ГЛАВА 1. НАЧАЛО. Детство и начало работы в ЧК

<pre>     Я родился  в 1907 году на Украине, в городе Мелитополе, расположенном в</pre> <pre>богатом фруктами  регионе  и в  то время насчитывавшем около  двадцати тысяч</pre> <pre>жителей.  Мать у  меня русская,  а  украинцем был мой  отец -  разнорабочий,</pre> <pre>пекарь, булочник,  повар, официант.  Как и всех детей - а  нас в  семье было</pre> <pre>пятеро, - меня крестили в русской православной церкви на день Петра и Павла.</pre> <pre>Мое начальное образование включало в себя изучение Нового и Ветхого Завета и</pre> <pre>основ русского языка, поскольку в царское  время преподавание украинского  в</pre> <pre>школах запрещалось.  Пользовались им лишь в качестве разговорного. До десяти</pre> <pre>лет, пока не умер отец, у меня было самое обычное детство. После  его смерти</pre> <pre>заботы  о  семье легли на плечи матери и  старшей сестры. В  год смерти отца</pre> <pre>произошла революция, власть взяли большевики.</pre> <pre>     Поначалу   жизнь   в  городе  мало  в  чем  изменилась,  и   все  текло</pre> <pre>по-заведенному.  Однако,  как только подошли к концу запасы  продовольствия,</pre> <pre>начался хаос,  сопровождавшийся бандитским  террором.  У нашей семьи не было</pre> <pre>никакой собственности,  мы  арендовали  двухкомнатную квартиру  в  маленьком</pre> <pre>одноэтажном  доме,  принадлежавшем  домовладельцу Хроленко.  Мое  восприятие</pre> <pre>событий того времени  можно считать  типичным  для семей с низким достатком,</pre> <pre>которым нечего было терять. Вполне естественно, я всей душой поверил, прочтя</pre> <pre>написанную  Бухариным  "Азбуку  революции", что  общественная  собственность</pre> <pre>будет  означать  построение справедливого  общества, где все  будут равны, а</pre> <pre>страной  будут управлять  представители  крестьянства  и  рабочего класса  в</pre> <pre>интересах простых людей, а не помещиков и капиталистов.</pre> <pre>     Мой старший  брат  Николай вступил в Красную  Армию в 1918 году - через</pre> <pre>два  года он стал бойцом  в  отряде ЧК. За год до этого,  в двенадцатилетнем</pre> <pre>возрасте, я убежал из дому и присоединился к красноармейскому полку, который</pre> <pre>вскоре  был вынужден покинуть  Мелитополь. Наш полк разгромили белые, и лишь</pre> <pre>небольшим группам  бойцов  удалось влиться  в  подразделения 44-й стрелковой</pre> <pre>дивизии Красной Армии в районе Киева. Поскольку к тому времени я уже окончил</pre> <pre>начальную  школу  и умел читать, меня  определили в  роту связи.  Позднее  я</pre> <pre>принимал  участие в боях  под Киевом.  В  1921 году,  когда мне  исполнилось</pre> <pre>четырнадцать, сотрудники Особого отдела дивизии  попали в засаду, устроенную</pre> <pre>украинскими националистами, и многие из них погибли. В то время мы сражались</pre> <pre>в  основном не с белогвардейцами,  а  с  войсками  украинских националистов,</pre> <pre>предводительствуемыми Петлюрой  и  Коновальцем,  командиром корпуса "Сечевые</pre> <pre>стрельцы".   Когда  началась   гражданская  война,  украинские  националисты</pre> <pre>провозгласили  независимую  республику  и  официально  в  январе  1919  года</pre> <pre>объявили войну России  и украинскому большевистскому руководству. (В 30-х, а</pre> <pre>затем  еще  раз  в 40-х годах я  также принимал  непосредственное участие  в</pre> <pre>борьбе  с украинскими  националистами. )  Борьба эта  фактически завершилась</pre> <pre>лишь в январе  1992 года, после того как украинское правительство в изгнании</pre> <pre>и   весь  остальной  мир   признали  президента   Кравчука  законным  главой</pre> <pre>суверенного государства Украина.</pre> <pre>     В   Особом  отделе,   понесшем  тяжелые  потери,   срочно  потребовался</pre> <pre>телефонист и шифровальщик. Так я был послан на работу в органы безопасности.</pre> <pre>Это и было началом моей службы в ВЧК- КГБ.</pre> <pre>     В дивизии, где я служил,  вместе  с нами сражались  поляки,  австрийцы,</pre> <pre>немцы, сербы  и  даже китайцы.  Последние  были  очень  дисциплинированны  и</pre> <pre>дрались  до  последней капли крови. Борьба  шла жестокая,  и случалось,  что</pre> <pre>целые  деревни  оказывались   уничтоженными   украинскими  националистами  и</pre> <pre>бандформированиями: всего в ходе  гражданской войны на Украине погибло свыше</pre> <pre>миллиона человек. Мое поколение вскоре привыкло  к жестокостям  этой  войны,</pre> <pre>потерям  и лишениям.  Мы  считали все это вполне естественным.  В  состоянии</pre> <pre>войны страна находилась с 1914  года, и трагедия России  заключалась в  том,</pre> <pre>что  до  самого  конца  гражданской  войны,  то есть до 1922  года,  создать</pre> <pre>стабильное общество, опирающееся на нормальные, гуманистические ценности, не</pre> <pre>представлялось возможным.</pre> <pre>     Опыт,  приобретенный при  выполнении обязанностей телефониста,  а затем</pre> <pre>шифровальщика, оказался  полезным. Я печатал  документы с грифом "секретно",</pre> <pre>посылавшиеся командованию, и расшифровывал телеграммы, которые  мы  получали</pre> <pre>непосредственно от главы ВЧК Феликса Дзержинского из Москвы.</pre> <pre>     1921  год стал  переломным  в  моей  жизни.  Дивизия была переведена  в</pre> <pre>Житомир.  Главной  задачей нашего Особого отдела была  помощь  местному ЧК в</pre> <pre>проникновении в  партизанское подполье украинских националистов, руководимых</pre> <pre>Петлюрой  и  Коновальцем.  Их вооруженные банды устраивали  диверсии  против</pre> <pre>органов  Советской  власти на местах.  Возглавлявшим ЧК Потажевичу и  Савину</pre> <pre>удалось установить диалог  с  партизанскими руководителями и провести с ними</pre> <pre>неофициальные переговоры. Мое руководство  встретилось с  ними в Житомире на</pre> <pre>явочной квартире. Я, как младший сотрудник на подхвате, должен был проживать</pre> <pre>в доме, где находилась явочная  квартира,  и  обслуживать  переговоры.  Опыт</pre> <pre>общения с главарями формирований  украинских  националистов, являвшимися, по</pre> <pre>существу, настоящими хозяевами в своей округе, помог мне в дальнейшем, когда</pre> <pre>я  стал оперативным работником  госбезопасности. На  своей собственной шкуре</pre> <pre>испытал я, каково иметь дело с заговорами в подполье.