ПЛАРБ К-19 658 проекта-"Хиросима".часть l.

К-19 — атомная подводная лодка проекта 658 с баллистическими ядерными ракетами, первый советский атомный ракетоносец. За многочисленные аварии лодка имела на флоте прозвище «Хиросима».Закладка состоялась 17 октября 1958 года. Спуск на воду — 11 октября 1959 года. 12 июля 1960 года поднят Военно-Морской флаг, на следующий день начаты ходовые испытания.12 ноября 1960 года Государственной комиссией подписан приемный акт о завершении государственных испытаний, вступила в строй.

 Затеев Николай Владимирович(30 июня 1926  — 28 августа 1998) — первый командир подводной лодки К-19.Родился в Нижнем Новгороде. В 1943 году был призван в Красную Армию33. Закончил Бакинское Военно-морское подготовительное училище. В 1948 году закончил штурманский факультет Ленинградского Высшего Военно-морского училища имени Фрунзе.Службу нёс на Черноморском флоте, где на подводной лодке служил сначала командиром рулевой группы, затем командиром БЧ-1, помощником, а затем и старшим помощником.После окончания Ленинградских Высших офицерских классов командиров подводных лодок в 1954 году получил под своё командование подводную лодку. За отлично проведённые стрельбы приказом Министра Обороны СССР Георгия Жукова получил досрочное звание.В 1958 году переведён на Северный флот, где получил под командование атомную подводную лодку К-19.

                      Воспоминания Затеева Н.В.:-

   << 1 июня 1961 года меня вызвали в Североморск в штаб флота. Вошел в кабинет командующего Северным флотом адмирала Чабаненко. Он ввел меня в курс дела: намечались большие учения по отработке наших противолодочных сил, и моя К-19 должна была изображать вероятного противника, который должен был как можно ближе подойти к территории СССР и нанести из-под воды ракетно-ядерный удар. Для этого мне предстояло выполнить следующее: выйти в Северную Атлантику скрытно от противолодочных сил НАТО, занять там район ожидания и по сигналу из Москвы форсировать Датский пролив подо льдами по нулевому меридиану, обогнуть с севера архипелаг Шпицберген, проникнуть незамеченным в Баренцево море и нанести удар практической ракетой по боевому полю в Мешенской губе. На все это давался месяц. На связь можно было выходить только в исключительных случаях, соблюдая полное радиомолчание и прочую скрытность. Боезапас на борту боевой, кроме одной практической ракеты.О готовности к выходу я должен был доложить лично комфлоту. Для меня почти все было впервые: новый экипаж, новая - государственной важности задача - показать, на что способен первый Cоветский подводный атомный крейсер-ракетоносец. Космических кораблей было больше, чем таких атомарин, как К-19!...По данным гидрометеоразведки, Датский пролив был забит паковыми льдами, которые медленно смещались на юг, полностью перекрывая проход между Гренландией и Исландией. Но самое неприятное было то, что с гренландских ледников в то лето начался интенсивный сход айсбергов, толщина которых доходила до километра. Наши же подводные "глаза" - гидроакустическая станция "Арктика" - дальше десяти кабельтовых (около двух километров) ничего не различали.

 Помимо навигационных опасностей нас подстерегали многочисленные корабли и самолеты НАТО на всех рубежах, перекрывавших выходы из Баренцева моря на просторы Атлантического океана.Мы вышли в этот поход в точно назначенное время: в 16.00 18 июня 1961 года. На борту 139 человек. В их числе и два стажера, которые прибыли перед самым отходом: капитан 2-го ранга Владимир Першин и его старпом капитан 3-го ранга Георгий Кузнецов. Они шли в качестве дублеров командира.Через четыре часа надводного хода я в последний раз оглядел голубое небо с незаходящим солнцем, задраил верхний рубочный люк и велел погружаться на глубину 1б0 метров. Так очень буднично начался этот роковой выход в море.Без особых приключений, преодолев несколько противолодочных рубежей НАТО, вышли в западное полушарие планеты. Заняли район ожидания в восточной части северной Атлантики. На запад лучше не ходить - там по данным метеослужбы плотное скопление больших айсбергов. К югу от нашего района - оживленная судоходная трасса Европа - Америка. На очередном сеансе связи всплыл под перископ и осторожно оглядел океан. Погода мрачная, сплошные низкие тучи, но видимость хорошая. Видно даже, как на горизонте маячат плавучие ледяные горы... Решил идти на перископной глубине, благо станция обнаружения работающих радаров молчит, ни кораблей, ни самолетов поблизости нет. Пока есть возможность - хоть одним глазом на мир посмотреть.

