Кто пытал изобретателя ракет Сергея Королева?

Исполнилось 60 лет со дня смерти Сергея Павловича Королева

Операция, которую проводили в хирургическом блоке Кремлевки 14 января 1966 года, сразу же началась с накладки: анестезиологи пытались дать оперируемому наркоз, но тот не мог широко открыть рот. Пришлось делать разрез на горле и вводить трубку в трахею. «У меня нет никаких сомнений, - вспоминал потом академик Борис Петровский, - что во время допросов в 1938 году Королеву сломали челюсти. Это обстоятельство и заставило нас сделать ему трахеотомию». Королева, у которого оказался рак, операция не спасла. Сам генеральный конструктор о пытках на Лубянке никогда никому не говорил.

Об этом не знала даже супруга Королева, Нина Ивановна. Она лишь припоминала, что Сергей Павлович действительно не мог широко открывать рот. И всегда очень нервничал перед визитом к зубному врачу. Зато кое-что поведал Валентин Петрович Глушко, еще один пионер ракетной техники, основоположник советского ракетного двигателестроения. В 1938 году Глушко - тогда ведущий специалист Реактивного научно-исследовательского института (РНИИ) - проходил по одному делу со своим сослуживцем Королевым.

Игра на выбивание

РНИИ был детищем маршала-«вредителя» М. Тухачевского. Так где же было искать его «помощников», как не в этом учреждении? Первым, ночью 2 ноября 1937 года, взяли начальника Газодинамической лаборатории института И. Клейменова. На следующий день арестовали главного инженера института Г. Лангемака. То, что первый был весьма успешным организатором и руководителем по ракетной технике в СССР, а второй-ведущим конструктором пороховых ракет и внес важнейший вклад в создание реактивных снарядов для легендарных катюш, спецам с Лубянки было по барабану. За несколько дней до этого нарком внутренних дел Ежов послал товарищу Сталину некие списки с припиской: «Всех данных лиц проверяем для ареста». Подчеркнув эти слова, вождь подписал сбоку «Не проверять, а арестовать нужно!» После такого пинка компетентные органы стали рыть землю носом. Тем более что нужные им бдительные товарищи нашлись и в самом РНИИ. Например, инженер-двигателист А. Костиков. В группе своих коллег Костиков был славен не столько тем, что лучше других думал или конструировал, сколько тем, что лучше говорил. При аресте Клейменова выяснилось, что он еще был горазд и писать. Ведь это именно он, верный сын ВКП(б), настрочил в райком бумагу о том, что тот в повседневной своей работе опирается на беспартийных Лангемака и Королева, «людей с темным прошлым». А позже, присовокупив к этим двум еще и Глушко, с легкой душой и вместе с тремя другими инженерами подмахнул акт технической экспертизы их «вредительства».

Наборчик «Царица доказательств»

Впрочем, аккуратно подшитый в папках с фамилиями Глушко и Королева акт о «вредительстве» для оперуполномоченных НКВД Шестакова и Быкова существенной роли не играл. Спор о том, какая ракета перспективнее - твердотопливная или на азоте, на звонкое разоблачение фашистско-троцкистского заговора не тянул. Иное дело - личное признание. А уж эту «царицу доказательств» на Лубянке насобачились извлекать почти из любого «клиента». Как? Об этом самое время привести свидетельство В. Глушко. После первого же допроса его поставили на конвейер: это когда подследственный сутками не ест не пьет, а стоит перед следователями, которые сменяются. Во время мученического стояния будущего академика, дважды Героя Социалистического Труда били в пах, плевали ему в лицо, пускали в ход хранящийся в следственных столах различный пыточный инвентарь: куски резиновых шлангов с металлической начинкой, плетенки из кабеля со свинцовой оплеткой, бутылочные пробки с иголками, вставленными внутрь так, что они выходили наружу на два-три миллиметра. Чем конкретно из этого наборчика «угощали» С. Королева, не суть важно. Достаточно и того, что уже на первом допросе утром 28 июня 1938 года следователь Шестаков обозвал будущего генерального конструктора фашистским выблядком и, поставив на конвейер, в две руки с Быковым подверг мордобою. Два года спустя, 13 июня 1940 года, сам Королев в своем письме Сталину крайне сдержанно описал это: «Шестаков и Быков подвергли меня физическим репрессиям и издевательствам». В чем подследственный должен был сознаться, 28-летний лейтенант Шестаков уже знал. За полгода до этого ему пришлось крепко повозиться с Лангемаком: тот упорно отказывался признать себя хоть в чем-то виновным. Только на двенадцатый день, уже теряющий связь событий и временами впадающий в состояние динамического беспамятства, Лангемак подписал заявление. В нем он «чистосердечно» признавался, что «в 1934 году был вовлечен Клейменовым в подпольную антисоветскую организацию, в боевой состав которой, в частности, входили инженеры Глушко и Королев». Ну а дальше «все вместе стали вредить, срывать сроки разработок нового вида вооружения, в частности тормозили сдачу реактивных снарядов, стартовых ускорителей, двигателей с жидким кислородом, которыми занимался Глушко», и т.д.

