Спор с другом: О «переходе на личности»

Я написал: «Невозможно отделить личность автора и/или публикатора от текста».

Это мой тезис.

Вот возражение (антитезис) друга моего,  Андрея Гусева.

Литературные произведения живут собственной жизнью и помимо воли автора вызывают (или не вызывают) споры, чьё-то непонимание и даже активное неприятие. По большому счёту читателю всё равно, кто написал произведение; важно – что и как написано. 

Личность автора не стоит увязывать с тем, что он написал. Знать о поступках писателя — да, наверно, нужно. Но мы же не перестанем читать Гоголя, если окажется, что он был сволочью. Не перестанем читать «Раковый корпус», «Матрёнин двор» или тот же «Архипелаг ГУЛАГ», если вдруг окажется, что Солженицын был стукачом. 

И вообще, сочинитель никому ничего не должен. Он не несёт ответственности ни перед коммунистами, ни перед демократами, ни перед папой Римским — на то он и сочинитель. Да даже перед читателями он не ответственен. Сочинитель отвечает только перед СЛОВЕСНОСТЬЮ.

Отвечаю по пунктам.

1.    Мой тезис о том, что «личность автора»—неотъемлемая составляющая любого текста был выдвинут в связи с современными  сетевыми текстами. Он относился к авторам, вообразившим себя «писателями» на том основании, что они умеют сложить несколько слов и с помощью клавиатуры «увековечить» и в Интернете. А так же тем, которые умеют скопировать и перепостить (чаще всего не читая и не понимая)  тексты «известных людей».

Вы предлагаете расширить применение этого текста? — Извольте!

2.    Литературные тексты рождаются в определенных обстоятельствах и живут тоже в связи с обстоятельствами. Вне этих обстоятельств они непонятны. Понять, что и как в них написано, без представления об этих обстоятельствах и личности автора, действовавшего в связи с этими обстоятельствами (благодаря им или вопреки),  — невозможно.

Личность автора невозможно не увязывать с тем, что он написал.

3.    Вы приводите в пример Гоголя?  Это хороший пример. И он доказывает прямо обратное.  

Гоголя невозможно понять без «Выбранных мест из переписки с друзьями», написанных в конце жизни при окончательном   затмении разума. И только такое прочтение Гоголя, начатое знаменитым «Письмом» Белинского, позволяет понять и самого Гоголя,  и его последователей.

Достоевского, например, приговоренного к смертной казни за чтение как раз этого письма.

Я говорю, разумеется,  о «прочтении», а не о «молитвенном радении» — торжественной литургии за упокой душ православных  мучеников Гоголя и Достоевского, погубленных «бесами».

4.    Пример Солженицына еще ярче. Невозможно понять этого автора  без представления о реальных, а не сусально описанных в «Иване Денисовиче» обстоятельств.  Отредактированный Твардовским для новомировской 1962 года публикации к Съезду КПСС, а потом прославленный и выдвинутый на соискание Ленинской премии этот роман совершенно непонятен. А все дальнейшие тексты Солженицына непонятны без сопоставления с текстами Варлама Шаламова, который уж точно стукачом не был.

5.    Сочинитель всегда в долгу перед читателем. Только для читателя и только благодаря существованию этого читателя он и может быть сочинителем. Другое дело, что читатель – «другой полюс литературы» тоже входит в текст.  Читатель-современник (коммунист, демократ, Папа Римский, вы и я) или читатель-потомок непременно присутствую в тексте как адресат, предполагаемый со-беседник, со-мышленник, со-чувственник, со-творец и со-автор.

6.    «СЛОВЕСНОСТЬ»  —  метафора. И авторы ввели эту метафору в оборот для ого, чтобы договориться с читателями. И вот Вам, дорогой друг, пример:

Поэт! не дорожи любовию народной.

Восторженных похвал пройдет минутный шум;

Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,

Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.

 

Ты царь: живи один. Дорогою свободной

Иди, куда влечет тебя свободный ум,

Усовершенствуя плоды любимых дум,

Не требуя наград за подвиг благородный.

 

Они в самом тебе. Ты сам свой высший суд;

Всех строже оценить умеешь ты свой труд.

Ты им доволен ли, взыскательный художник?

 

Доволен? Так пускай толпа его бранит

И плюет на алтарь, где твой огонь горит,

И в детской резвости колеблет твой треножник.


Вы полагаете, Пушкин тут обосновал теорию высокого служения богу «словесности»?

Как бы не так! Он отвечал критикам «Московского телеграфа». 

В переводе на сетевой язык это будет звучать так: «В 1830 году клоны и боты троллили Пушкина, а он их перетроллил».