сами, не берите лишний грех на душу! Именем закона!!!
— Гардио, пёсий сын, что за бред про душу?! И почему так громко?
— Так ведь... это... ваш блгродь... — запнулся Гардио. — Хозяин сказал — нельзя тише, потому что потолки очень толстые, ну и... могут не услышать иначе.
— Именно так, ваше благородие, именно так, — впихнулся обратно в комнату хозяин. Выгонять его в очередной раз всем давно уже на­доело.
— Ладно, — вздохнул Фернель. — По крайней мере, понятно теперь, почему наверху так тихо. Ждём ответа пятнадцать минут.
Пятнадцать минут протекли в напряжённом молчании, временами нарушаемым короткими шепотками: «Уже? Нет, ещё не время...». Наконец Фернель ударил рукой по столу и тяжело поднялся с занятого было табурета.
— Всё! Надо что-то делать, а то можно здесь торчать до скончания веков.
— Просто так туда не полезешь... — вырос за спиной незаметный сержант. — Взять-то мы их, конечно, возьмём, только первый, кто сунется, будет труп, это все понимают.
— Ясно... Значит, первым никто соваться не захочет... А может, их там и нет давно уже... Кто знает. Вот что, Гардио, у тебя хорошо получается... крикни там ещё, что если они немедленно не сдаются, мы по­дож­жём всё здание.
— Но постойте... — всполошился хозяин.
— ВЫХОДИТЕ ПО-ХОРОШЕМУ, А ТО ПОДЖАРИМ ВАС ВМЕСТЕ С ДОМОМ!!!!
— Ваше благородие! — возопил несчастный хозяин.
В округе уже привыкли к тому, что капитан герцогской стражи слов на ветер не бросал.
— Его Сиятельство выплатит компенсацию, — отрезал Фернель. — Три... два... один... Всё, начинайте выводить людей. Стрелкам передайте, чтобы не зевали — могут пойти на прорыв.
Тут же в один голос, как будто только и дожидались этого момента, заголосили на лестнице бабы, поднялся невообразимый гвалт; солдаты буквально грудью выталкивали народ на улицу с криками:
— Давай, давай! Выметайся все, живо, кто сгореть не хочет!
— Их лиц, похоже, так никто и не увидит... — пробормотали за ­спиной.
Кто-то уже побежал на кухню за маслом и огнивом, кто-то, быстро сориентировавшись, пытался незаметно засунуть под плащ серебряный канделябр...
Что-то тёплое и мокрое ударило Фернеля по плечу. Он машинально провёл рукой по этому месту, взглянул наверх...
— Подождите...
По чистому, недавно выбеленному, потолку расплылось неровное тём­но-красное пятно. Вот в середине его медленно набухла и сорвалась ещё одна тяжёлая капля... третья... Сержант, один из немногих оставшихся в комнате, вскинулся было на слова Фернеля, но, увидев, в чём дело, вздохнул с еле заметным облегчением.
— Ничего опасного, ваше благородие. Просто кровь.
— Просто кровь, говорите?.. — почему-то сдавленным голосом переспросил Фернель. — Сколько же её должно быть, этой крови, чтобы... Так! Не надо пока ничего жечь, шесть человек наверх, быстро! — И тихо: — Кто-то тут, кажется, хотел увидеть знаменитостей в лицо... — И подумал: «Рано. Слишком рано сдаются. Не верить. Не расслабляться».
Шестеро человек ворвались наверх, мгновенно рассыпались по периметру просторного помещения, оставляя следы в толстой слежавшейся пыли, оружие наготове...
Разряженный арбалет — уже бесполезный, заброшенный в дальний угол комнаты. Серый, по-осеннему холодный чердачный полумрак. Кровь на полу — несмотря ни на что, никто почему-то не ожидал её увидеть. И — двое из Барне. Они лежали на полу, тесно прижавшись друг к другу, как будто хотели не расставаться и после смерти, так тесно, что её волосы — дивные, мягкие, длинные чёрные волосы — падали ему на лицо. В первый момент никто не разобрал, что произошло, потом кто-то один разглядел, поспешно отвернулся, зажимая рот рукой.
Его пальцы до сих пор ещё судорожно стискивали торчащую из её спины рукоятку меча... Не меча даже, а так, ржавой зазубренной железки... Фернель содрогнулся при одной мысли о том, какое усилие потребовалось ему, чтобы пронзить вот этим (с одного удара!) два тела — её и своё.
Разбитые в кровь коленки, заплаканные лица... Обоим было лет по четырнадцать, не больше.