Виржини Шиманец: Не нужно много усилий, чтобы быть «чужим» в Беларуси

Французская исследовательница Виржини Шиманец в своем интервью для «Новай Еўропы» размышляет о связи национализма и диктатуры, фигуре чужака в беларусской культуре, наконец, об ультраправом дискурсе, в котором, как оказывается, нет ничего специфически беларусского.

Национализм, расизм, диктатура

Ваша последняя книга «Восточнославянская идеологическая конструкция. Языки, расы и нации в России XIX века» (2013) посвящена тому, как конструировали идентичность в Российской империи в ХІХ веке, с акцентом на том, что происходило в Беларуси и Украине. Как Вы думаете, насколько острой сегодня в Беларуси является проблема национальной идентичности и какие уроки осмысления исторического опыта ХІХ века нам могли бы быть полезными сегодня? Насколько полезен сам разговор о национальной идентичности?

В моей последней книге я старалась не говорить о «национальной идентичности» в тех местах, где проблема касалась именно создания «русской расы», необходимой для поддержания самодержавия и могущества Российской империи. И потом, сторонники расовой теории XIX века не использовали понятие «национальная идентичность». Эти господа – я обнаружила всего лишь одну женщину-славистку, которая работала в 1850 году, – были более категоричными. Они были одержимы идеей борьбы против «эгалитарного мышления», и мы часто забываем, что их обширные исследования, проводившиеся также в Европе, были направлены на то, чтобы уничтожить демократическую мысль как таковую.

Сегодня в вашем регионе слово «раса» нередко заменяется термином, который выполняет ту же самую стратегическую функцию, – словом «этнос». У «этноса» не больше научного смысла, чем у понятия «раса», однако он обладает не меньшей политической эффективностью, что и «раса» в XIX веке. История XIX века показывает, что любая диктатура нуждается в том, чтобы её мыслили как чистый продукт «природы», несомненно, низшей по отношению к тем, кто ей подчиняется. Разговор о «национальной идентичности» беларусов, то есть о том, какова их «природа», в полной мере сопровождал процесс установления диктатуры в современной Беларуси. Сегодня эти разговоры не имеют другой цели, кроме как поддержания существующих представлений об обществе, так как имеется определённый стратегический интерес в том, чтобы заставить всё население думать, что природная специфика людей определяет их политическое единство: что нет необходимости в партиях, парламенте или прозрачных выборах. Исследования истории XIX века учат нас тому, что те, кого мы считаем подчинёнными народами, никогда не имели других прав, кроме как обладать «национальной идентичностью».

Насколько сегодня актуален анализ отношения между национализмом и расизмом? Есть ли специфика у этого отношения в нашем регионе и в Беларуси в частности? Насколько (где, в каких сферах жизни) понятия нации и расы работают в сегодняшней Франции (и Европе)?

Создатели расовой теории XIX века определяли нации на основе отношения равенства, которое они последовательно установили между «расами» и языками. Беларусский национализм, в частности, родился из расовых исследований, проводимых Российской империей, и поэтому не предполагалось, что он станет антироссийским. То, что он в итоге таким стал, означает, что, в принципе, нет противоречия в использовании положений пророссийского русского национализма в пользу антироссийского русского национализма. Для этого необходимо всего лишь поменять местами полярности, но не ставить под сомнение саму идею расы, которая находилась в основе понятия общего русского народа.

Ни одна из беларусских книг по истории не исследует данный феномен серьёзно, как и то, что начиная с XIX века русские антироссийские национализмы, будь то беларусский или украинский национализм, остаются полностью подчинены логике возникновения русскости и тем самым поддерживают имперскую систему мышления, против которой они намеревались бороться. Выйти из состава империи обозначало бы освободиться от идеи, что у нас самих русскость более совершенная, нежели у наших соседей по дому.

Франция обладает также уникальной историей в вопросе расы и нации, так как в определённый момент она превратилась в имперскую республику. С одной стороны она подарила XIX веку самых великих теоретиков расы и империи. С другой стороны её республиканская история глубоко укоренила идею «права земли», несмотря на то, что оно по-настоящему применялось, более или менее выборочно, только в метрополии. До сих пор «право земли» оспаривается различными ультраконсервативными группировками, которые de facto привязывают национализм к расизму, утверждая, что быть французом – это вопрос «права крови» и «природы», а не выбора.

