Павловский Г. о возможном сливе самоназнаценца.

Глеб Павловский — экс-политтехнолог Кремля. У него на стене висит написанный в стиле примитивизма большой портрет древнерусского философа XII века Даниила Заточника с цитатой из Белинского: «На беду себе, слишком умен, слишком даровит, слишком много знал и не умел прятать свое превосходство».

— Вы хотите сказать, что Путин нарцисс? — Ну да. Вообще, мы, мужики, все немножко нарциссы.

— У него отключенный от внешнего мира взгляд, даже когда он специально хочет обаять. Это перегрузка чем-то внутри. Знаете, что больше всего перегружает политика? Неверно поставленная задача, переоцениваемая угроза. Он видит какие-то угрозы, но, по-моему, не там, где они есть, но очень ими озабочен. Это его переключает. Ведь он не контактирует с жизнью напрямую, и люди вокруг оказываются источником одновременно и тоски, и угрозы. Помимо дворни он окружен довольно плотным кольцом наших «грандов и нобилей», сформировавшихся за эти годы. Когда-то это был маленький кружок — 10–15 человек, а сейчас сотни, пожалуй, больше тысячи человек.

Путин разлучился со страной

— То есть вы думаете, есть ощущение потери каких-то рычагов власти?

— Конечно, главный рычаг — всем рычагам рычаг, мегарычаг — это была любовь, харизма, это то, что он мог противопоставить чему угодно, потому что при любом натиске на него он мог обратиться к стране.

— А когда он стал терять эту харизму?

Высший уровень поддержки у него был после того, как он ушел из президентства. Перестав быть президентом, он действительно стал лидером. Потом что-то его испугало, насторожило… и лидером он не захотел оставаться. Он захотел вернуться хозяином, хозяином положения. А это разные роли. Лидер — это тот, кого предпочли другие, а хозяин — он хозяин независимо от того, выбрали вы его или нет.

— Да. Не вообще стабильность, а стабильная власть, потому что избиратель забыл, что есть что-то кроме власти, что может гарантировать ему безопасность. На этом, собственно говоря, и строилась кампания Путина — без меня власти не будет. Путинского большинства как эмоциональной власти больше нет. Но есть влиятельное путинское меньшинство…

-    Доверие сохраняют, думаю, сейчас не больше пятнадцати процентов.

Тандем — это ошибка

— Я не буду углубляться в личные переживания, но с моей точки зрения, Путин не принял главного вызова — он не отпустил созданную им страну на свободу. Он не решился дать главный бой за страну и удовлетворился тем, что вернулся в свой кабинет.

— Да. В конце концов, раз он любит этот бедный народ, как он говорил много раз, он мог бы открыться людям, сказать вслух: вы знаете, я хочу вернуться. И обсудить это с ними.

— То есть не кабинетная рокировка, а именно обращение к людям.

Путин — зеро, пустое место

— Есть еще одна ваша фраза: «Третий срок Путина представляет угрозу для стабильности России». А какие сейчас симптомы этой нестабильности, на ваш взгляд, уже есть?

— Вы знаете, дело уже не в Путине. Мы чрезмерно много обсуждаем Путина. Путин — это наше зеро, пустое место.

— Страна сама по себе — это уже давно так стало. Большинство думает, что там, наверху, кто-то заботится о стране, но это не так. Страна фактически покинута, и при том обездвижена. Путин построил систему, в которой сегодня никто не понимает, чего он хочет, что будет завтра, вы можете только угадывать.

— А чем «Единая Россия» его раздражает?

— Тем, что, с его точки зрения, они нахлебники, которые в новой ситуации оказываются бесполезны для его власти. «Управляемая демократия» предполагала некий сектор демократии, где выборы хоть что-то значат. Фактически чем сейчас занимается система? Она никого не напугала, кроме самой себя. Она занимается бесполезным самозапугиванием. Они все трясутся, эти бизнесмены, эти крупные чиновники. Они даже не понимают, отчего трясутся. Но они не работают.

— А какие сделал сейчас ошибки Путин, на ваш взгляд?— Простите, а что он вообще сделал? Он ошибок особых не сделал, он ничего особо не сделал.

— Ну да, кроме того, что репрессивные законы штампуются.

— Да. Эти репрессивные законы, которые штампуются и исполнение которых носит неизбежно демонстративный характер, потому что такого репрессивного, централизованного аппарата масштабом в страну нет. А просто отпустить эти органы, сказать, хватайте кого угодно, даже Путин не решится, потому что они нахватают. И потом, это же возможность в каком-то смысле ему стать лишним в своей собственной системе. Больше всего Путин, по-моему, опасается стать лишним. Я думаю, что Путин застрял в этой паузе. Хотелось бы, чтобы он из нее вышел, но я не вижу здесь простого выхода. Может быть, шанс ему даст правительственный кризис.

— Какие, на ваш взгляд, главные точки страха?

