Вас интересует математик Г.Перельман?

Вас интересует математик Г.Перельман?

Маша Гессен. Совершенная строгость. Григорий Перельман. Гений и задача тысячелетия

• Издательство: Астрель, Corpus, 2011
• Перевод: с англ. Ильи Кригера

Роман Арбитман 8 сентября 2011

книги лехаим наука россия

• Давно замечено, что подлинный гений отличается от простого таланта не только масштабами своего дарования, то есть, условно говоря, количественно, но и неким качеством отношений с внешним миром. Если талант комфортно вписывается в реальность, как леонардовский человек в отведенную ему окружность, то гению, напротив, всякая гармония категорически чужда: он выламывается из рамок пошлых обстоятельств, идет им вразрез и покупает линованную бумагу лишь затем, чтобы писать на ней поперек. Мир, растопырив объятия, пытается уловить гения и приспособить к собственным нуждам, а тот выскальзывает и остается при своих.
  
  Для журналистки Маши Гессен главный герой ее книги, математик Григорий Яковлевич Перельман, доказавший гипотезу Пуанкаре, — гений априори, и осознание этого факта значительно облегчает творческую задачу исследовательницы. Ответ уже указан в конце задачника, и автору остается лишь набрать необходимую эмпирику и распрямить все вопросительные знаки до кондиции знаков восклицательных.
  
  Вы вот, например, можете представить Гришу П. общительным спортивным мальчиком, дергающим девочек за косички, припевающим хором, выпускающим стенгазету или хотя бы пускающим кораблики по весенним лужам в компании таких же сорванцов? Нет? И правильно! Читатель не удивляется, узнав о том, что Перельман с детства был нелюдим и аутичен, что у него были нелады с физкультурой, что он не любил мыться, стричь ногти и завязывать шнурки на ботинках, а из всех женщин отдавал предпочтение маме. Прибавьте к этому ярко выраженное еврейство — и портрет будет завершен.
  
  Понятно, что при таких условиях устрица гениальности могла раскрыться — и явить жемчужину — лишь чудом. Никакие, пусть и самые блестящие, математические способности не помогли бы нашему герою не только пробиться, но и выжить в обществе развитого социализма, где без сдачи норм ГТО даже отличнику не светила золотая медаль, аутизм воспринимался как опасное упрямство, а замкнутость — как признак неблагонадежности. Не будем забывать и про негласную, но четко определенную еврейскую квоту в главных вузах страны (на математико-механическом факультете ЛГУ, например, «инвалидам пятого пункта» выделялось два человекоместа в год).
  
  Сложись обстоятельства по-иному, Перельман мог бы и не окончить школу, не поступить в вуз, загреметь в армию и сгинуть в песках Кандагара (СССР как раз тогда увяз в Афганистане). Но повезло: на всех жизненных этапах находились понимающие взрослые — учителя, наставники, старшие коллеги, — которые терпеливо помогали преодолевать идиотические преграды, чтобы на долю героя выпадали только препятствия интеллектуального свойства, а уж с ними-то гений справлялся сам. Таким образом Перельман, победив на международной математической олимпиаде (как его, с такой-то фамилией, туда пропихивали — отдельная песнь), получил право поступить без экзаменов в любой вуз. Он выбрал матмех ЛГУ и, одолев квоту, стал третьим «официальным» евреем на курсе. Далее были учеба, стажировка в США, возвращение в Россию и годы добровольного затворничества, в течение которых непрерывно шел мыслительный процесс, завершившийся протуберанцем триумфа...
  
  Сама долгоиграющая история доказательства гипотезы Пуанкаре и утверждения перельмановского приоритета изложена Машей Гессен по-школярски дотошно, однако в рецензии нет нужды углубляться в топологические дебри: читатели, не сведущие в тонкостях вопроса (а таких — подавляющее большинство), готовы верить на слово, что задача соизмерима математическому дару Перельмана. Другое дело, что факт присуждения ему крупнейших премий был почти сразу отодвинут на информационную обочину куда более интригующим обстоятельством.
  
  Увы нам, грешным! Вовсе не гениальность Григория Яковлевича, не взятая им научная высота и даже не сами внушительные премии сделали нашего героя ньюсмейкером, а именно горделивый отказ от награды Института Клэя, явное нежелание забирать и тратить честно заработанные деньги. Этот факт и превратил у нас Перельмана в настоящую суперзвезду, в персонажа таблоидов и притчу во языцех. Даже российский премьер, беседуя с учеными, между делом помянул «Гришу», не в силах скрыть удивления пополам с раздражением: «Где деньги? Он даже от денег отказывается. Вот мы пытаемся ему хоть как-то… Но он и эти не берет…» Ну гений — одно слово.
  