</pre> <pre>     Война  с  украинскими  националистами  продолжалась  почти  два  года и</pre> <pre>закончилась  компромиссом  -  их главари  приняли амнистию, которую дало  им</pre> <pre>правительство  Советской  Украины.  Произошло  это  лишь  после  того,   как</pre> <pre>кавалерийский  отряд в две тысячи сабель, посланный Коновальцем  в  Житомир,</pre> <pre>был  окружен  частями  Красной  Армии и  сдался. Банда Коновальца  потерпела</pre> <pre>сокрушительное поражение.  В этих  боях  погиб  мой  старший  брат  Николай,</pre> <pre>служивший в погранвойсках на польской границе.  Я же подал рапорт о переводе</pre> <pre>в Мелитополь, чтобы быть поближе к семье и иметь возможность помогать ей.</pre> <pre>     В  течение  последних  трех лет пребывания  в Мелитополе я был  младшим</pre> <pre>оперативным  работником   в  окружном  отделе  ГПУ  и   отвечал  за   работу</pre> <pre>осведомителей, действовавших в греческом, болгарском и немецком  поселениях.</pre> <pre>В 1927 году я получил повышение и был переведен в Харьков, тогдашнюю столицу</pre> <pre>Украины, где стал  работать в ГПУ УССР. Именно там, в Харькове, я встретился</pre> <pre>со своей будущей женой, Эммой  Кагановой: мне было  двадцать, ей на два года</pre> <pre>больше - она приехала на Украину из белорусского города Гомеля.</pre> <pre>     Эмма была способной, и ей удалось  поступить в гимназию, где для евреев</pre> <pre>существовала ограничительная норма.  Она окончила несколько классов гимназии</pre> <pre>и позднее  стала  работать  секретарем-машинисткой  у  Хатаевича,  секретаря</pre> <pre>гомельской губернской организации  большевиков. Когда ее начальника перевели</pre> <pre>в  Одессу, где он возглавил  партийную организацию, она  последовала за ним.</pre> <pre>Именно в Одессе Эмма и перешла в местное ГПУ. Ей поручили вести работу среди</pre> <pre>проживавших  в  городе  немецких  колонистов.  Голубоглазая  блондинка,  она</pre> <pre>говорила на близком к немецкому идише и вполне могла сойти за немку.</pre> <pre>     В Харьков ее  перевели за год  до  того, как  я  туда  перебрался. Эмма</pre> <pre>занимала  в ГПУ  УССР более  весомое положение, чем  такой новичок, каким  я</pre> <pre>тогда  был. Как образованной и привлекательной женщине, к тому же начитанной</pre> <pre>и  чувствовавшей себя вполне свободно  в  обществе писателей  и  поэтов,  ей</pre> <pre>доверили  руководить  деятельностью   осведомителей   в   среде   украинской</pre> <pre>творческой интеллигенции - писателей и театральных деятелей. Мы  встретились</pre> <pre>с ней на службе, и меня поразили ее красота и ум.  Отец Эммы, сплавщик леса,</pre> <pre>умер, когда ей было всего десять лет. Она  начала работать и одна  содержала</pre> <pre>всю семью, где было восемь детей. Так что у нас с Эммой было много общего: и</pre> <pre>я, и она  являлись опорой  для семьи и должны были в силу обстоятельств рано</pre> <pre>повзрослеть.</pre> <pre>     Несмотря на  то,  что  вся  наша  жизнь была  заполнена  работой,  жена</pre> <pre>побудила меня заняться изучением  права в Харьковском университете.  Но мне,</pre> <pre>правда, удалось побывать всего на десяти лекциях и сдать  один  экзамен - по</pre> <pre>экономической географии. На большее у меня просто не  хватило  времени.  Мой</pre> <pre>рабочий день начинался в  десять часов утра и  заканчивался в шесть вечера с</pre> <pre>коротким перерывом на обед. После этого начинались встречи с  осведомителями</pre> <pre>на  явочных квартирах.  Они  продолжались  с  половины  восьмого  вечера  до</pre> <pre>одиннадцати.  Затем  я  возвращался на  службу, чтобы  доложить начальству о</pre> <pre>полученных мною оперативных материалах.</pre> <pre>     С  1922  года  ГПУ,  а позднее  НКВД-КГБ  (ныне ФСБ)  и  служба внешней</pre> <pre>разведки  при  принятии  важных  решений  в  вопросах  внешней  и внутренней</pre> <pre>политики государства должны были  стать  основным источником информации  для</pre> <pre>всех уровней советского и российского руководства. Еще и сегодня руководство</pre> <pre>страны  получает ежемесячные  доклады о положении  в  государстве от органов</pre> <pre>госбезопасности  по  линии  их  агентуры.  Подобного  рода  доклад  включает</pre> <pre>изложение   внутренних   трудностей   и  недостатков   в   работе  различных</pre> <pre>организаций,  предприятий и учреждений. По заведенному при  Сталине порядку,</pre> <pre>встречаться со своим  осведомителем в  дневное время  было не  положено. Вот</pre> <pre>почему  мы встречались по  вечерам. Было  известно, что Сталин  засиживается</pre> <pre>допоздна, и мы работали в таком же режиме.</pre> <pre>     По иронии судьбы отделение информации нашего  отдела возглавлял  бывший</pre> <pre>царский  офицер Козельский,  происходивший  из обедневшей дворянской  семьи.</pre> <pre>Хотя  этот  человек и  служил в царской  армии, его  симпатии к большевикам,</pre> <pre>проявившиеся  в годы революции, позволили ему завоевать наше доверие. В 1937</pre> <pre>году  он  покончил самоубийством, чтобы  избежать ареста  во время  кампании</pre> <pre>чисток.</pre> <pre>     Для  меня  Эмма  была  идеалом настоящей женщины,  и  в  1928  году  мы</pre> <pre>поженились, хотя официально зарегистрировали наш брак лишь в  1951 году. Так</pre> <pre>жили многие из моих товарищей, годами не оформляя своего брака.</pre> <pre>     Между  тем  работа  шла  своим  чередом,  и  я  получил новое  - весьма</pre> <pre>необычное,  но  весьма  важное задание, которое  совместно  контролировалось</pre> <pre>руководителями  ОГПУ и партийными  органами. Моя новая должность называлась:</pre> <pre>комиссар  спецколонии в  Прилуках для беспризорных  детей. После гражданской</pre> <pre>войны подобного рода колонии ставили своей целью покончить с беспризорностью</pre> <pre>детей-сирот, которых голод и невыносимые условия жизни вынуждали становиться</pre> <pre>на  путь  преступности. На содержание  этих колоний каждый чекист должен был</pre> <pre>отчислять  десять  процентов  своей заработной  платы. При  них  создавались</pre> <pre>мастерские и группы профессиональной подготовки: трудовой деятельности ребят</pre> <pre>придавалось  тогда  решающее  значение.  Завоевав  доверие  колонистов,  мне</pre> <pre>удалось организовать фабрику  огнетушителей, которая вскоре начала приносить</pre> <pre>доход.