Беларусская культура в Беларуси и за ее пределами

В 1999 году вы способствовали постановке во Франции «Чернобыльской молитвы» Светланы Алексиевич. Как Вы относитесь к спорам в Беларуси среди части культурной элиты о том, что Алексиевич «не наша» писательница, а «советская», «русская»?

По сути, Светлана Алексиевич не «ваша» писательница. Как человек, она «вам» не принадлежит. Её не надо путать с её произведениями, в том смысле, что у неё, как у личности, есть свои качества и недостатки, которых нет у её произведений. Несмотря на упрёки, не имеющие отношения к литературе, со стороны части беларусов, хотелось бы, чтобы с личностью Светланы Алексиевич перестали обращаться так же плохо, как порой обращаются с неодушевлённым текстом. Вообще, её тексты уже давно являются частью всемирного литературного наследия. И это не потому, что они написаны на русском или потому, что Светлана Алексиевич – «советская» писательница, но потому, что десятки «проводников» (passeurs) озабочены тем, чтобы перевести ее книги на десятки других европейский языков.

Если автора переводят, то это происходит, потому что его произведения не оставляют нас равнодушными, потому что, читая оригинал, мы слышим, как он звучит на языке перевода. Культурная элита, о которой вы говорите, не слышит на беларусском языке то, что Светлана Алексиевич пишет на русском. И, кстати, я сомневаюсь, что эта элита относилась бы лучше к Светлане Алексиевич, если бы она писала по-беларусски. Даже Василь Быков, умирая, понимал, что он не был «вашим». И это несмотря на то, что он писал по-беларусски и занимал антисоветскую позицию. На самом деле, не нужно прилагать много усилий, чтобы быть «чужим» в Беларуси. Фигура чужого и/или изгнанника даже стала одной из основных черт современной беларусской культуры.

А каковы шансы беларусской культуры получить внешнее признание? Необходимо ли оно вообще? Насколько беларусская культура вписана сегодня в европейский контекст?

Точно такие же вопросы сегодня задают французские режиссёры, спрашивая о шансах французского кино добиться успеха на международном уровне. Ответ прост: по сравнению с Голливудом apriori шансов нет. Если кому-то всё ещё удаётся снять фильм во Франции, то это лишь благодаря помощи французского государства, которое стремится сделать всё возможное и действует с согласия профессионалов, не выступая против них. В Беларуси ситуация другая. Здесь underground и люди, которые чувствуют себя чужими в обществе, выступают против того видения культуры, которое им предлагает государство. Некоторые из них сделали многое для признания беларусской культуры в Европе и на международном уровне, не имея при этом необходимой финансовой поддержки. На протяжении двух последних десятилетий беларуское государство в основном препятствовало всем далеко идущим творческим проектам, заменяя понятие «беларусской культуры» на понятие «государственной идеологии», которое до сих пор функционирует как нечто «естественное» и для которого распространение ультраконсервативного мышления является основной задачей. Художественные произведения, которые выступают с проектом «закрытого» для других общества, ни по каким разумным причинам не могут быть интегрированы в то, что вы называете «европейским контекстом», до тех пор, пока данный контекст сам не станет достаточно консервативным для того, чтобы принять столь ограниченное и эссенциалистское понятие «культуры».

Беларусское общество, патриархат и ультраконсервативный дискурс

Вы были соавтором книги «Беларусь: механика одной диктатуры» (2007). В рецензии на нее говорится, что авторы попытались вписать то, что происходит в Беларуси, в более широкий контекст. С Вашей точки зрения, каковы плюсы и минусы беларусского общества и государства сегодня, является ли слово «диктатура» исчерпывающим при описании Беларуси и ее будущего?

Слово «диктатура» обозначает политический режим, который в данном случае стремится нам навязать своё узкое представление о том, чем является Беларусь и идентичность её жителей. Он требует, в частности, опираясь на насилие, единогласия по поводу данного представления, которым сковывает все части общества. Парадоксально, но режим утверждает, что внутри беларусского общества нет конфликтов и в то же время постоянно проводит политику его усмирения. Термин «диктатура» для меня достаточно ясный, чтобы описать то, что происходит сегодня в Беларуси. Тем не менее мне кажется, что он абсолютно противоположен понятию будущего. Я не вижу в нём недостатков и преимуществ и одновременно вхожу в число тех, кто надеется, что однажды, этот термин перестанет быть актуальным.