  Подходим ближе к одному из айсбергов. Такую ледяную махину вижу впервые в жизни! Даю посмотреть на это чудо природы всем, кто желает, осторожно обходим его вокруг за полторы мили. Конечно же, вспомнили злополучный "Титаник". Вот на такую же глыбу напоролся злополучный лайнер...На следующий день - 30 июня - мне стукнуло 35 лет. Старший кок принес в кают-компанию горячие, только что из духовки, пирожные. Я разрешил выдать экипажу двойную суточную норму вина - по 100 граммов. Принимаю поздравления и... радиограмму с приказом покинуть район ожидания и следовать по плану.По курсу - айсберги, айсберги... Даже на двухсотметровой глубине нет никакой гарантии, что не столкнемся с ледяной горой. Учу вахтенных офицеров, как уклоняться от подводных препятствий. И так двое суток...Ранним утром 4 июля подвсплыли на сеанс связи. Море почти спокойное, зыбь. Горизонт чист. Штурман определил место - невязка минимальная: полторы мили. Погрузились на сто метров. На вахту заступила надежная опытная смена. Все хорошо. На душе спокойно. Перебрался во второй отсек в свою каюту - послушать, как у нас говорят, шумы моря через подушку.В 4.15 в голове у меня взвыла "Нерпа" - динамик межотсечной трансляции: "Товарищ командир, в правом реакторе давление "ноль"! Уровень в компенсаторах объема - "ноль"! Просьба прибыть в центральный пост!" С этих слов и началась наша трагедия... 

 Первая мысль - разрыв первого контура! Самое страшное, что может случиться. В мгновение ока я влетел в центральный пост. Вахтенный механик, командир электротехнического дивизиона Владимир Погорелов быстро перечисляет, что успели сделать:- Пущены подпиточные насосы, отключены ресиверные баллоны от компенсаторов объема. Остановлены главные насосы первого контура правого борта... Видимо, разрыв первого контура.Я вызвал инженера-механика и командира дивизиона движения. Диагноз тот же. Приказываю объявить радиоактивную опасность, а шестой - реакторный - отсек аварийным. Сам же отправляюсь на пульт управления реактора, чтобы своими глазами убедиться в неотвратимом...Выяснилось - разрыв первого контура произошел в неотключаемой части трубопровода на напорном участке, но где именно, пока неизвестно. Приборы показали нарастание радиоактивности в шестом отсеке. Но самое страшное - в рабочих каналах реактора резко повысилась температура. При перегреве, согласно инструкции, нас ожидал неминуемый тепловой взрыв. Кто мог гарантировать, что взрыв этот не повлечет за собой цепную реакцию и последующий ядерный апокалипсис?Необходимо всплывать. Я доложил экипажу обстановку. Затем ввел в аварийный сигнал наши координаты и приказал радиотелеграфистам передать его в Москву. 

 Еще один удар! Наше радио не проходит. Изолятор главной антенны "Ива" оказался залитым соленой морской водой. Мы без связи с берегом. Никто не узнает, что у нас стряслось, никто не поможет... Надежда только на свои силы. Прямо на пульте управления реактором собираю "совет в Филях". С трудом набиваемся в тесную гермовыгородку - отсек в отсеке. Нас девять человек, девять инженеров, девять голов... Должны же что-нибудь придумать... Оптимальный вариант нашел лейтенант-инженер Юрий Филин. Кстати, это его первый офицерский выход в море. Филин предложил подсоединить напорный трубопровод подпиточного насоса к трубопроводу системы воздухоудаления из реактора. Это позволяло подавать охлаждающую воду прямо в активную зону. Блестящая идея! Но для ее осуществления необходима сварка вблизи пышущего всевозможными жесткими "гаммами", "бетами" и "альфами" реактором. Нужны Александры Матросовы, которые закроют своими телами амбразуры с бьющими из них лучами смерти.Ко мне подошел командир первого отсека лейтенант Борис Корчилов:- Разрешите, я пойду!- Боря, ты знаешь, на что идешь?- Знаю, товарищ командир...Знал и я, что этого статного голубоглазого парня ждала в Североморске красавица-невеста. Но... Но температура в реакторе угрожающе росла. На карту были брошены не только наши жизни. 