</pre> <pre>     Благодаря положению моей жены в  украинских  партийных кругах я  дважды</pre> <pre>встречался  с  Косиором,  тогдашним  секретарем ЦК  Коммунистической  партии</pre> <pre>Украины. Эти  встречи проходили на квартире Хатаевича, куда нас приглашали в</pre> <pre>качестве   гостей.   Особое   впечатление   на  меня  производило,  как  оба</pre> <pre>руководителя смотрели на будущее Украины. Экономические  проблемы и трагедию</pre> <pre>коллективизации они  рассматривали  как временные трудности, которые следует</pre> <pre>преодолевать  всеми возможными  средствами.  По  их словам,  необходимо было</pre> <pre>воспитать новое поколение, абсолютно преданное  делу коммунизма  и свободное</pre> <pre>от  всяких  обязательств перед старой моралью. Наибольшее внимание следовало</pre> <pre>уделять  развитию  и  поддержке  новой  украинской  интеллигенции, враждебно</pre> <pre>относящейся к националистическим  идеям. Потребовались  еще шестьдесят лет и</pre> <pre>развал Советского  Союза,  чтобы стало  очевидным: нужно  было  проявить  по</pre> <pre>крайней  мере  терпимость  и  постараться понять  противную  сторону,  а  не</pre> <pre>стремиться во что бы то ни стало ее уничтожить.</pre> <pre>     Нам  с  женой   льстило,  что  такие  люди,  как   Косиор  и  Хатаевич,</pre> <pre>разговаривают с нами как со своими товарищами по  партии, хотя оба  мы  были</pre> <pre>тогда комсомольцами. Кандидатами в члены партии мы стали позднее.</pre> <pre>     В 1933 году  глава  украинского  ГПУ Балицкий был назначен заместителем</pre> <pre>председателя общесоюзного ОГПУ. Переезжая в Москву на новую  работу, он взял</pre> <pre>с собой нескольких сотрудников, в  том числе и меня. Я  получил в управлении</pre> <pre>кадров центрального аппарата госбезопасности должность старшего  инспектора,</pre> <pre>курировавшего перемещения по службе и новые  назначения в Иностранном отделе</pre> <pre>(закордонной разведке) ОГПУ.</pre> <pre>     В то время я начал часто сталкиваться по работе  с Артузовым, тогдашним</pre> <pre>начальником Иностранного отдела, и его заместителем Слуцким.</pre> <pre>     Видную роль  в  руководстве  Иностранным  отделом,  помимо  Артузова  и</pre> <pre>Слуцкого,  играли  Берман,  Федоров  (возглавлявший  борьбу  с  эмиграцией),</pre> <pre>Шпигельглаз,  Минскер, Эйтингон и Горожанин (последнему  Маяковский посвятил</pre> <pre>свое стихотворение "Солдаты Дзержинского").</pre> <pre> </pre>

Смертельный поединок с ОУН

<pre> </pre> <pre> </pre> <pre>     В 1933 году Кулинич, офицер,  отвечавшая  за  оперативное наблюдение  и</pre> <pre>борьбу с  украинской  эмиграцией  на  Западе,  подала рапорт об отставке  по</pre> <pre>состоянию  здоровья.  Узнав, что я  родом  с  Украины и имею  опыт  работы в</pre> <pre>местных  условиях, Артузов  предложил эту должность мне. К тому времени Эмма</pre> <pre>также перевелась  в  Москву  и  получила  назначение в Секретно-политический</pre> <pre>отдел. С  1934 года в ее обязанности входила  работа с сетью осведомителей в</pre> <pre>только что созданном Союзе писателей и в среде творческой интеллигенции.</pre> <pre>     После  трагического убийства  советского  дипломата Майкова во  Львове,</pre> <pre>совершенного  террористом   ОУН  Лемеком  в  1934  году,  председатель  ОГПУ</pre> <pre>Менжинский  издал  приказ  о  разработке  плана  действий  по  нейтрализации</pre> <pre>террористических  акций украинских националистов.  Украинское ГПУ  сообщило,</pre> <pre>что  ему  удалось  внедрить  в  подпольную  военную  организацию  украинских</pre> <pre>националистов в изгнании (ОУН) своего проверенного агента - Лебедя. Это было</pre> <pre>крупным достижением.</pre> <pre>     Слуцкий, к тому времени  начальник  Иностранного  отдела, предложил мне</pre> <pre>стать сотрудником-нелегалом,  работающим за рубежом.  Сначала это показалось</pre> <pre>мне нереальным, поскольку опыта работы за границей у меня не было и я ничего</pre> <pre>не знал об условиях жизни на Западе. К тому же мои знания немецкого, который</pre> <pre>должен был мне  понадобиться в Германии и  Польше,  где предстояло работать,</pre> <pre>равнялись нулю.</pre> <pre>     Однако чем больше я думал об этом предложении, тем более заманчивым оно</pre> <pre>мне  представлялось.  И   я  согласился.  После  чего   сразу  приступил   к</pre> <pre>интенсивному  изучению  немецкого  языка  -  занятия  проходили  на  явочной</pre> <pre>квартире пять  раз в  неделю. Опытные инструкторы обучали меня также приемам</pre> <pre>рукопашного боя и владению оружием.  Исключительно полезными  для меня  были</pre> <pre>встречи    с   заместителем   начальника   Иностранного   отдела   ОГПУ-НКВД</pre> <pre>Шпигельглазом.  У  него был  большой  опыт  работы за  границей  в  качестве</pre> <pre>нелегала - в Китае и Западной  Европе. В начале 30-х годов в Париже "крышей"</pre> <pre>ему   служил   рыбный  магазин,  специализировавшийся  на   продаже  омаров,</pre> <pre>расположенный возле Монмартра.</pre> <pre>     После  восьми месяцев  обучения я был готов  отправиться  в свою первую</pre> <pre>зарубежную командировку в сопровождении Лебедя, "главного представителя" ОУН</pre> <pre>на Украине,  а в действительности нашего тайного агента на протяжении многих</pre> <pre>лет. Лебедь с 1915 по 1918 год просидел  вместе с Коновальцем  в лагере  для</pre> <pre>военнопленных под Царицыном. (В годы первой мировой войны Лебедь и Коновалец</pre> <pre>вместе воевали  в качестве офицеров австро-венгерской армии против России на</pre> <pre>Юго-Западном фронте в составе так называемого корпуса "Сечевых стрельцов". )</pre> <pre>В  гражданскую  войну он стал  заместителем Коновальца и командовал пехотной</pre> <pre>дивизией,  сражавшейся  против  частей  Красной  Армии   на  Украине.  После</pre> <pre>отступления  Коновальца  в Польшу  в 1920  году Лебедь был  направлен  им на</pre> <pre>Украину для организации подпольной сети ОУН. Но там  его  арестовали.  Выбор</pre> <pre>перед ним был простой: или работать на нас, или умереть.</pre> <pre>     Лебедь  стал для нас ключевой фигурой в борьбе с бандитизмом на Украине</pre> <pre>в  20-х  годах.   