Ах! Когда б я прежде знала

Иван Иванович Дмитриев

Русский поэт, баснописец, государственный деятель; представитель сентиментализма. Член Российской академии (1797).

Происходил из дворянского рода Дмитриевых, считавшего себя потомками смоленских князей. Родился 10 (21) сентября 1760 в имении отца Ивана Гавриловича Дмитриева (1736—1818) — селе Богородском Казанской (позднее Симбирской) губернии. Его мать Екатерина Афанасьевна (1737—1813) принадлежала по рождению к богатому роду Бекетовых. Получил домашнее образование, несколько лет обучался в частном пансионе Ф. Ф. Кабрита в Симбирске.

Восстание Пугачёва вынудило семью Дмитриева переехать в Москву. В 1772 (12 лет) был записан солдатом в лейб-гвардии Семёновский полк. В мае 1774 был привезен отцом в Петербург, окончил полковую школу, с 1776 (16 лет) — унтер-офицер, с 1778 — сержант

Иван Иванович Дмитриев был дальним родственником и земляком Карамзина, и в литературе он выступал его учеником, последователем и соратником.

 Начав военную службу четырнадцатилетним мальчиком, Дмитриев за двадцать три года дослужился до полковничьего чина и в первый год царствования Павла I вышел в отставку. Но тут его арестовали: оказалось, кто-то написал на Дмитриева анонимный донос, что он якобы готовит покушение на жизнь императора.

Через три дня обнаружилось, что донос лжив, и царь решил вознаградить невинно пострадавшего Дмитриева. Взбалмошный император, который так же легко карал, как и жаловал, вернул его на службу, на этот раз на гражданскую, и осыпал милостями и чинами. Дмитриев неожиданно сделал блестящую карьеру и в конце концов стал сенатором и министром.

«Он службой знаменит равно царю и Фебу; мил людям за талант, за справедливость — небу».

Служебные повышения Дмитриева происходили без малейших к тому исканий с его стороны. Такова его счастливая фортуна, к которой, впрочем, неплохим довеском были честность, порядочность, справедливость, благородство, трудолюбие и современные взгляды на жизнь, основанные на православно-монархической идеологии.

Ах! когда б я прежде знала,
Что любовь родит беды,
Веселясь бы не встречала
Полуночныя звезды!
Не лила б от всех украдкой
Золотого я кольца;
Не была б в надежде сладкой
Видеть милого льстеца!

К удалению удара
В лютой, злой моей судьбе
Я слила б из воска яра
Легки крылышки себе
И на родину вспорхнула
Мила друга моего;
Нежно, нежно бы взглянула
Хоть однажды на него.

А потом бы улетела
Со слезами и тоской;
Подгорюнившись бы села
На дороге я большой;
Возрыдала б, возопила:
Добры люди! как мне быть?
Я неверного любила…
Научите не любить.

 1792 

Стонет сизый голубочек,
Стонет он и день и ночь;
Миленький его дружочек
Отлетел надолго прочь.

Он уж боле не воркует
И пшенички не клюет;
Всë тоскует, всë тоскует
И тихонько слезы льет.

С нежной ветки на другую
Перепархивает он
И подружку дорогую
Ждет к себе со всех сторон.

Ждет ее… увы! но тщетно,
Знать, судил ему так рок!
Сохнет, сохнет неприметно
Страстный, верный голубок.

Он ко травке прилегает;
Носик в перья завернул;
Уж не стонет, не вздыхает;
Голубок… навек уснул!

Вдруг голубка прилетела,
Приуныв, издалека,
Над своим любезным села,
Будит, будит голубка;

Плачет, стонет, сердцем ноя,
Ходит милого вокруг —
Но… увы!

прелестна Хлоя!
Не проснется милый друг!

 1792 г.

 К Ф. М. ДУБЯНСКОМУ,
СОЧИНИВШЕМУ МУЗЫКУ НА ПЕСНЮ „ГОЛУБОК“

Нежный ученик Орфея!
Сколь меня ты одолжил!
Ты, смычком его владея,
Голубка мне возвратил.

