Инакомыслие в СССР

В. Селезнев

Тьма – тьмущая кандидатских и докторских диссертаций сочинена о руководящей роли коммунистической партии Советского Союза: в гражданской войне, индустриализации, коллективизации, войне 1941 – 1945 годов, во всех пятилетках, в промышленности, сельском хозяйстве, профсоюзах, комсомоле, литературе, кино, спорте, балете, - словом, всегда, везде, во всем.

Темы эти были неисчерпаемыми и беспроигрышными: ну кто бы посмел хоть легонько усомниться в научной ценности мильон первого труда о родной партии! Только надобно было блюсти заданные правила игры в историю: вдохновляться последними решениями последнего партсъезда; факты подбирать лишь типические, то есть зримо, весомо доказывающие наши невероятнейшие победы (так искусный картежник ловко тасует карты); впрочем, не только не возбранялось, но даже поощрялось попутно упомянуть и об отдельных недостатках и трудностях, которые само собой, успешно преодолеваются. Но ни в коем случае нельзя было называть запрещенные имена: при Сталине – Троцкого, при Хрущеве – Сталина, при Брежневе – Хрущева, при Андропове – Брежнева, при Черненко – Андропова.

Этак года за два до кончины  величайшего корифея всех наук, всех времен и всех народов сдавал я зачет по основам марксизма-ленинизма (так в ту бесовскую пору зачем-то маскировалась история  КПСС) Берте Смирновой  - начинающей, а посему особо ретивой преподавательнице этих самых основ. Досталась мне какая-то маленькая статейка Сталина, то ли две, то ли три странички, где Иосиф Виссарионович как всегда материл своего первейшего врага Льва Давидовича. Отвечаю: товарищ Сталин в этой статье разоблачает Троцкого…

И вдруг слышу истеричный вопль сверхбдительной особы: «Не называйте мне это имя!» Так и сказала - «это имя», не посмев вслух  произнести фамилию подлинного вождя Октября, создателя Красной армии. Позвольте, да что же отвечать, если в статье кроме дикой брани по адресу Троцкого ровным счетом больше ничего и нет. Следует новое директивное указание: говорите мне только правильное, только идейно верное!

И, разумеется, нельзя было выразить хоть малейшее сомнение в истинности любого творения Основоположников. Когда в те же годы на историческом факультете на семинаре по марксизму-ленинизму восхваляли великий  труд Ильича «Развитие капитализма в России», вдруг поднимается поляк Богдан Бжезинский:

-         По моему мнению, Ленин в этой работе был не прав.

Преподавательница Алевтина Васильевна Курсанова слегка побледнела.

-         Богдан, вы этого не говорили.

-         Нет, я это сказал, - упрямо повторяет Богдан. - Ленин здесь дает неправильное определение концентрации пролетариата.

-         Останьтесь после занятия, Богдан. Мы с вами потом поговорим.

Хорошо еще, что никто из студентов не стукнул куда следует об этом; иначе было бы худо и ревизионисту Богдану, и преподавательнице, не сумевшей дать достойный отпор вражескому выпаду. Но самое интересное в том, что Богдан Бжезинский сказал сущую правду: Ленин, дабы завысить численность возлюбленного им пролетариата, зачислял в его ряды и сезонных рабочих, по сути крестьян, приезжавших в город на заработки!

Вот такая веселая история вершилась с нашей отечественной историей. Если был строжайший запрет на  имена многих видных руководителей правящей партии (за скромный вопросик: «А с кем это наш Ильич отдыхал в Разливе в шалаше?», не в меру любопытный мог отправиться куда подальше этого самого Разлива), то что уж говорить о тех политических деятелях, кто отвергал коммунистическую доктрину, кто выступал против диктатуры кухарок и летучих тунеядцев.

Официальная пропаганда твердила изо дня в день: весь советский народ все теснее сплачивается вокруг любимой партии – после очередного или внеочередного ее съезда, исторического доклада или прискорбной смерти очередного дорогого вождя; и лишь кучка отщепенцев  и сумасшедших, антиобщественных элементов не хочет ходить строем, не хочет жить в  самом гуманном и демократическом государстве, «где так вольно дышит человек», как оповестил  всех советских граждан незабвенный Лебедев-Кумач.