Его  репутация  в  националистических  кругах  за  рубежом</pre> <pre>оставалась по-прежнему высокой: Коновалец  рассматривал своего представителя</pre> <pre>как человека, способного провести подготовительную работу для захвата власти</pre> <pre>ОУН в  Киеве в случае  войны. От  Лебедя, которому мы  разрешали выезжать на</pre> <pre>Запад в 20-х и 30-х  годах по нелегальным каналам, нам и стало известно, что</pre> <pre>Коновалец лелеял планы  захвата  Украины в будущей войне. В  Берлине  Лебедь</pre> <pre>встречался с полковником Александером, предшественником  адмирала Вильгельма</pre> <pre>Канариса на  посту руководителя германской разведслужбы в начале 30-х годов,</pre> <pre>и узнал от него, что Коновалец дважды виделся с Гитлером, который предложил,</pre> <pre>чтобы несколько сторонников Коновальца  прошли курс  обучения  в  нацистской</pre> <pre>партийной школе в Лейпциге.</pre> <pre>     Я ехал  за  границу  как "племянник" Лебедя, якобы  для  помощи  в  его</pre> <pre>работе.  Моя жена была переведена в  Иностранный отдел НКВД для  того, чтобы</pre> <pre>через нее я мог поддерживать связь с Центром. Она  должна была  выступать  в</pre> <pre>роли  студентки  из  Женевы, что позволило ей время от времени встречаться с</pre> <pre>агентами в Западной Европе. С этой целью она прошла специальный курс.</pre> <pre>     Лебедь  не знал о том, что на нас  работает еще один агент, Полуведько,</pre> <pre>главный представитель Коновальца в  Финляндии. Он жил по фальшивому паспорту</pre> <pre>в Хельсинки, организуя контакты между украинскими националистами  в изгнании</pre> <pre>и их  подпольной организацией в  Ленинграде.  Оуновцы прятали свои  архивы в</pre> <pre>Ленинграде, в знаменитой библиотеке имени Салтыкова-Щедрина. Хотя мы и знали</pre> <pre>это, обнаружить архивы удалось лишь  после окончания второй мировой войны, в</pre> <pre>1949 году.</pre> <pre>     Я  выехал  в Хельсинки  в сопровождении Лебедя. Лебедь  передал меня на</pre> <pre>попечение Полуведько и тут же возвратился в Харьков через Москву.</pre> <pre>     Полуведько, ничего не знавший о моей истинной работе, регулярно посылал</pre> <pre>обо мне отчеты в НКВД через Зою Воскресенскую-Рыбкину, отвечавшую за связь с</pre> <pre>ним.  Мне надо было дать  Центру  знать, что со  мной все  в порядке, и, как</pre> <pre>условились заранее, я написал  записку своей "девушке", а  затем порвал ее и</pre> <pre>бросил в корзинку  для  бумаг.  Выступив  в роли моего невольного помощника,</pre> <pre>Полуведько  собрал обрывки и передал их Зое. А на  каком-то этапе Полуведько</pre> <pre>вообще предложил меня убрать, о чем сообщал в одном из своих донесений,  но,</pre> <pre>к счастью, решение этого вопроса зависело не от него. В Финляндии (а позднее</pre> <pre>и  в Германии) я  жил  весьма скудно:  у  меня не было  карманных денег, и я</pre> <pre>постоянно ходил голодный. Полуведько выделял мне всего десять  финских марок</pre> <pre>в  день,  а  их  едва  хватало на обед  -  при этом одну  монетку  надо было</pre> <pre>оставлять  на вечер  для  газового счетчика,  иначе не работали отопление  и</pre> <pre>газовая  плита.  На  тайные  встречи между  нами,  расписание  которых  было</pre> <pre>определено перед моим отъездом из Москвы, Зоя Рыбкина и ее муж Борис Рыбкин,</pre> <pre>резидент в  Финляндии, руководивший моей разведдеятельностью  в этой стране,</pre> <pre>приносили бутерброды и шоколад. Перед  уходом  они просматривали  содержимое</pre> <pre>моих карманов, чтобы  убедиться, что я не взял с собой никакой еды: ведь это</pre> <pre>могло провалить нашу "игру".</pre> <pre>     После двух месяцев ожидания в Хельсинки прибыли связные от Коновальца -</pre> <pre>Грибивский ("Канцлер") из Праги и Андриевский из Брюсселя. Мы  отправились в</pre> <pre>Стокгольм пароходом.</pre> <pre>     При посадке  мне вручили  паспорт  на имя  Николса Баравскаса, выданный</pre> <pre>литовскими  спецслужбами  по  просьбе  руководства  ОУН.  Когда   прибыли  в</pre> <pre>Стокгольм, всех пассажиров собрали в  столовой,  и официант  начал раздавать</pre> <pre>прошедшие пограничный контроль паспорта. Поначалу  он отказался  вернуть мне</pre> <pre>мой   паспорт,  заявив,   что   фото   явно   не   соответствует  оригиналу.</pre> <pre>Действительно,  паспорт  был   на   имя   Сциборского,  члена   Центрального</pre> <pre>руководства  ОУН,  украинского  активиста,   с  фотографией  Сциборского.  К</pre> <pre>счастью, тут  вмешался  возмущенный  Полуведько,  пригрозивший  официанту  и</pre> <pre>заставивший его вернуть мне документ. После недели пребывания  в  Стокгольме</pre> <pre>мы  отправились в Германию,  где никаких неприятностей  с тем же паспортом у</pre> <pre>меня уже не было.  В июне 1936 года прибыли в  Берлин, и  там я встретился с</pre> <pre>Коновальцем, который расспрашивал меня обо всем с большим пристрастием. Наша</pre> <pre>встреча проходила  на  квартире, находившейся  в  здании музея  этнографии и</pre> <pre>предоставленной ему германской разведслужбой. В сентябре меня послали на три</pre> <pre>месяца  в нацистскую  школу  в Лейпциге. Во время  учебы я  имел возможность</pre> <pre>познакомиться  с  оуновским  руководством.  Слушателей  школы,  естественно,</pre> <pre>интересовала  моя  личность.  Однако никаких  проблем  с  моей "легендой" не</pre> <pre>возникало.</pre> <pre>     Мои  беседы с Коновальцем становились между тем  все  серьезнее.  В его</pre> <pre>планы входила подготовка административных органов для ряда областей Украины,</pre> <pre>которые предполагалось освободить  в  ближайшем будущем,  причем  украинские</pre> <pre>националисты должны были  выступать  в  союзе с  немцами.  Я узнал, что в их</pre> <pre>распоряжении  уже имеются две  бригады,  в общей сложности около  двух тысяч</pre> <pre>человек,  которые предполагалось использовать в качестве  полицейских  сил в</pre> <pre>Галиции (части Западной Украины, входившей тогда в Польшу) и в Германии.</pre> <pre>     Оуновцы всячески пытались  вовлечь меня в борьбу за власть, которая шла</pre> <pre>между  двумя  их  главными  группировками:  "стариков"  и "молодежи". Первых</pre> <pre>представляли Коновалец и его заместитель  Мельник,  а "молодежь" возглавляли</pre> <pre>Бандера  и Костарев.  Моей  главной  задачей  было  убедить их  в  том,  что</pre> <pre>террористическая  деятельность на Украине не имеет никаких шансов  на успех,</pre> <pre>что власти немедленно  разгромят небольшие очаги сопротивления.