и т.п.

«Смерть передовому ракетостроению!»

На самом деле Глушко никогда таких двигателей не строил. Более того, был всегда самым рьяным их противником, о чем много раз заявлял устно и письменно. Да и сам Лангемак, как он мог тормозить работы над реактивными снарядами, если как раз за восемь месяцев до ареста за их успешное продвижение приказом народного комиссара оборонной промышленности был премирован 10 000 рублями! Лангемак уповал на суд: уж там всю эту бредятину сразу же обнаружат. Точно на это же позже рассчитывали многие «вредители», в том числе Глушко и Королев. Когда последних стали шантажировать не только «откровениями» Клейменова и Лангемака, но и пообещали «приласкать» на Лубянке их родных и близких, оба подписались под вменяемой им ахинеей. И с надеждой принялись ждать справедливого суда.

Правосудия, однако, у той рабоче-крестьянской Фемиды не оказалось. Суд над Клейменовым и Лангемаком в январе 1938 года длился от силы минут 15-20. Сразу же после вынесения приговора обоих доставили в «мастерскую» лубянских палачей в Варсонофьевском переулке, завалили выстрелом в затылок и безымянно заровняли в общей могиле на спецобъекте НКВД «Коммунарка» (Калужское шоссе). Суд над Королевым тоже уложился в четверть часа. 27 сентября 1938 года Военная коллегия Верховного суда под председательством армвоенюриста Ульриха приговорила надежду отечественного ракетостроения к 10 годам тюрьмы. Как скоро выяснилось, только для почина. Через два года скитаний по пересылкам - от Москвы до бухты Нагаево и обратно - дело Королева по решению пленума Верховного суда СССР передали на новое рассмотрение. В итоге следующие восемь лет ему назначили провести на самых тяжких лагерных работах.

Контрольный «кремлевский поцелуй»

После этого Королев написал то самое письмо Сталину, в котором рассказал, каким образом следователи на Лубянке сфальсифицировали дело. Однако пафос его послания был совсем не в этом. Он писал о приближающейся войне, о своем ракетоплане, который обеспечит решающее превосходство над любым возможным противником. И умолял: дайте работать, дело отстает. Копии отправляет в Прокуратуру СССР и новому шефу НКВД Л. Берия. По письму видно, Сталин для Королева - последняя надежда на справедливость. Знал бы он, что обращался прямо к тому, кто выдал лицензию на его отстрел!

То, как товарищ Сталин лично поучаствовал в развитии отечественной космонавтики, выяснилось через 36 лет после смерти Королева, в марте 2002 года. Тогда с части хранившихся в Архиве президента РФ документов сталинского политбюро сняли гриф секретности. В одном из 383 списков, подведших кровавую черту под судьбой 39 000 человек, есть и фамилия Королев С. П. В списке кандидатов на осуждение по «первой категории» (расстрел) на 74 человека - участников некой подпольной организации «Москва-центр» будущий генеральный конструктор значится под номером 29. 25 сентября 1938 года документ поступил в политбюро на утверждение. Сталин написал «за» и расписался. За ним поставили свои автографы В. Молотов, Л. Каганович и К. Ворошилов. Так что, открывая через два дня заседание Военной коллегии ВС, Ульрих уже имел санкцию Кремля ликвидировать Королева. Что не сработало в ВКВС, где, как свидетельствует статистика, обвиняемым по списку «первой категории» смертный приговор выносился в 80-90 %, вопрос из области теории случайности.

Через четверть века власть, именем которой был развязан геноцид против собственного народа, втихую занесла в папки дела Королева и его сотоварищей по троцкистской вредительской организации справочку: «Вещественных доказательств по делу нет». И по-прежнему можно было как ни в чем не бывало гордиться строем, его успехами в области освоения космического пространства, а также ростом благосостояния трудящихся. И не вспоминать о «некоторых неизбежных исторических издержках».

Как не вспоминал о том лейтенант ГБ в отставке Шестаков. Через много лет, когда Сергей Павлович Королев уже лежал в Кремлевской стене, пишущий о нем книгу журналист Ярослав Голованов разыскал бывшего сталинского следака. Глядя в глаза честным, прямым взглядом, заслуженный пенсионер никакого Королева не вспомнил. Глазами метнулся лишь один раз, когда журналист напомнил ему о Лангемаке. А так: «Не помню, какая-то ошибка, решительно не помню». И в самом деле, скольких он по зову начальства и души мордовал? И как всех упомнить?

Николай Ямской,
"Огонек" (Москва), №03, 16 января 2006 г.

http://www.kommersant.ru/doc/2009258