 Лейтенант Корчилов ушел в шестой аварийный отсек вместе с обреченными на верную и мучительную смерть c главстаршиной Борей Рыжиковым, старшиной первой статьи Юрой Ордочкиным, старшиной второй статьи Женей Кашенковым, матросами Семеном Пеньковым, Колей Савкиным, Валерой Харитоновым и Геной Старковым. Посылая этих ребят, этих мальчишек в подводницких робах в атомное пекло, я не мог не прийти к ним, чтобы подбодрить. Меня вежливо попросили покинуть отсек - радиационная обстановка не допускала пребывания в нем лишней минуты. Рентгенометры зашкаливало... Когда аварийная группа спустилась в реакторную выгородку, там плясали фиолетовые огоньки ионизированного водорода.В конце сварочных работ из шестого отсека доложили, что возник пожар с фиолетово-голубым пламенем над крышкой реактора. По команде из центрального поста отсек загерметизировали, пожар потушили. Но пламя вспыхивало еще дважды... Наконец трубопровод сварили. Я спустился вниз и подошел к переборке шестого отсека. Распахнулась стальная дверь, и из нее с трудом выбрался Борис Корчилов. Он сорвал противогазную маску, и его тут же стошнило бело-желтой пеной. Его отвели в первый отсек, где быстро развернули медицинский пост. Туда же отправили всех остальных, кто работал возле реактора. Никто не знал, сколько предельных доз хватанули ребята за это время. Но ясно было одно - они обречены. 

 Уровень радиации повышался во всех отсеках от часа к часу. Как спасти экипаж и корабль? За всю историю мореплавания ни перед кем еще не вставала подобная задача, ничей горький опыт не мог мне помочь. Каждый час пребывания в радиационном поле приближал нас к той роковой черте, которую уже перешагнули Корчилов со своей группой. По здравому разумению надо было покидать корабль как можно скорее. Но куда деваться с подводной лодки в открытом океане? Впрочем, советчики скоро объявились. Ко мне на мостик поднялись дублер-стажер капитан 2-го ранга Першин и мой замполит Шипов. Они потребовали, чтобы я повел корабль к острову Ян Майен и высадил экипаж на берег. Я ушам своим не поверил. Это походило на сцену из дурного пиратского фильма. Мне обещали бунт, арест... Я не сомневался в своих матросах, никто бы из них не поддержал заговорщиков. Но...По моему приказу всему личному составу было выдано по сто граммов спирта. Алкоголь снижал жесткое воздействие радиации на организм. Расчет заговорщиков строился на том, что матросы под спиртными парами могут выйти из повиновения и принудить меня идти к чужому берегу. Я еще не знал такого термина, как "радиофобия" (он войдет в обиход после Чернобыля), но прекрасно понимал, что страх перед радиацией, досужие пересуды о том, что она убивает в мужчинах их мужские способности, могут толкнуть слабодушных на крайние шаги. Поэтому отправив "советчиков" вниз, я вызвал командира БЧ-РО (ракетного оружия) капитан-лейтенанта Юрия Мухина и в присутствии старпома Енина приказал выбросить за борт все автоматы и пистолеты, кроме пяти "Макаровых".

Один взял себе, другими вооружились старпом, Мухин и представители штаба флота, посредники на учениях капитаны 2-го ранга Василий Архипов и Николай Андреев. 