Полное единодушие всего советского народа – это миф, придуманный кремлёвскими вождями для отечественных простаков и наивно-доверчивых западных интеллигентов. Даже в самые беспросветные годы по совдепии гуляли анекдоты о коммунистической партии и о ее несменяемых до самой смерти вождях, о колхозном закабалении крестьян, куда более тотальном, чем при крепостном праве (в 1950 году участники фольклорной экспедиции Саратовского университета услышали в одном из сел такую частушку: «Трактор пашет, земля сохнет, / Всё равно колхозник сдохнет»); о грабеже народа, о космических амбициях правителей нищей страны, пересказывали друг другу передачи западных радиоголосов, доходивших сквозь вой коммунистических глушилок. Вольные разговорчики не могла до конца пресечь даже самая разветвлённая сеть штатных и добровольных доносчиков.

Саратовский электромонтёр М. П. Сенченко в 1945-1951годах пересказывал  знакомым содержание передач западных радиоголосов, пока наконец кто-то не настучал на него[1].

Едва ушел в мир иной кремлёвский генералиссимус, как многие интуитивно почувствовали, что в Кремле началась свара за власть между сталинской сворой, что новые властители должны будут хоть как-то облегчить положение народа.

Шофер машинно-тракторной станции С. И. Лихачев 6 марта 1953 года (напомню, что в этот день главный сталинский диктор возвестил всему осиротевшему миру о смерти Сталина), не стал горевать о смерти великого вождя: «Что нам о нём плакать, пусть грузины плачут, он их освободил от налогов, а с нас всё равно дерут». Лихачев резонно предположил, что теперь могут снизить налоги, уменьшить суммы добровольно-принудительного займа[2].

А 8 марта, когда соратники   еще не успели унести в мавзолей бывшего вождя, студентка и библиотекарь А. М.  Брилон сказала подругам в библиотеке Саратовского горкома партии  - нашла время и место для крамольных высказываний! - что «слышала от людей, будто американцы передают по радио, что у нас после смерти Сталина идёт разброд, а Молотов – волкодав и хочет взять власть в свои руки»[3].

Поток угрожающих антикоммунистических высказываний резко усилился после ХХ съезда партии, после устранения от власти группы Молотова-Маленкова-Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова (самая длинная русская фамилия, как острили в ту пору).

Студент Саратовского автодорожного института Б. И. Иванов в марте 1956 года среди товарищей критически высказывался о решениях ХХ съезда, о советском правительстве и о советской демократии, хвалил страны западной демократии[4]. 

Начальник сектора саратовской проектировочной конторы А. П.  Клочков с 1956 года писал анонимные письма в «Правду», «Известия», американскому послу в СССР, призывая: «Народы мира! Мы, народы России, изнемогли и не можем сами освободиться от  каннибалов коммунизма. <…> Бросьте на логово этих людоедов пять водородных бомб, и с коммунизмом будет покончено. Не медлите с разгромом коммунизма, иначе будет поздно»[5].

6 февраля 1957 года в столовой лагерного пункта была вывешена листовка: « Весь рабочий класс Советского Союз в связи с многолюдской [6] эксплуатацией человечества требует пересмотра социалистической системы и сбросить с плеч коммунистический  строй… Долой власть советов! Долой коммунистов! Да здравствует молодёжь лагерей!»  Автор листовки - заключённый Я. Т. Баулин[7].

Плотник на строительстве саратовской теплоцентрали П. П. Ганюшкин в общежитии резко критиковал советскую власть. Под его влиянием член партии Ю. К. Кочетков послал анонимное письмо в редакцию газеты «Коммунист», где описал в каких условиях живут рабочие.

15 января 1957 года Кочетков расклеил на стройке шесть листовок[8].

Н. И. Шоболов в декабре 1956 года и в апреле 1957-го отправил из лагеря знакомому два письма, где доказывал, что в СССР нет свободы, «и если сейчас в нашей стране было примерно процентов 80 судимых, то по последнему Указу РСФСР будет все 100 %  судимых, и в целом наша страна окажется страной преступников и будет вся огорожена колючей проволокой, и это всё будет называться свободой слова, печати …»[9].

Электрик школы-интерната А. К. Рзянин 2 июля 1957 года в вагоне электрички называл Хрущёва кукурузником, восхищался материальным уровнем жизни в капиталистических странах и доказывал преимущество многопартийной системы[10].  Досталось коммунистической системе и от разнорабочего И. С. Глузды. Он публично ругал жизнь в СССР, Хрущёва и Булганина, возмущался подавлением венгерского восстания; говорил, что «у нас такая демократия, кого представит партия на выборы, за того и голосуй». Глузд слушал и давал слушать другим «Голос Америки»[11].