  Досадно, что от внимания Маши Гессен ускользнуло любопытное, почти мистическое совпадение: в 1976 году, когда юный Гриша Перельман впервые пришел в математический кружок Ленинградского дворца пионеров, Госпремия СССР была присуждена фильму «Премия», по сценарию Александра Гельмана. Едва ли создатели картины могли предвидеть, что уже в иные времена история бригадира П., который отказался от премии, обретет столь парадоксальное продолжение.
  
  
  

Маша Гессен. Совершенная строгость. Григорий Перельман. Гений и задача тысячелетия

• Издательство: Астрель, Corpus, 2011
• Перевод: с англ. Ильи Кригера

Маша Тууборг 8 сентября 2011

биографии книги наука

• Людей интересуют знаменитости и деньги, притом деньги случайные интересуют больше, чем деньги, создаваемые годами. Виртуальные деньги даже лучше, чем настоящие, — концентрат богатства в дистиллированном виде. Что касается знаменитостей — «сделанные» котируются ниже «настоящих», а радужно-попсовые — ниже скандально-известных. А если к тому же эта внезапная знаменитость не желает общаться с журналистами и рассказывать подробности личной биографии, у такого человека есть шанс заполучить прижизненный биопик и миф о себе-любимом, созданный руками любознательных энтузиастов. То есть Стив Джобс, при всех своих поразительных достижениях, деньгах и болезни интересен меньше, чем Марк Цукерберг, — потому что Стив Джобс доступнее.
  
  Григорий Перельман вполне вписывается в нынешние каноны мегазвезд: он замкнут, а значит — загадочен. Он знаменит не только в России. Его достижения грандиозны (решил «задачу тысячелетия»), но абсолютно непостижимы (какие-какие многообразия?) — и это, подобно виртуальным деньгам, чистый концепт «великого открытия/изобретения». И главное, он мегазвезда наоборот — человек, который отказался от миллиона и даже не потрудился сделать это в прямом эфире ток-шоу.
  
  Маша Гессен в книге «Совершенная строгость» пытается разобраться, кто же такой Григорий Перельман и как он пришел к доказательству гипотезы Пуанкаре. Для этого она обращается к истокам: истории советской математики, истории советских математических школ, к подробностям личной жизни академиков и профессоров, к гомоэротизму мужских сообществ и дискриминации евреев в СССР. Григорий Перельман здесь вроде бы на своем месте: еврейский мальчик, замкнутый, послушный, с явными признаками одаренности и необходимыми настоящей звезде странностями. Автору не очень мешает его нелюбовь к мытью и стрижке ногтей, пусть это и не вписывается в парадигму «совершенного духа в совершенном теле». Перельман лишен слуха и не понимает поэзии — и стоит, таким образом, в стороне от своих гармонично развитых одноклассников и однокурсников. Он не интересуется девочками, но вместе с тем категорически отказывается слушать, например, пение кастратов, потому что его «неестественные вещи не интересуют». При всех гонениях на евреев в советской науке Перельман счастливым образом оказывается там, где хочет (и где ему нужно оказаться), — в матшколе, в олимпийской сборной математиков, в институте, за границей. Иначе говоря, его жизнь все время противоречит условиям, которые описывает Гессен. Авторский комментарий к этому — везение Перельмана и его «ангелы-хранители». У Перельмана, разумеется, был талант — но одного таланта недостаточно. Поэтому не менее важны учителя, которые расчищали ему дорогу и вели его к успеху, заботливая мама, преданные друзья и внимательные коллеги. На протяжении всей книги автор не устает повторять: Перельман жил только математикой и для математики. Он игнорировал идиотские советские реалии, но честно выполнял все, что от него требовали, будь то прыгать через скамейку или ходить на лекции о научном коммунизме.
  