 Шла Холодная война, и высадку на остров, где находилась военно-морская база вероятного противника, я расценивал как сдачу в плен, как прямую измену Родине, которая вручила нам свой единственный ракетный подводный крейсер.Я принял решение идти на одном реакторе в тот район, где по плану учений должны были находиться наши дизельные подводные лодки. Полной уверенности в том, что мы их там встретим, у меня не было. Ведь завесу могли сместить на другие позиции. Я молил Бога, чтобы наш резервный маломощный передатчик хоть кто-нибудь услышал. И нас услышали... К борту подошла Cоветская (!) дизельная подводная лодка С-270 под командованием капитана 3-го ранга Жана Свербилова. Первое, о чем я его прошу, - связь! Связь с Москвой. Дали через антенны С-270 шифровку о нашей аварии. Штаб молчал...Пересаживаем на "Эску" пострадавших моряков. Передавать носилки с бездвижными телами в качку, на волне, с одного руля глубины на другой - смертельный номер. Но все обошлось... Вскоре подоспела еще одна наша подводная лодка - С-159 под командованием капитана 3-го ранга Григория Вассера.

                                                                                            Возвращение.

..А берег молчал. Время от времени приходили рекомендации кормить переоблученных моряков свежими овощами, фруктами и соками. Ни того, ни другого, ни третьего на борту, разумеется, не было.В 23.00 через рацию Вассера передаю в штаб шифровку с полной информацией о радиационной обстановке на корабле и о своем намерении эвакуировать экипаж на подошедшие подводные лодки. Понимаю, что на языке штабистов это может звучать как "отказ от борьбы за живучесть", как "паническое покидание корабля" и даже "бегство". Они так упорно молчат, видимо, потому, что подбирают подходящую формулировку.3 часа ночи 5 июля. Штаб молчит. На свой страх и риск приказываю своим морякам оставить корабль и перейти на борт С-159. Матросы перепрыгивают на качающуюся рядом лодку по отваленным горизонтальным рулям, выждав, когда "плавники" обеих субмарин на секунду поравняются на волне.В последний раз обхожу родной корабль. В отсеках остались только шесть человек, которые обеспечивают аварийное освещение и расхолаживание реакторов. Меня сопровождает командир электротехнического дивизиона капитан-лейтенант Погорелов. Мы герметизируем отсеки, проверяем подключение насосов, расхолаживающих реакторы, к аккумуляторной батарее. 

 Проходит еще один томительный час. Ответа на мой запрос нет. Мы с Погореловым останавливаем дизель-генератор и последними покидаем борт К-19. Черная туша подводного крейсера покачивается в волнах, как пустая железная бочка. С тоской в душе и в сердце смотрю на родной корабль, превратившийся вдруг в безлюдный остров смерти. Океанские волны пляшут у его черных бортов.Передаю последнюю шифровку в штаб: "Экипаж подводной лодки К-19 оставил корабль. Нахожусь на борту подводной лодки С-159". Затем беру вахтенный журнал и делаю запись, от которой меня самого охватывает нервная дрожь: "Командиру ПЛ С-159. Прошу циркулировать в районе дрейфа К-19. Два торпедных аппарата приготовить к выстрелу боевыми торпедами. В случае подхода к К-19 военно-морских сил НАТО и попытки их проникновения на корабль буду торпедировать ее сам. Командир АПЛ К-19 капитан 2-го ранга Затеев. Время 5.00 5 июля 1961 года". 