— Вы их видите. Я не хочу заниматься деконструкцией Кремля. Если сказать честно, я боюсь, что эти люди совсем потеряют голову. Нам надо бояться именно этого. Надо бояться того, что при этом никакие миллионы на улицу не выйдут. А в Кремле неизвестно откуда появятся другие люди. Собственно говоря, они оттуда и не выходили.

— Более реакционные? — Да, более реакционные, с более крепкими нервами и, наверное, более вменяемые. У нас ведь какая-то очень странная показушная тирания, которая управляет каким-то виртуальным военно-спортивным государством, где присягать надо одновременно русской православной церкви и спорту…

— По поводу Сталина. — Но Путин не меняет, он держит в страхе одних и тех же.

— Он держит их и их же пугает. Это плохой способ дрессировки. Это дрессировщик, который зашел в клетку и бьет бичом.

— Нужно же и конфетку дать.

— Он считает, что конфетку они сами себе возьмут. Они берут конфетку, и не одну. Но опять-таки здесь недооценивается ощущение атмосферы, излучение абсурда, когда Кремль создал централизованную систему только в одном отношении. Она не централизована в смысле прохождения управляющего сигнала, но она централизована в распространении и разгоне символов, картинок, мемов. И сейчас она работает, она буквально излучает слабость, неуверенность, страх. Потому что путинская система сегодня — это тирания слабости. А это не значит, что она не может совершить еще дополнительных ужасных вещей. Но опять-таки от слабости, испуга. Я не могу представить себе, что вдруг Путин захотел осуществить какую-то программу, чью-либо.

Гениально, если Путин уйдет

— Проблема сегодня в том, что наша Россия действительно находится в опасном состоянии из-за своего умственного состояния. Я тысячу раз слышал и от власти, и от оппозиции: да брось, все фигня, говно вопрос, уйдут эти, и мы — о-го-го! — там посмотрим. — То есть плана действий нет?— Хуже.  — Стратегии?

— Стратегии нет, нет культуры мышления о сложных вещах. Всем кажется, что Россия — это очень просто. Что там — власть, элиты, сырье и стонущий народ. Я хотел бы, честно говоря, скорее понять, где мы находимся, определить местонахождение, координаты. Конечно, Путин бы поступил гениально, если бы ушел. А теперь все варианты будут не гениальными. Но плохо, что они будут не гениальными не только для него.

— Как вы думаете, Путин сегодня боится за себя физически, что его могут арестовать?— Думаю, что картины Ближнего Востока, конечно, его обострили. Он вообще такой мизантроп, он не очень любит людей, он не такой жизнелюб, как люди из советского ЦК, они все в бане, коньяк, девочки.

Он совсем не такой. Но его мизантропию сильно обострила картина того, что было в Ливии, безусловно.

Я пытался сканировать Путина

Он и хочет сказать что-то доброе о демонстрантах, не знаю, насколько искренне, но все равно не удерживается, чтоб не схамить, чтобы не куснуть про эти презервативы. Это все понятно и человечно, но он президент…

— Он не должен себе позволять таких вещей?— Да, это сигналы, такие индикаторы очень глубоко проникшей мизантропии, страшно глубоко. А человек, который управляет людьми, не может быть законченным мизантропом, тогда надо сменить профессию.

Православие как эксперимент

— А может быть, Путин решил сплотить нацию тем, что называется политическим православием? Это сейчас активно насаждается.

— Нет, это все эксперименты наугад. Понимаете, это импровизация.  Нет основ. «Владимир Владимирович, давайте восстанавливать основы. Вот, смотрите, есть у нас православная церковь». «Да что она может?» — наверное, про себя тихо вздохнет Владимир Владимирович. «Вот, смотрите, сколько собралось людей на пояс Богородицы. А сколько людей собралось на молитвенные стояния. Смотрите, люди собирались сами. Это не мы, не администрация президента их собирала». — «Ну, попробуйте». Я думаю, как-то так эти вещи идут.

— Но что касается религии — это очень опасно.

— Конечно, потому что вслед за РПЦ и мусульманские регионы почувствовали слабину. Там, где Путин, наверное, видел возможность усиления, все увидели слабость. Он ищет подпорки. Но любая подпорка, которую нашли сейчас, тут же выставляет счет и что-то хочет за то, что она якобы «подпирает». Я не говорю о том, что Путин здесь разрушает важный элемент своего же консенсуса — неидеологическое, светское государство: ты ко мне не лезешь, я к тебе не лезу; я тебя не учу жить, ты меня не учи жить. А когда эти морды поперек себя шире лезут к тебе и начинают учить, что читать, что смотреть, и т.д. О, это штука более революционная, чем сто Удальцовых вместе взятых.

 Администрация президента — не партнер

— Что для вас безумного произошло при этой администрации?