  Суть личности Перельмана заключается, как считает Гессен, в следующем:
  
  «Он сформулировал на основе некоторых известных ему абсолютных ценностей ряд собственных правил и старался им следовать. Когда возникали новые ситуации, Перельман формулировал новые правила. Это может показаться нелогичным и непостоянным — но только тому, кому неизвестен алгоритм. Перельман считал, что весь мир должен следовать его правилам; ему не приходило в голову, что другие этих правил не знают.
  Правила Перельмана основывались на универсальных ценностях, и честность была одной из них. Быть честным — значит всегда говорить правду и ничего не утаивать, то есть передавать всю доступную тебе точную информацию о предмете».
  Стремление быть честным — прекрасное, редкое качество. Но дальше мы сталкиваемся с сообщением, что в летнем лагере лекции Перельмана «могли быть предельно непонятными, а поведение — просто оскорбительным». И что в какой-то момент своей биографии Перельман на вопросы о том, чем он сейчас занимается (а занимался он гипотезой Пуанкаре), отвечал: «Я не хочу вам рассказывать». Случалось, он обращался к коллегам за консультациями, получал ответ и игнорировал все их встречные вопросы. Сложно воспринимать это поведение как «абсолютную честность», но все-таки возможно — Гессен удается истолковывать факты так, чтобы получить непротиворечивую «модель Перельмана». Здесь оказывается очень уместен рассказ о синдроме Аспергера — форме аутизма, при которой IQ пациента средний или выше среднего, а коммуникативные способности «нестандартные». «Эти люди с трудом заводят друзей и испытывают трудности в общении. Они испытывают сложности с пониманием и иногда с трудом контролируют свои эмоции». Аспергерианские черты Гессен находит не только у Перельмана, но и у основателя советской математической науки Колмогорова, а «то, что отмеченные трудности с социализацией не повредили карьере Колмогорова, является показателем встроенности аспергерианской культуры в российскую математическую», — считает она.
  
  Книга «Совершенная строгость» имеет целью найти ответ, почему именно Григорий Перельман — один из многих воспитанников советской матшколы, один из многих одаренных математиков — сумел решить «задачу тысячелетия». В процессе, если верить предисловию, Маша Гессен «переоткрывает несколько жанров» — биографию современника и популярную историю науки. Открытий, впрочем, особых нет — без рассказа об эпохе и времени биографии и не пишутся; без минимального введения в предмет нет смысла даже пытаться разъяснить гипотезу Пуанкаре. То, с чем мы имеем дело, — отличная беллетризованная биография на основе честного журналистского расследования, фикшн в шкуре документалистики. Примерно то же самое, что делает Вернер Херцог со своими документальными фильмами — берет факты и интерпретирует их при помощи монтажа и закадрового голоса, исходя из авторского видения проблемы.
  
  Журналист Маша Гессен написала биографию Григория Перельмана без участия самого Перельмана — и это сближает книгу с биографией Марка Цукерберга, созданной сценаристом Беном Мезричем также без участия главного героя. И там, и тут главный источник информации — друзья и коллеги, и тут, и там — герои со странностями, если не сказать больше. Достижения Цукерберга, правда, понятнее для публики — на facebook можно зайти и потыкать в кнопку «Like». Гипотеза Пуанкаре из развлечений предлагает разве что анимированный гиф с превращением чашки в бублик. Главное различие: миф Цукерберга сложился в картинку биопика и стал понятен. Миф Перельмана так ни во что и не сложился — как не сложилась из кусков советского мифа история советской математики, как не раскрылся секрет воспитания гения из непростой частной истории одного матшкольника. «Гипотеза Перельмана» приобрела одно из возможных решений — достаточно интересное, чтобы быть прочитанным, но далекое от «совершенной строгости», заявленной в названии, и потому едва ли окончательное.
  
  И другие размышления на тему:
  
  Роман Арбитман о "Совершенной строгости"
  Четыре вопроса о Григории Перельмане
  
  
  

16:3816.03.201127

РИА Новости публикует фрагменты из книги Маши Гессен "Совершенная строгость" о жизни и поступках российского ученого Григория Перельмана, отказавшегося от одной из самых престижных наград в науке ценой в миллион долларов.

Книга появится в российских магазинах в апреле этого года.

© Фото: издательство "CORPUS"

РИА Новости публикует фрагменты из книги Маши Гессен "Совершенная строгость" о жизни и поступках российского ученого Григория Перельмана, отказавшегося от одной из самых престижных наград в науке ценой в миллион долларов. Книга появится в российских магазинах в апреле этого года.

Глава 2.  Как воспитать математика

В середине 1960-х профессор Гаральд Натансон предложил одной из своих студенток, которую звали Люба, место в аспирантуре. Нельзя сказать, что этот шаг дался ему легко. Женщин в аспирантуру тогда принимали с большой неохотой, подозревая их в тайной склонности к деторождению и прочим несерьезным вещам, отвлекающим от науки.