Бедный сизый Голубочек .
Долго всеми был забвен;
Лишь друзей моих веночек
Голубку был посвящен.

Вдруг навеяли зефиры,
Где лежал он, на лужок,
Глас твоей волшебной лиры
И воскреснул Голубок!

Он вспорхнул и очутился
Милой грации в руках:
На клавир ее спустился
И запрыгал на струнах.

Я глядел и сомневался,
Точно ль он передо мной:
Мне пригожей показался
И милей Голубчик мой!
1793

Отец с сыном

«Скажите, батюшка, как счастия добиться?» -
Сын спрашивал отца. А тот ему в ответ:
«Дороги лучшей нет,
Как телом и умом трудиться,
Служа отечеству, согражданам своим,
И чаще быть с пером и книгой,
Когда быть дельными хотим».
- «Ах, это тяжело! как легче бы?» - «Интригой,
Втираться жабой и ужом
К тому, кто при дворе фортуной вознесётся...»
- «А это низко!» - «Ну, так просто... быть глупцом!
И этак многим удаётся».

[1805]

Царь и два пастуха

Какой-то государь, прогуливаясь в поле,
Раздумался о царской доле.
«Нет хуже нашего, - он мыслил, - ремесла!
Желал бы делать то, а делаешь другое!
Я всей душой хочу, чтоб у меня цвела
Торговля; чтоб народ мой ликовал в покое;
А принуждён вести войну
Чтоб защищать мою страну.
Я подданных люблю, свидетели в том боги,
А должен прибавлять ещё на них налоги;
Хочу знать правду - все мне лгут,
Бояра лишь чины берут,
Народ мой стонет, я страдаю,
Советуюсь, тружусь, никак не успеваю;
Полсвета властелин - не веселюсь ничем!»
Чувствительный монарх подходит между тем
К пасущейся скотине;
И что же видит он? рассыпанных в долине
Баранов, тощих до костей,
Овечек без ягнят, ягнят без матерей!
Все в страхе бегают, кружатся,
А псам и нужды нет: они под тень ложатся;
Лишь бедный мечется Пастух:
То за бараном в лес во весь он мчится дух,
То бросится к овце, которая отстала,
То за любимым он ягнёнком побежит,
А между тем уж волк барана в лес тащит;
Он к ним, а здесь овца волчихи жертвой стала.
Отчаянный Пастух рвёт волосы, ревёт,
Бьёт в грудь себя и смерть зовёт.
«Вот точный образ мой, - сказал самовластитель, -
Итак, и смирненьких животных охранитель
Такими ж, как и мы, напастьми окружён,
И он, как царь, порабощён!
Я чувствую теперь какую-то отраду».
Так думая, вперёд он путь свой продолжал,
Куда? и сам не знал;
И наконец пришёл к прекраснейшему стаду.
Какую разницу монарх увидел тут!
Баранам счёту нет, от жира чуть идут;
Шерсть на овцах как шёлк и тяжестью их клонит;
Ягнятки, кто кого скорее перегонит,
Толпятся к маткиным питательным сосцам;
А Пастушок в свирель под липою играет
И милую свою пастушку воспевает.
«Несдобровать, овечки, вам! -
Царь мыслит. - Волк любви не чувствует закона,
И Пастуху свирель худая оборона».
А волк и подлинно, откуда ни возьмись,
Во всю несётся рысь;
Но псы, которые то стадо сторожили,
Вскочили, бросились и волка задавили;
Потом один из них ягнёночка догнал,
Которой далеко от страха забежал,
И тотчас в кучку всех по-прежнему собрал;
Пастух же всё поёт, не шевелясь нимало.
Тогда уже в царе терпения не стало.
«Возможно ль? - он вскричал. - Здесь множество волков,
А ты один... умел сберечь большое стадо!» -
«Царь! - отвечал Пастух, - тут хитрости не надо:
Я выбрал добрых псов».

1802