Я  настаивал</pre> <pre>на  том,  что надо держать наши  силы  и  подпольную сеть в резерве, пока не</pre> <pre>начнется  война  между  Германией  и  Советским  Союзом,  а  в  этом  случае</pre> <pre>немедленно их использовать.</pre> <pre>     Особенно тревожили террористические связи этой организации, в частности</pre> <pre>договоренность   с  хорватскими   националистами   и   участие  в   убийстве</pre> <pre>югославского короля Александра и министра иностранных дел Франции Луи Барту.</pre> <pre>Для  меня было  открытием, что все эти террористы  финансируются  Абвером  -</pre> <pre>разведывательной    и   контрразведывательной   службой   вермахта.   Полной</pre> <pre>неожиданностью явилась для меня и  новость, что убийство  польского министра</pre> <pre>генерала Перацкого в 1934 году украинским террористом Мацейко было проведено</pre> <pre>вопреки  приказу  Коновальца  и  стоял  за  этим  Бандера,  соперничавший  с</pre> <pre>последним за власть. Бандера стремился к контролю над организацией, играя на</pre> <pre>естественной неприязни украинцев к Перацкому, который нес ответственность за</pre> <pre>репрессии против украинского меньшинства в  Польше. Коновалец рассказал мне,</pre> <pre>что к этому времени между Польшей и Германией был подписан договор о дружбе,</pre> <pre>так что  немцев  никоим  образом  не  устраивали любые  враждебные  акции по</pre> <pre>отношению  к  полякам.  Они  были   так   взбешены,   что  выдали   Бандеру,</pre> <pre>скрывавшегося в Германии. Убийца генерала, Мацейко, сумел скрыться.</pre> <pre>     Дело  обстояло  следующим образом. Мацейко планировал  убить Перацкого,</pre> <pre>взорвав  гранату, но она по  каким-то причинам не взорвалась, и он застрелил</pre> <pre>польского  министра.  За  ним тут же  бросилась  толпа людей. Мацейко  сумел</pre> <pre>проскочить  перед идущим трамваем,  который  отсек  его от  преследователей,</pre> <pre>забежал  в  подъезд первого  же дома, поднялся  на площадку 7-го этажа,  там</pre> <pre>сбросил  плащ  и шляпу, выкинул револьвер и, неузнанный,  спокойно вышел  на</pre> <pre>улицу. Польская контрразведка  установила  засаду  на всех явочных квартирах</pre> <pre>украинских националистов в Варшаве,  но  он не появился ни на одной из  них.</pre> <pre>Ночь он провел со своей подружкой, тоже украинской террористкой Чемеринской.</pre> <pre>Именно она организовала его побег через Карпаты  в Чехословакию, использовав</pre> <pre>свои связи в чешской полиции.</pre> <pre>     В  Чехословакии  ОУН  имела  мощную  поддержку  со  стороны  властей. У</pre> <pre>президента Бенеша были  с  Коновальцем личные отношения еще со времен первой</pre> <pre>мировой  войны.   Однако,  когда  ОУН  "вышла  из-под  контроля"  властей  и</pre> <pre>осуществила убийство Перацкого, эти отношения ухудшились.</pre> <pre>     Несмотря на  эмоциональное выступление Бандеры на суде  в  защиту  дела</pre> <pre>украинского  национализма,  он  и  другие  организаторы  были приговорены  к</pre> <pre>смертной казни через повешение. Однако  давление Германии на польские власти</pre> <pre>в  конце концов спасло  им  жизнь. Смертный приговор заменили тюрьмой. Немцы</pre> <pre>после  захвата Польши  тут же  выпустили Бандеру на  свободу.  И между двумя</pre> <pre>группировками украинских националистов закипела кровавая междоусобная война.</pre> <pre>     В общении со своими коллегами по нацистской  партийной школе я держался</pre> <pre>абсолютно  уверенно  и  независимо:  ведь  я представлял  головную  часть их</pre> <pre>подпольной организации на  Украине, в то время  как они являлись  всего лишь</pre> <pre>эмигрантами, существовавшими  на  немецкие подачки. Я имел право накладывать</pre> <pre>вето   на  их  предложения,  поскольку  выполнял  инструкции  своего  "дяди"</pre> <pre>("вуйко"). Если что-то в их высказываниях мне не нравилось,  достаточно было</pre> <pre>просто сказать: "Вуйко не велел!"</pre> <pre>     Именно  таким образом я отверг предложение о моей встрече с полковником</pre> <pre>Лахузеном из штаб-квартиры  Абвера. Вступать в прямые  контакты с германской</pre> <pre>разведкой было бы рискованно, так как немцы могли  попытаться принудить меня</pre> <pre>к сотрудничеству. Снова и снова приходилось мне повторять свои возражения по</pre> <pre>поводу встречи с кем-либо из Абвера.</pre> <pre>     Однажды, когда мы гуляли с  Коновальцем, к нам подошел уличный фотограф</pre> <pre>и сфотографировал нас, передав  пленку Коновальцу, заплатившему  за  это две</pre> <pre>марки. Я  возмутился. Было ясно, что мое  берлинское  окружение  хочет иметь</pre> <pre>фотографию в своем  досье,  чтобы  потом,  когда им  понадобится,  они могли</pre> <pre>разыскать меня. Тогда  же, на улице, я выразил свой недвусмысленный  протест</pre> <pre>Коновальцу. Было бы непростительной ошибкой, если такая фотография оказалась</pre> <pre>бы в руках у немцев, заявил я ему, нисколько не сомневаясь, что именно это и</pre> <pre>было его  истинной целью. Коновалец попытался как-то меня успокоить. По  его</pre> <pre>словам,  не  было ничего  предосудительного  в  том,  что  какой-то  уличный</pre> <pre>фотограф,  зарабатывающий   себе  на  жизнь,   сфотографировал  нас  вдвоем,</pre> <pre>прогуливающимися по берлинской улице.</pre> <pre>     Позднее я убедился, что был прав. В  годы войны СМЕРШ (СМЕРШ - название</pre> <pre>советской  военной  контрразведки  в  1943-1946   годах.  )   захватил  двух</pre> <pre>лазутчиков в Западной  Украине,  у одного из них была эта фотография.  Когда</pre> <pre>его спросили, зачем она ему нужна, он ответил: "Я не имею понятия, кто  этот</pre> <pre>человек, но мы получили приказ ликвидировать его, если обнаружим".</pre> <pre>     Я сумел войти в  доверие  к Коновальцу, передав  ему  содержимое одного</pre> <pre>конфиденциального  разговора.  