К тому же Люба была еврейкой, а это означало, что профессор Натансон, приберегавший для нее место на кафедре, вынужден был интриговать, лавировать и заискивать. С точки зрения системы, евреи были еще более ненадежными, чем женщины. В послевоенном СССР изощренный антисемитизм имел силу негласного закона. Натансон, будучи евреем, преподавал в Ленинградском педагогическом институте им. А.И. Герцена - второразрядном вузе в сравнении с Ленинградским госуниверситетом - и оттого мог позволить себе покровительствовать евреям - студентам и преподавателям.

Правда, Любе было почти тридцать. Она уже была не в том возрасте, в котором женщины в СССР обычно выходили замуж и рожали детей. Натансон с удовольствием заключил, что она готова целиком посвятить себя математике. И оказался не так уж неправ: Люба и в самом деле была увлечена наукой. Тем не менее она отклонила щедрое предложение профессора, объяснив, что недавно вышла замуж и подумывает о ребенке. Люба рассказала, что уже приняла предложение стать учителем математики в ПТУ и теперь намерена оставить математическое сообщество Ленинграда лет на десять-двенадцать.

По советским меркам этот срок был ничтожным. Окраины Ленинграда только начинали застраиваться, и некоторые семьи перебрались из перенаселенного и обшарпанного центра в новые высотки в пригородах. Одежда и провиант, даже прескверного качества, по-прежнему были в дефиците, но промышленность потихоньку развивалась, и новоселы из пригородов теперь могли приобрести простейшие стиральные машины и телевизоры. Эти телевизоры, хотя и именовались черно-белыми, картинку давали серую, точно отображая унылую советскую действительность.

В общем, жизнь текла медленно. Гаральд Натансон продолжал преподавать в пединституте, перенаселенном и обшарпанном, когда Люба снова пришла на кафедру. Она состарилась и отяжелела. Люба рассказала, что за годы своего отсутствия она родила сына. Теперь ее Гриша подрос, пошел в школу и выказывает явные способности к математике. Он даже победил в районной математической олимпиаде в Купчине - районе новостроек, где они жили.

Следуя давней традиции математической преемственности, Гриша был готов начать с того места, где остановилась его мать. Эта история произвела на Натансона сильное впечатление: он и сам был из династии математиков. Его отец, Исидор Натансон, был автором канонического учебника высшей математики и преподавал в том же пединституте до самой смерти в 1963 году.

Сын Любы перешел в пятый класс, то есть уже мог начать серьезно заниматься. У Натансона уже был на примете преподаватель для Гриши. К нему профессор и отправил мальчика и его мать.

Так началось обучение Григория Перельмана.

* * *

Олимпиадная математика похожа на спорт куда больше, чем многие полагают. Здесь тоже есть клубы — математические кружки, есть тренеры — преподаватели математики, есть тренировки и, разумеется, состязания. Одних способностей для успеха мало: талантливому ученику нужен хороший наставник, команда, поддержка семьи и, разумеется, воля к победе. Невозможно сразу выделить будущих звезд.

Гриша Перельман пришел в математический кружок Ленинградского дворца пионеров осенью 1976 года. Он оказался гадким утенком среди других гадких утят. Гриша был полноват и неловок. Он играл на скрипке (его мать, которая обучалась не только математике, но и играла в детстве на скрипке, приглашала к сыну частного преподавателя). Когда Гриша пытался объяснить решение математической задачи, слов оказывалось так много, а речь текла так быстро, что понять почти ничего было нельзя. Он был на год младше других детей (только один мальчик в кружке был еще младше), но развит не по годам.

Гришин товарищ по кружку Александр Голованов одолевал программу двух классов за год и собирался закончить школу в тринадцать лет. Трое других мальчиков обходили Гришу на соревнованиях в первые годы его занятий. По крайней мере еще один из них - Борис Судаков, любознательный, энергичный мальчик (его родители, как выяснилось, были знакомы с семьей Перельманов), выказывал способности большие, нежели Гриша.

Как Судаков, так и Голованов были отмечены признаками одаренности. <…> Они боролись за первенство всегда и повсюду, и математика была лишь одной из многих вещей, приводивших их в восторг, одним из способов блеснуть умом и доказать свою уникальность. Гриша был любознателен, но молчалив, и для этих двоих истинным наслаждением было делиться с ним идеями. Сам же он подобное желание обнаруживал редко. Он водил дружбу с математическими задачами - крепкую, но глубоко интимную. Говорил Гриша в основном о математике, да и то чаще с самим собой. Случайный посетитель занятий маткружка не выделил бы Гришу среди других мальчиков. В самом деле, среди множества знакомых Перельмана (даже тех, кто встречался с ним позднее) я не нашла ни одного, который описал бы его как яркую личность. Никому не приходило в голову, что он может блистать. Перельмана описывали как чрезвычайно умного мальчика, предельно точного в словах и мыслях.