12 июля 1957 года В. В. Пантюхин в дежурной комнате милиции заявил, что не согласен с решениями июльского пленума ЦК КПСС, матерно ругал партию и правительство[12]. В письмах в редакции газет и журналов, в партийные и советские органы контролёр комбината В. Н. Нефёдов также осуждал решения того же пленума о снятии Молотова, Маленкова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова[13].

Зек Ю. Богданов в апреле 1962 года послал воззвание в редакцию «Правды» и генеральному прокурору, называя большевиков «душителями всех демократических свобод, палачами» и прочими столь же прелестными именами[14].

Юрий Шкилонц, сидевший в тюрьме в Саратовской области, в июле 1963 года послал письма начальнику тюрьмы и тогдашнему первому секретарю партии Хрущеву, где осуждал бесчеловечную коммунистическую систему. А в ноябре того же года  отправил письмо в ЦК КПСС, в котором заявил об отказе от советского гражданства. Вместе с Валерием Тарасовым разбросал по тюрьме двенадцать антикоммунистических листовок. Зек Николай Шапошников в лагере не только ругал советскую власть, но и сделал себе татуировку: «Да здравствует президент Кеннеди! Долой Хрущева! Смерть коммунистам и чекистам!»[15].

Скачок цен 1962 года: разумеется, временный, разумеется, для блага самого же народа, как цинично вострубили кремлевские пропагандисты, вызвал новый всплеск всеобщего недовольства; рабочие Новочеркасска вышли на улицы города, требуя немедленной отмены грабительского постановления партии и правительства. Электросварщик А. П. Климов был возмущён повышением цен и сказал, что готов убить Хрущева[16].

 Такие примеры можно множить и множить. Надо ли говорить, что смельчаки расплачивались  статьёй 58-й.

Разумеется,  далеко не все были столь нелестного мнения о самой лучшей стране в мире: кто-то искренне верил в пришествие царства коммунизма, кто-то попросту прислуживал власти, но очевидно коммунистическое враньё о тотальном единодушии всех советских граждан, об их несокрушимой вере в бессмертное учение Маркса-Энгельса-Ленина-Сталина (после марта 1953 года из этой как будто навечно высеченной четвёрки последнее имя вдруг исчезло – словно его никогда и не бывало).

В то время, понятно, не было ни социологических исследований, ни опросов общественного мнения (сама мысль о них показалась бы контрреволюционной дерзостью), но многие, очень многие  посмеивались над  агитпроповскими болванками Однако кто из нас до публикации в 1992 году фундаментального исследования Людмилы Алексеевой «История инакомыслия в СССР. Новейший период» (впервые книга вышла за границей в 1984–м,  в том самом гениально предугаданном Андреем Амальриком году - «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?») хорошо знал историю национальных, религиозных и правозащитных движений, догадывался об истинных масштабах политического и морального сопротивления тоталитарному режиму?

Сотни независимых групп, кружков, объединений, протестовавших против не прекращавшихся  никогда репрессий, защищавших гражданские права, национальные права, права верующих. Поток захлестнувшего империю самиздата. Тысячи арестованных и осужденных, брошенных в психушки. А сколько самиздатчиков или читателей недозволенного так и не удалось выловить подручным неизвестного поэта и известного чекиста Андропова! Думаю, тут счёт пошел бы уже на десятки, если не на сотни тысяч человек.

Все группировки, так или иначе противостоявшие коммунистической тирании, напрочь отвергали любые насильственные действия: сопротивление было только мирным, только в рамках конституции, но достаточно энергичным  и в конечном итоге оказалось очень действенным (хотя тогда выглядело абсолютно безнадежным: «Выпьем за успех нашего безнадежного дела!»). Пошел впрок трагический урок  русской, да и не только русской, истории.

Уже при жизни моего поколения рухнул миф о монолитности коммунистической партии, моментально разлетевшейся на десяток конкурирующих друг с другом фракций, о несокрушимом единстве партии и народа (на демократических митингах в Саратове в 1990 году реял плакат: «Народ и партия едины, но по-разному едим мы!»), миф о кучке идеологических отщепенцев.

А 21 августа 1991 года почил коммунистический режим. Умевший только лгать, грабить и убивать. Начавший и кончивший путчем. Мнивший себя венцом развития  всего человечества, высшим и последним этапом мировой истории.

Я проснулся в шесть часов

С ощущеньем счастья:

 Нет резинки от трусов

                                                И советской власти!