Как-то  Костарев  и   еще  несколько  молодых</pre> <pre>украинских  националистов,  слушателей  нацистской  партийной  школы,  стали</pre> <pre>говорить, что Коновалец  слишком стар, чтобы руководить организацией,  и его</pre> <pre>следует использовать лишь в качестве декоративной фигуры. Когда они спросили</pre> <pre>мое мнение, я возмущенно ответил:</pre> <pre>     -  Да  кто вы  такие, чтобы предлагать  подобное?  Наша организация  не</pre> <pre>только  полностью  доверяет  Коновальцу,  но  и регулярно  получает от  него</pre> <pre>поддержку, а о вас до моего приезда сюда мы вообще ничего не слышали.</pre> <pre>     Когда  я  рассказал  об  этом  Коновальцу, лицо  его побледнело.  Позже</pre> <pre>Костарев был уничтожен. Думаю, что это случайное совпадение.</pre> <pre>     В Центре было решено, что, как только я прибуду в Германию, мне следует</pre> <pre>проявлять полную самостоятельность и не поддерживать никаких контактов ни  с</pre> <pre>нашей резидентурой, ни с нелегалами. Коновалец взял  меня под свою  опеку  и</pre> <pre>частенько навещал: мы вдвоем бродили  по городу. Однажды  он даже повел меня</pre> <pre>на  спектакль в  Берлинскую оперу, но в  целом развлечений  в моей жизни там</pre> <pre>было не так уж  много.  Украинская община была  очень бедной, и о том, чтобы</pre> <pre>позволить себе какую-либо роскошь, не могло быть и речи. Если вас приглашали</pre> <pre>на чай,  то  сахар  принято  было приносить с собой. Украинцы,  с которыми я</pre> <pre>общался, наивно полагали, что могут помочь финансировать ОУН за счет доходов</pre> <pre>какой-нибудь гуталиновой фабрики, которой владели их родственники  в Польше.</pre> <pre>Они  буквально  жаждали войны Германии  с  Польшей  и СССР  как освобождения</pre> <pre>из-под ига "национального угнетения".</pre> <pre>     Коновалец привязался ко мне и даже предложил, чтобы я сопровождал его в</pre> <pre>инспекционной поездке  в  Париж  и  Вену с  целью  проверки положения  дел в</pre> <pre>украинских эмигрантских  кругах, поддерживавших  его.  У  него были  деньги,</pre> <pre>полученные  от немцев, и это позволяло ему играть роль лидера могущественной</pre> <pre>организации.</pre> <pre>     В Париже мы остановились  в разных отелях. Во время нашего пребывания в</pre> <pre>городе проходила  всеобщая забастовка, и все рестораны  оказались закрытыми,</pre> <pre>так что  Коновалец повез  меня обедать в Версаль. Не работало и метро, и нам</pre> <pre>пришлось  взять   такси,   кстати,  весьма  дорогое.   Я  был  под  огромным</pre> <pre>впечатлением от Парижа и остаюсь его поклонником до сегодняшнего дня.</pre> <pre>     Центр  был осведомлен о том, что мы с Коновальцем намеревались провести</pre> <pre>в  Париже  три  недели,  и решил  воспользоваться  этой  возможностью, чтобы</pre> <pre>организовать мне встречу с моим курьером. Согласно инструкции из Москвы, мне</pre> <pre>надлежало по возможности  выйти на  такую встречу в Париже и позднее в Вене.</pre> <pre>Для этого  я должен  был  дважды в  неделю  появляться  между пятью и шестью</pre> <pre>вечера на углу Плас-де-Клиши и бульвара де-Клиши. Курьер должен был быть мне</pre> <pre>лично  известен, но  имя его  мне  не  раскрывали  -  таковы  были  "правила</pre> <pre>конспирации", - им мог оказаться кто угодно.  В первое же  свое появление на</pre> <pre>условленном месте я увидел собственную  жену, одетую по последней моде:  она</pre> <pre>сидела за столиком кафе  на  улице и  медленно  попивала черный кофе.  В  ту</pre> <pre>минуту  я  был  обуреваем  самыми разнородными  чувствами.  Усилием воли мне</pre> <pre>удалось заставить себя  удостовериться,  что за мной нет  никакой  слежки, и</pre> <pre>лишь после этого я  приблизился к Эмме. Мне  сразу же стало совершенно ясно:</pre> <pre>место для рандеву выбрано крайне неудачно, так как сновавшая вокруг толпа не</pre> <pre>давала возможности проверить, есть ли за тобой "хвост" или нет.</pre> <pre>     Опыт моей  работы в Харькове  против польской агентуры научил меня, что</pre> <pre>почти во всех провалах виноват был неудачный  выбор места встречи. Взяв себя</pre> <pre>в руки, я на плохом немецком попросил разрешения  сесть рядом за столик.  Мы</pre> <pre>оба были крайне напряжены. Эмма, когда я подсел  к ней, осведомилась, все ли</pre> <pre>у меня в порядке.</pre> <pre>     -  Хотя ты  и  потерял в  весе, но  выглядишь, по-моему, превосходно, -</pre> <pre>добавила она с улыбкой. - Да и выбрит на сей раз прекрасно.</pre> <pre>     Это ее замечание  явно намекало на то, что дома, в России, я  частенько</pre> <pre>брился через день.</pre> <pre>     Посидев немного за столиком, мы  незаметно  удалились:  это  кафе  было</pre> <pre>чересчур открыто для  посторонних глаз.  Идя по направлению к  бульвару,  мы</pre> <pre>заметили  двух  жандармов, явно  направлявшихся в  нашу  сторону:  Повинуясь</pre> <pre>внутреннему  инстинкту, мы  тотчас перешли улицу,  чтобы избежать  встречи с</pre> <pre>полицией. Теперь, оглядываясь назад, я вижу, насколько это было глупо.</pre> <pre>     Недорогой  отель, в  котором остановилась  Эмма  (вполне подходящий для</pre> <pre>студентки, проводящей свои каникулы  в Париже), находился всего в нескольких</pre> <pre>кварталах  от места  нашей  встречи.  Хотя я и был в восторге от  встречи  с</pre> <pre>женой, которую  не видел почти год, мне было страшно  подвергать ее  хотя бы</pre> <pre>малейшему  риску из-за свидания со мной. Мы  обнялись, и  я  тут  же сказал,</pre> <pre>чтобы она передала Центру мое требование: ни  при каких обстоятельствах Эмма</pre> <pre>не должна  быть моей  связной. Я ведь не относился к числу тех, кто живет на</pre> <pre>Западе постоянно,  так  что  с полной уверенностью  мог утверждать:  все мои</pre> <pre>контакты  внимательнейшим  образом  изучаются и  анализируются как разведкой</pre> <pre>украинских   националистов,  так  и  немцами.  И  если   немецкая  или  даже</pre> <pre>французская контрразведка будет иметь основания считать, что Эмма связана со</pre> <pre>мной,  то  ее  наверняка схватят  и  подвергнут  допросу с пристрастием. Вот</pre> <pre>почему  я велел  ей немедленно возвращаться в Швейцарию, а оттуда - домой. Я</pre> <pre>должен был так поступить, чтобы избавиться от  беспокойства за  ее  судьбу и</pre> <pre>чувствовать себя в безопасности. Эмма тут же заверила меня, что уедет в Берн</pre> <pre>незамедлительно. Я информировал ее о положении дел в украинских эмигрантских</pre> <pre>кругах и  о  той значительной  поддержке, которую они получали от  Германии.