Природа мышления до сих пор остается во многом таинственной. Математиков можно разделить на две категории: алгебраистов, тех, кому проще справиться с любой задачей, сведя ее к числам и переменным, и геометров, которые воспринимают мир как совокупность фигур. То есть когда один математик видит формулу:
a2 + b2 = c2 , другой видит геометрические фигуры. <…>

Александр Голованов, более десяти лет проучившийся с Гришей и иногда с ним состязавшийся, отзывался об однокашнике как о незаурядном геометре: пока Голованов вникал в суть геометрической задачи, у Перельмана уже было наготове ее решение. Дело в том, что Голованов был алгебраистом. Напротив, Борис Судаков, который проучился с Перельманом шесть лет, рассказывал, что тот мог свести любую проблему к формуле. Судаков был геометром; его любимым доказательством приведенной выше классической теоремы было графическое, не требующее ни формул, ни устных объяснений. Иными словами, каждый из этих двоих думал, что стиль мышления Перельмана радикально отличается от их собственного.

Судя по всему, Гриша Перельман работал над решением в уме, не прибегая к черновику. У него и так было чем заняться: он напевал про себя что-то, кряхтел, стучал об стол шариком для пинг-понга, раскачивался взад-вперед, выбивал карандашом ритм, водил ладонями по бедрам, пока брюки не начинали лосниться - и, наконец, потирал руки. Последнее означало, что решение найдено и его осталось только записать.

Впоследствии, даже когда Перельман стал заниматься топологией, он никогда не смущал коллег блеском своего геометрического воображения, однако неизменно производил на них впечатление глубокой сосредоточенностью, с которой он перемалывал задачи. Его разум походил на универсальный прибор, способный схватить суть проблемы. Дети в маткружке называли это свойство "дубинкой Перельмана" - это было воображаемое увесистое орудие, которое Гриша держал в уме до тех пор, пока не приходило время нанести решающий удар по задаче, всегда неотразимый.

* * *

Математический кружок, где занимался Гриша Перельман, был чистым экспериментом. Преподаватель, которому профессор Натансон решил доверить своего протеже, был высокий, веснушчатый, светловолосый, горластый человек по имени Сергей Рукшин. Ему было всего девятнадцать. У него не было опыта ведения маткружка. У него не было ассистентов. Зато у него были непомерные амбиции и страх оказаться не на высоте. Днем Рукшин был старшекурсником Ленинградского госуниверситета. Дважды в неделю он надевал пиджак и галстук, преображаясь во взрослого, и шел на занятия во Дворец пионеров.

В среде смирных и чинных ленинградских математиков Сергей Рукшин был аутсайдером. Он вырос в Пушкине неподалеку от Ленинграда и был трудным ребенком. Когда Сергею было пятнадцать, он совершил несколько незначительных правонарушений. Тогда единственным привлекательным занятием ему казался бокс. Жизненный путь его просматривался вполне отчетливо: учеба в ПТУ, армейская служба и короткая из-за алкоголя и драк жизнь, - путь, который прошли многие советские мужчины того поколения.

Эта перспектива так испугала родителей Сергея, что они мольбами (а возможно, и взяткой) добились невозможного: их сын поступил в математическую спецшколу. Потом произошло еще одно чудо: Рукшин влюбился в математику и полностью отдался ей. Он участвовал в олимпиадах, но проигрывал соперникам, которые готовились к состязаниям годами. Тем не менее, ему казалось, что он знает способ победить, просто не может добиться этого сам. Поэтому он сколотил команду из школьников всего на год младше, начал заниматься с ними - и они достигли успеха. Потом он занялся подготовкой старшеклассников по всему Ленинграду. Затем Рукшин сделался ассистентом во Дворце пионеров, а год спустя, когда преподаватель, которому он ассистировал, получил работу в другом городе, Сергей сам начал преподавать.

Как любой начинающий педагог, Рукшин слегка побаивался своих учеников. В его первую группу попали Перельман, Голованов, Судаков, еще несколько мальчиков всего на несколько лет младше Рукшина, которые хотели побеждать на математических соревнованиях. И Рукшин мог доказать свое право обучать их, только сделавшись лучшим на свете тренером-математиком.