В 2003 году вышел сборник статей «Женщины на краю Европы» с Вашим текстом «Женщина как символ нации в беларусском театре рубежа веков», в котором вы анализируете участие женщин и репрезентации женских образов в период национального возрождения начала ХХ века. Вы говорите в тексте о патриархальности и маскулинности в ту эпоху. Сегодня в Беларуси проблему гендера все еще воспринимают как нечто внешнее, как то, что разрушает «традиции», как то, что пришло с Запада. С чем это может быть связано и можно ли изменить это восприятие?

Я думаю, что в первую очередь в своём тексте я говорила о способе, при помощи которого женские роли использовались в театре для создания образа беларусской нации. С этой точки зрения самым интересным произведением является Паўлінка Янки Купалы. Патриархат, действительно, одна из центральных тем в пьесе, которая в своей оригинальной версии плохо заканчивается для героини, олицетворяющей нацию. Тем не менее, в пьесе Паўлінка Янка Купала не критикует маскулинность. Когда речь идёт о системе господства, в которой в полной мере участвуют многие женщины, под вопрос ставится не мужская «природа» как таковая. То, что ставится под вопрос, – это проблема произвола власти, которая, чаще всего, связана с совсем другими причинами.

Некоторые идеи, пришедшие из gender studies, способствовали установлению связи между понятиями патриархата и диктатуры, предоставляя интересный инструмент критики для множества современных Паўлінак. Конечно, можно с подозрением относиться к тем, кто опирается на понятие гендера, чтобы изучать и разоблачать современные формы господства, обвиняя их в служении западу и в желании уничтожить «традиции». Но это классические аргументы, которые не имеют никакой «беларусской» специфики и авторы которых испокон веков противостоят тем, кто хочет двигаться вперёд. Всегда найдутся люди, ссылающиеся на традиции и «национальный» характер убеждений, чтобы утверждать, что земля плоская. Единственный ответ отрицанию и речам, проповедующим истину без аргументов и доказательств, – это говорить то, какими вещи есть на самом деле.

У нас в Беларуси местные консерваторы рисуют образ Франции и Европы, полностью состоящий из стереотипов сегодняшнего дня: «исламское засилье», «гомосексуальная Европа» и так далее. Как Вы думаете, почему в Беларуси именно так смотрят на Европу? С чем это может быть связано? Насколько и почему тем самым упрощается образ Франции и Европы?

Слово «консерватор» мне кажется довольно слабым. Это ультраконсервативный дискурс. Ультраконсерваторы в Беларуси защищают те же принципы, что и ультраконсерваторы во Франции и других странах. Они полностью совместимы друг с другом и являются частью одной и той же сети. Они разделяют одни и те же взгляды, а также склонны видеть в Европе нечистую силу. Недавно я даже читала в русской прессе выступление одного религиозного деятеля, который сравнивал Европу с «миром сатаны».

Ролан Барт поговаривал, что распознать стереотип можно в том случае, если то, что вам говорят, вызывает желание пойти спать. Когда мне говорят о «господстве ислама», я зеваю. Когда мне говорят «гомосексуальная Европа», я начинаю дремать. Когда разговоры доходят до «мира сатаны», то я в основном уже крепко сплю.

Виржини Шиманец (Virginie Symaniec) (род. в 1968) – исследовательница беларусского театра, лингвист, историк. Живет в Париже. Автор книг на французском: «Беларусь: механика одной диктатуры» (2007, совместно с Ж-Ш. Лаллеман), «Восточнославянская идеологическая конструкция. Языки, расы и нации в России XIX века» (2013). В течение 10 лет возглавляла парижскую ассоциацию «Беларусские перспективы». В 2011 году основала издание Le Ver à Soie в Париже.

В этом году планируется выступление Виржини Шиманец в рамках «Европейского кафе».

Вопросы готовили Алексей Браточкин и Ольга Шпарага.

Перевод с французского Виталия Щуцкого