</pre> <pre>Особенно  любопытной  показалась  ей информация,  касавшаяся раздоров внутри</pre> <pre>украинской организации: я рассказал Эмме о своей предполагавшейся  поездке с</pre> <pre>Коновальцем в  Вену  и  убедительно просил ее не появляться  там в  качестве</pre> <pre>курьера возле Шенбруннского дворца - места предполагавшейся встречи.</pre> <pre>     Во время нашего пребывания в  Париже  Коновалец пригласил меня посетить</pre> <pre>вместе с ним могилу Петлюры, после разгрома частями Красной  Армии бежавшего</pre> <pre>в столицу Франции, где в 1926 году он и был убит. Коновалец боготворил этого</pre> <pre>человека,  называя его "нашим знаменем и самым любимым  вождем". Он говорил,</pre> <pre>что память о Петлюре должна быть сохранена.  Мне было приятно, что Коновалец</pre> <pre>берет меня с  собой,  но одна мысль  не давала покоя:  на  могилу  во  время</pre> <pre>посещения  положено  класть  цветы.  Между  тем  мой  кошелек  был  пуст,  а</pre> <pre>напоминать о таких мелочах Коновальцу я не  считал  для  себя возможным. Это</pre> <pre>было бы просто бестактно  по отношению к человеку, занимавшему сталь высокое</pre> <pre>положение, хотя, по существу, заботиться о цветах в  данном случае надлежало</pre> <pre>ему,  а не мне. Что делать? Всю дорогу до  кладбища меня  продолжала терзать</pre> <pre>эта мысль.</pre> <pre>     Мы прошли через все кладбище и остановились перед  скромным  надгробием</pre> <pre>на  могиле  Петлюры.  Коновалец  перекрестился  - я последовал его  примеру.</pre> <pre>Некоторое время мы стояли молча, затем я вытащил из кармана носовой платок и</pre> <pre>завернул в него горсть земли с могилы.</pre> <pre>     - Что ты делаешь?! - воскликнул Коновалец.</pre> <pre>     - Эту землю с могилы Петлюры отвезу на Украину, - ответил я, - мы в его</pre> <pre>память посадим дерево и будем за ним ухаживать.</pre> <pre>     Коновалец был в восторге. Он обнял меня, поцеловал и горячо похвалил за</pre> <pre>прекрасную  идею. В  результате наша дружба и  его  доверие ко мне еще более</pre> <pre>укрепились.</pre> <pre>     Коновалец  рассказал  мне,  что  один из  его  помощников,  Грибивский,</pre> <pre>подозревается в сотрудничестве с чехословацкой  контрразведкой, и  попросил,</pre> <pre>чтобы я встретился с ним и попытался его прощупать. После убийства в Варшаве</pre> <pre>генерала Перацкого украинскими националистами чехи оперативно, за один день,</pre> <pre>захватили все явки украинской организации  в Праге  и забрали  многие досье,</pre> <pre>находившиеся в ведении Грибивского. Эту историю я уже знал. Мой близкий друг</pre> <pre>и  коллега  Каминский, бывший за  два  года до  меня  в Германии  в качестве</pre> <pre>нелегала, пытался завербовать Грибивского, якобы от имени словацкой полиции,</pre> <pre>для  работы  осведомителем, хотя на  самом деле речь  шла  о работе  на нас.</pre> <pre>Грибивский,  со  своей  стороны, предполагал захватить  Каминского во  время</pre> <pre>назначенной встречи, но  тот, увидев слежку, избежал ловушки,  вовремя успев</pre> <pre>вскочить в проходивший  трамвай. Коновалец совершенно  правильно подозревал,</pre> <pre>что Каминский является вовсе не словацким,  а  советским агентом, и  я, зная</pre> <pre>это, решительно возражал против моей встречи с  Грибивским, заявив, что его,</pre> <pre>возможно, контролируют  большевики (в конце концов он мог специально сделать</pre> <pre>вид, что не сумел  захватить Каминского),  а  поэтому контакты с  ним  могут</pre> <pre>засветить меня и привести к провалу моей миссии здесь.</pre> <pre>     После нашего приезда в Вену я отправился  на заранее определенное место</pre> <pre>встречи,  где застал моего куратора и наставника по работе в Москве  Зубова.</pre> <pre>Это был  опытный разведчик, и я всегда стремился получить  от него как можно</pre> <pre>больше  знаний.  Я подробно  информировал  его о  деятельности  Коновальца и</pre> <pre>сообщил, что назавтра намечен наш поход в оперу. Зубову удалось купить билет</pre> <pre>на тот же  спектакль -  он сидел прямо  за нами и  мог слышать все, о чем мы</pre> <pre>разговаривали с моим  спутником.  Выходя  из  театра,  я нарочно налетел  на</pre> <pre>Зубова в толпе зрителей и даже извинился за то, что толкнул его. В сущности,</pre> <pre>это была глупая детская выходка.</pre> <pre>     Из Вены я возвратился в  Берлин, где  в течение нескольких  месяцев шли</pre> <pre>бесполезные переговоры о возможном  развертывании сил подполья на Украине  в</pre> <pre>случае  начала  войны.  В этот  период я дважды ездил из Германии  в  Париж,</pre> <pre>встречаясь там с лидерами  украинского правительства в  изгнании.  Коновалец</pre> <pre>предостерег меня  в  отношении  этих  людей: по  его словам, их не следовало</pre> <pre>воспринимать  серьезно,  поскольку  в  реальной  действительности все  будут</pre> <pre>решать не  эти  господа, протиравшие штаны в парижских  кафе, а  его военная</pre> <pre>организация.</pre> <pre>     Тем  временем мой "дядя", Лебедь, используя  свои  связи, прислал через</pre> <pre>Финляндию распоряжение о моем  возвращении на  Украину, где меня должны были</pre> <pre>оформить  радистом на советское судно,  регулярно  заходившее в  иностранные</pre> <pre>порты.  Это давало  бы мне  возможность поддерживать постоянную  связь между</pre> <pre>подпольем  ОУН на  Украине и националистическими  организациями за  рубежом.</pre> <pre>Коновальцу идея  пришлась  по душе,  и  он согласился с моим возвращением  в</pre> <pre>Советский Союз.