Именно это он и сделал. В следующие десятилетия подопечные Сергея Рукшина получили на международных математических олимпиадах более семидесяти медалей (около сорока - золотых). В последние двадцать лет примерно половина российских участников соревнований прошли выучку у Рукшина либо у одного из его учеников, усвоивших методы учителя. <…>

"…Я понял тридцать лет назад, - объяснял мне Рукшин, - что необходимо выслушивать каждого ребенка, который считает, что сумел решить задачу". В других маткружках дети рассказывали о своих вариантах решения у доски, и дискуссия заканчивалась после первого же правильного ответа. Тактика же Рукшина заключается в том, чтобы каждый ребенок рассказал о своем варианте решения, о своих удачах, трудностях и ошибках.

Это, возможно, наиболее трудоемкий метод обучения из существующих: ни один ученик и ни один наставник не может остаться в стороне. "Мы учим детей говорить, а преподавателей - понимать их невнятную речь и невнятные мысли".

Пока я слушала Рукшина и наблюдала за его учениками, я пыталась сформулировать свое впечатление от этих занятий. Дети увлечены сильнее, чем я когда-либо видела на занятиях других математических, шахматных, спортивных секций, но и отношения между ними напряженней. Я потратила много месяцев на то, чтобы подобрать аналогию: занятия по методу Рукшина походят на сеансы групповой терапии.

Фокус в том, чтобы в конце концов каждый ребенок объяснил свое решение задачи всей группе. Математика для этих детей - самая увлекательная на свете вещь (иного Рукшин, похоже, и не приемлет). Они проводят большую часть своего свободного времени, размышляя над задачами, вкладывая в их решение всю свою энергию, все силы - совсем как добросовестный член анонимной группы взаимопомощи, который в перерывах между собраниями выполняет предписания тренера. На занятиях кружка дети открывают душу людям, которые так много значат для них, рассказывая о том, как они пришли к решению.<…>

…Иногда Рукшин называет себя волшебником - и, похоже, всерьез в это верит: "Есть несколько стадий обучения. Сначала ты - ученик, подмастерье, как в средневековых цехах, потом - ремесленник, мастер. Потом идет стадия искусства. Но за ней есть и более высокая ступень, которую объяснить никак нельзя. Это стадия колдовства, некая магия".

Возможно, дело в том, что Рукшин всегда был больше увлечен своей работой, чем любой другой преподаватель. Да, он занимался кое-какими математическими исследованиями, но математика, кажется, всего лишь побочный продукт его главного дела - воспитания участников математических соревнований мирового уровня. Эта всепоглощающая страсть и в самом деле может выглядеть и ощущаться как магия.

* * *

Волшебникам для их ремесла нужен подходящий материал: податливый, пластичный. Рукшин, у которого по многим причинам не сложилась карьера преподавателя математики, брал под свою опеку не только потенциальных вундеркиндов, но и обычных детей, чтобы доказать - он может сделать из них математиков. Неудивительно, что его внимание привлек Гриша - не самый шумный или сообразительный, не стремящийся сильнее других к соперничеству, а самый восприимчивый.

Рукшин вспоминает, что далеко не сразу оценил мощь интеллекта Перельмана. Рукшин помогал работе жюри на некоторых районных математических олимпиадах в Ленинграде в 1976 году - просматривал листки с ответами 10-12-летних участников. В то время он искал детей со способностями к математике. Неписаные правила маткружков позволяли принимать учеников, но запрещали их переманивать. Поэтому начинающим тренерам, каким был Сергей Рукшин, приходилось искать себе учеников заблаговременно и интенсивно. Рукшину попали в руки ответы Перельмана. Они были правильными, и автор пришел к ним не всегда обычным путем.

Рукшин решил, что олимпиадные задания оказались для Перельмана слишком простыми, и предположил, что у мальчика есть будущее. Поэтому когда профессор Натансон назвал в телефонном разговоре имя своего протеже, Рукшин вспомнил его. А увидев самого Перельмана, Рукшин убедился, что в мальчике есть нечто большее, чем математическое будущее. Он увидел залог исполнения собственной мечты стать лучшим преподавателем, которого когда-либо видел свет. Рукшин сделал ставку на Перельмана - наудачу, но в случае выигрыша его ждала особая награда: а что, если ребенок, который кажется не более талантливым, чем десятки других, превзойдет их всех?

Предоставлено издательством "CORPUS"