 Притулился где-то во втором отсеке и стал мысленно себя перепроверять - все ли по уму и по закону? Народ спасен. А корабль? Может, затопить его сразу, не дожидаясь никаких инцидентов? Вспомнил, как погибал линкор "Новороссийск". Там боролись за живучесть корабля до конца, забыв про людей. И линкор не спасли, и экипаж большей частью погиб. И как-то еще оценят мои действия на берегу? Легко обозвать нас трусами и отдать под суд. Скажут - не пожар и не пробоина, а корабль бросили... Ох, легко же им будет судить нас из теплых кабинетов!Горестные мои размышления прерывает возглас радиотелеграфиста:- Товарищ командир, нам радио!"Нам" это не мне, это Вассеру:"Командиру ПЛ С-159. К месту аварии следует подводная лодка С-268 под командованием капитан-лейтенанта Г. Нефедова. Сдать ему под охрану К-19. Самому максимальным ходом следовать в базу"."Эска" Вассера легла на курс возвращения и врубила все дизеля на самый полный. На траверзе мыса Нордкин нас встретил эскадренный миноносец "Бывалый". Им командовал мой одноклассник по морской спецшколе капитан 2-го ранга Володя Сахаров. Распрощавшись с командиром С-159, перебираемся на эсминец и сразу же попадаем в руки дозиметристов и химиков.Нас всех хорошо продезактивировали. Некоторым пришлось смывать "рентгены" и по второму, и по третьему заходу. Старшина, который занимался мной, покровительственно похлопал меня по голому плечу:- Ну что, кореш, теперь ДМБ?- Наверное, ДМБ, - улыбнулся я.В бане не разберешь, где офицер, а где матрос... Переодели нас в белые матросские робы. Наши "фонящие" кители и фланелевки полетели за борт. "Ну вот, - мелькнула невеселая мысль, - сегодня матрос, а завтра - зек". Как командир, я выделялся среди остальных моряков только пистолетом на поясе. 

 Много лет назад - еще в 1943 году - когда я уезжал из родного Горького (Нижнего Новгорода) поступать в военно-морское училище, мама положила мне в чемодан на счастье иконку Николы Морского. Я хранил ее как талисман в память о матери и всегда брал с собой в море. Была она со мной и на К-19, тщательно спрятанная от стороннего глаза. Когда мы перешли на борт С-159, я положил иконку в верхний карман робы и обронил во втором отсеке. Спохватился лишь на эсминце "Бывалый", перед дезактивацией. Увы, не нашел. Николу Морского обнаружил политработник с "эски". Что было! Начался массированный поиск владельца запретного талисмана и на С-159, и среди членов экипажа К-19. Сколько неуемной энергии было на это затрачено! Знали бы сверхбдительные политрабочие, кому принадлежала эта иконка. 

  Шторм давно стих, лишь плавная зыбь покачивала эсминец, когда мы входили в Кольский залив. Вот и гранитные утесы Екатерининской гавани. "Бывалый" медленно подходит к причальной стенке Полярного. Сжалось сердце: весь причал оцеплен автоматчиками в черных морпеховских беретах. За их спинами сгрудилось все население города. Лица испуганные, притихшие. Так встречали здесь в войну корабли, возвращавшиеся из боя. Санитарные машины подогнали прямо к трапу.Нас встречали командующий Северным флотом адмирал Чабаненко и начальник медслужбы СФ генерал-майор Цыпичев. Комфлота ни о чем меня не спрашивал, понимая весь трагизм нашего положения. Я же все же решился спросить у него:- Что теперь со мной будет?- Вон стоит начальник особого отдела, спроси у него, - ответил Чабаненко.Я повторил свой вопрос капитану 2-го ранга Нарушенко. Мы хорошо друг друга знали, наши каюты на плавбазе "Магомет Гаджиев" разделяла одна переборка. Тот усмехнулся:- Все сделали нормально. Ничего не будет... Вспомнился анекдот про "ничего не будет" - ни академии не будет, ни квартиры, ничего... 