— Ну, чрезвычайные законы с мая — это образцовые безумные действия, они продолжаются. Они успокоиться не могут, каждый день мы слышим новую мысль, чего бы в России еще запретить. Министр связи не выглядит идиотом, и Никифоров — нестарый человек, компетентный специалист, но если он говорит: «Если надо будет, отключим Google и YouTube» — что я должен думать о человеке, готовом по свистку отключать инфраструктуру цивилизации? Враги разговаривают по телефону, что ж, отключим телефон. Так что ли? Это глубокое непонимание современного мира. Верхняя команда расстыковалась с реальной современной Россией.

 Эндорфин для Путина

— Поэтому мы ныряем, поэтому мы плывем и т.д.?— Мачизм такой, да?

— Да, Путину это нравится. У него, я думаю, вырабатывается эндорфин при этом. Эндорфинов не так много в 60 лет, уверяю вас. Их становится все меньше.

— Я понимаю, с годами всего становится меньше. Но все-таки полет со стерхами…

— Полет со стерхами, который сильно высмеян, он тоже не так абсурден сам по себе. Он абсурден в качестве сюрприза, понимаете? Он не был бы абсурден, если бы была открытая публичная тема, в которую включился президент и сказал: вот, я готов лично полететь…

— Телепрезидент.

— Он же не возник как телепрезидент, его сделали телепрезидентом. И свита несет за это львиную долю ответственности. А теперь уже и самому герою понравилось шоу.

 Заговор против Путина

— С вашей точки зрения, сейчас возможен внутри элиты заговор против Путина?

— Заговоры будут складываться по мере того, как будет выясняться, что никакой реальной коалиции нет и не будет. Место заговоров будет вверху, а не внизу. За неимением лучшего термина, я называю эту группу премиальным классом, эти пару тысяч человек, которые фактически являются единственными в стране полноправными собственниками. Они остаются единственными в стране свободными гражданами, людьми с защищенными правами — это крупный бизнес, чиновники группы «А», губернаторы. И вот скоро они начнут спрашивать: а ведь этот парень обещал нам гарантии собственности и ее передачи детям, а сейчас получается так, что мы сами должны ему гарантировать его шесть лет президентства? Тогда либо давайте рассчитываться за это, либо давайте другого парня.

— Он не рассчитался?

— Он-то думает, что рассчитался, а они думают, что нет. Главное, они хотят гарантированно спастись в личном качестве. Вчера страховым полисом был Путин, завтра это может быть… тоже Путин. Но связанный. — Как вы думаете, когда может возникнуть эта ситуация?

— Что ускоряет возникновение этой ситуации? Это, как я думаю, недооцениваемая и Путиным, и Кремлем роль слабых взаимодействий в обществе и умах. Они пугают, но замечают ли, кого именно? Ведь в сущности, что такое изгнание Гудкова или законы о демонстрациях? Это все слабые взаимодействия. Но они создают устойчивые очаги возбуждения и паники у российского нервного премиального класса. А тут еще полезли первые перевозбужденные. Один известный мыслитель назвал их «кадровыми экскрементами». Это ни на что не способная часть аппарата, которая сидит и злобствует, что ей мало перепало. Они требуют крови. Они сейчас перевозбуждены. Есть люди типа депутата Милонова, пять лет назад это был бы просто клоун, а тут он превратился в ньюсмейкера федерального уровня, и такие люди поперли отовсюду. Это они, а не стерхи делают теперь Путину пиар. Путин недооценивает значение черного мифа, который фактически он сам накачивает вокруг Кремля. Через насосики вроде НТВ.

— Он может и не досидеть до конца своего шестилетнего срока?

— Может и не досидеть, а что тут такого невероятного?

— Революция?

— Какая еще революция?!

— Сверху.

— Люди, которых Путину стоит опасаться, менее всего революционеры.

— То есть это в тихих кабинетах…

— Да, это коалиция кабинетов и швейцарских шале, куда они отправляются по пятницам. А пока мы обсуждаем «загадку Путина» и глядим на это чудесное, детское шоу с выборами в Координационный совет оппозиции. Так увлекательно, что общенациональные октябрьские выборы никто не заметил.

 Я тоже в марше — Вы ходите на марши?

— Маршируем, да.

— А зачем вы маршируете?

— Думаю, из чувства остаточного самоуважения.

— Вы туда ходите по зову сердца или по зову профессии?

— Сейчас прошли выборы в КС, выбрали 45 человек, и они обратятся к вам с предложением помочь им…

Если кто сейчас и работает на цветную революцию, то это Кремль. Кремль зашел так далеко, что может запугать премиальную публику до переворота. Они так активно и ожесточенно, я бы сказал, заняты подрывной деятельностью. Зачем нужны радикалы, если есть НТВ с управлением внутренней политики? Они сами все сделают. А я не хочу участвовать в карнавале разрушения.

— То есть вы не верите, что этот КС со временем может стать… — Координационный совет… Не мене и не более как  его политические воспитанники. И наследники, увы.