 Нас быстро погрузили в санитарные машины, отвезли в морской госпиталь, распределили по палатам. Я обошел своих и первым делом навестил группу лейтенанта Корчилова. То, что я увидел, повергло меня в тихое уныние. Жить ребятам оставалось считанные дни, если не часы. Боже мой, что сделала с ними радиация! Лица побагровели, губы распухли так, что лопались, из-под волос сочилась сукровица, глаза заплыли... Я нагнулся к Корчилову и сказал ему, что их сегодня всех отправят в Москву, в Институт биофизики, где непременно поднимут на ноги. Услышав мой голос, Борис, еле ворочая распухшим языком, попросил:- Товарищ командир, откройте мне глаз... Я приподнял опухшее веко... До гробовой доски не забуду этот пронзительный прощальный взгляд голубого зрачка...- Пить...Я взял чайник с соком и приставил носик к губам Корчилова. Тот с трудом сделал несколько глотков.Едва удержавшись, чтобы не расплакаться, я сказал ему: "Прощай, брат!"Остальные были не лучше.На стадионе, что рядом с госпиталем, приземлились два вертолета. В них на носилках перенесли переоблученных моряков. Первый взлетел нормально, а второй зацепил лопастями провода и рухнул на самую кромку причала. К счастью, машина не набрала еще большой высоты и ударилась не сильно. Вскоре прилетел еще один вертолет, и всех перегрузили в него. Больше живыми мы их не видели.К нам же в госпиталь прибыл представитель политического управления ВМФ контр-адмирал Бабушкин. Вместе с главным врачом он собрал подводников в клубе госпиталя и оба стали уверять нас, что мы все отделались легким испугом, что никаких опасений наше крепкое здоровье не вызывает, всех до единого вылечат и т. п. 

 Этот же Бабушкин стал планомерно собирать на меня компромат. Каждый день вызывал на "собеседование" матросов и допытывался у них, как вел себя командир, что говорил, где находился в момент аварии. Очень ему хотелось доказать, что я приказал покинуть корабль без особой на то нужды. Бабушкин допек матросов так, что они заявили: если ретивого политуправленца не уберут, они набьют ему морду. Я доложил об этом комфлоту (адмирал Чабаненко каждый день навещал нас в госпитале), и Бабушкин отбыл в одночасье в столицу. Однако за дело взялись более серьезные товарищи - особисты. Я посылал их всех в одно место...На другой день после фанфаронского заявления врачей и политработников о пустячности наших болезней из Москвы пришло сообщение, что 10 июля скончались в один день лейтенант Корчилов, старшина первой статьи Ордочкин и старшина второй статьи Кашенков. Кто следующий? Следующим умер матрос Савкин - всего через два дня. Тринадцатого не стало матроса Харитонова. Пятнадцатого отмучился матрос Пеньков. Тогда мы поняли, что обречены все, кто схватил дозу. Дело только во времени - неделей раньше, неделей позже...С того самого всплытия в Датском проливе - с 4 июля - я ни разу не смог уснуть. Что только ни делал, чтобы отключиться, но бессонница стала постоянным моим спутником. А по ночам - бесконечным солнечным полярным ночам - чего только не придет в голову, о чем не передумаешь... Как-то на перекуре спросил старшего лейтенанта Мишу Красичкова:- Ну что, Михаил, не придется ли нам больничную робу сменить на тюремную?Что он мог мне ответить? 

 Не знаю, прав я или нет, но о ходоках на мостик - Паршине и Шипове, - об их предательском поведении докладывать никому не стал. И так на нас всех собак повесили.Между тем врачи решили отправить нас в Ленинград, в Военно-медицинскую академию. Перед отправкой ко мне в палату заглянул буквально на несколько секунд начальник политического управления ВМФ адмирал В. Гришанов. От имени партии, правительства и командования ВМФ он поблагодарил меня за стойкость и мужество во время аварии, пожелал скорейшего выздоровления и... исчез. Ошеломленный его визитом, я не сразу понял, что расследование закончилось и отношение ко мне и моему экипажу изменилось на 180 градусов.Позднее я узнал, что столь благотворному повороту судьбы я обязан академику Анатолию Петровичу Александрову. Именно он убедил Н.С. Хрущева в том, что наши действия по созданию системы аварийного охлаждения реактора были правильными и самоотверженными, что аварийный корабль мы не бросили, а оставили, грамотно переведя реакторы в нерабочее состояние и подготовив лодку к буксировке. Закрытым Указом Президиума Верховного Совета СССР от 5 августа 1961 года все непосредственные участники ремонтных работ в реакторном отсеке были награждены орденами с формулировкой "За мужество и героизм". Я тоже получил орден Красного Знамени. Но все это было потом. А пока с диагнозом "острая лучевая болезнь" мы ожидали своей участи в палатах Ленинградской Военно-медицинской академии.>>