</pre> <pre>     С фальшивыми документами  в сопровождении Сушко, заместителя Коновальца</pre> <pre>(Коновалец  хотел  убедиться,  что я благополучно  пересек  границу),  через</pre> <pre>Финляндию я  добрался до  советско-финской границы. Сушко  привел меня туда,</pre> <pre>где, казалось,  можно  было безопасно перейти границу,  проходившую здесь по</pre> <pre>болоту. Тем  не  менее,  как  только  я приблизился  к  самой границе,  меня</pre> <pre>перехватил финский пограничный патруль. Я был арестован и посажен в тюрьму в</pre> <pre>Хельсинки. Там меня допрашивали в течение месяца. Я объяснял им, что являюсь</pre> <pre>украинским националистом и стремлюсь возвратиться в Советский Союз, выполняя</pre> <pre>приказ  своей  организации  (В  Финляндии  и  Швеции  рассекречены  архивные</pre> <pre>документы  полиции  и контрразведки  до  1947  года. В  июне  1996  года мне</pre> <pre>передали ксерокопии протоколов моих допросов и объяснений в финской тюрьме).</pre> <pre>     Весь этот месяц  атмосфера в Центре была  весьма напряженной, поскольку</pre> <pre>Зоя Рыбкина сообщила из Хельсинки о моем возвращении. Чтобы  узнать,  что со</pre> <pre>мной произошло, на границу выехали  Зубов  и  Шпигельглаз. Все считали, что,</pre> <pre>скорее всего, меня ликвидировал Сушко.</pre> <pre>     По  истечении трех недель после моего  ареста  официальному украинскому</pre> <pre>представителю в  Хельсинки Полуведько  поступил  запрос от финской полиции и</pre> <pre>офицеров Абвера о некоем украинце, пытавшемся  пробраться  в Советский Союз.</pre> <pre>Между Абвером и  финской  разведкой  существовало соглашение  о контроле над</pre> <pre>советской  границей - любые перебежчики  проверялись ими совместно.  В конце</pre> <pre>концов, меня передали Полуведько, который  сопровождал меня до Таллинна. Там</pre> <pre>мне выдали еще один фальшивый литовский паспорт,  а в советском  консульстве</pre> <pre>оформили краткосрочную туристическую визу  для  поездки в Ленинград.  На сей</pre> <pre>раз   с   пересечением  границы   не   было  никаких   проблем:  пограничник</pre> <pre>проштемпелевал  мой паспорт,  а затем мне  удалось улизнуть от интуристского</pre> <pre>гида,  ожидавшего  меня  в  Ленинграде. Уверен,  что это  вызвало  настоящий</pre> <pre>переполох в отделении Интуриста и милиция наверняка была поставлена на ноги,</pre> <pre>чтобы разыскать пропавшего в городе литовского туриста.</pre> <pre>     Успешная  командировка  в Западную  Европу  изменила  мое  положение  в</pre> <pre>разведке. О результатах работы было доложено Сталину и Косиору, секретарю ЦК</pre> <pre>Коммунистической   партии   Украины,   а  также  Петровскому,   председателю</pre> <pre>Верховного Совета республики.  В  кабинете  Слуцкого,  где  я  докладывал  о</pre> <pre>деталях  о своей  поездке,  меня  представили  двум  людям:  один из них был</pre> <pre>Серебрянский,  начальник   Особой  группы   при  наркоме  внутренних  дел  -</pre> <pre>самостоятельного и в то время мне неизвестного  Центра  закордонной разведки</pre> <pre>органов безопасности, - а другой, по-моему, Васильев, сотрудник секретариата</pre> <pre>Сталина. Ни того, ни другого я прежде не знал.</pre> <pre>     Позднее  меня  наградили орденом  Красного Знамени, который вручил  мне</pre> <pre>глава государства  М.  И.  Калинин.  Вместе со мной  в Кремле орден Красного</pre> <pre>Знамени  получил и выдающийся нелегал советской разведки Зарубин, только что</pre> <pre>возвратившийся из поездки в Западную  Европу, почти в то же самое время, что</pre> <pre>и  я. Мы встретились с ним  тогда в первый раз. Позднее мы сблизились, и эта</pre> <pre>дружба продолжалась всю жизнь, хотя он был значительно старше меня.</pre> <pre>     Во время дружеского  ужина в честь Зарубина и меня на квартире Слуцкого</pre> <pre>мне  пришлось  выпить  - второй  раз  в  жизни  - стопку  водки. Впервые это</pre> <pre>случилось  в Одессе, когда  мне  было пятнадцать лет. Хотя я и был физически</pre> <pre>здоровым  человеком, врачи  определили, что мне  противопоказаны алкогольные</pre> <pre>напитки  крепостью выше  двенадцати градусов.  Однако Слуцкий и  Шпигельглаз</pre> <pre>приказали  принять  "норму" за  боевой  орден, и на  следующий день я  лежал</pre> <pre>пластом. Реакция организма была ужасной: нестерпимая головная боль и рвота.</pre> <pre>     Весь  1937 и часть 1938 года я неоднократно выезжал на Запад в качестве</pre> <pre>курьера. Крышей для  меня  служила  должность  радиста  на  грузовом  судне.</pre> <pre>Встретившись с Коновальцем, я ужаснулся,  услышав,  что ОУН передала  немцам</pre> <pre>дезинформацию о том, что ряд командиров Красной Армии из  числа украинцев  -</pre> <pre>Федько,  Дубовой  и др.  (позднее  все  они были  ликвидированы Сталиным)  -</pre> <pre>выражали  свои  симпатии  делу  украинских  националистов.  Люди  Коновальца</pre> <pre>выдумывали  подобные  истории,  чтобы  произвести впечатление  на  немцев  и</pre> <pre>получить  от них  как  можно  больше денег. Позднее мне  довелось прочесть в</pre> <pre>украинской эмигрантской  прессе, что такие  красные  командиры, как Дубовой,</pre> <pre>Федько и ряд других, делили якобы свою лояльность  между советской властью и</pre> <pre>украинским национализмом. Коновалец решился сообщить  мне об этом, поскольку</pre> <pre>знал, что как организатор украинского подполья я смогу узнать правду.</pre> <pre>     Когда  в  1937  году  я  сообщил  об  этом  Шпигельглазу,  он  высказал</pre> <pre>предположение,  что  контакты  Дубового  и  других  командиров с украинскими</pre> <pre>националистами и немцами не были невозможными. Думаю, что Шпигельглаз просто</pre> <pre>хотел прикрыть меня на случай, если бы я  передал эту неприятную  для нашего</pre> <pre>руководства информацию - ведь судьба этих командиров уже была предрешена.</pre> <pre>     В  ноябре  1937  года,  после  празднования  двадцатилетия  Октябрьской</pre> <pre>революции, я  был  вызван  вместе  со Слуцким  к  Ежову,  тогдашнему наркому</pre> <pre>внутренних  дел. Я  встретился с ним  впервые, и меня буквально поразила его</pre> <pre>неказистая  внешность.   Вопросы,  которые   он   задавал,   касались  самых</pre> <pre>элементарных   для  любого   разведчика   вещей  и   звучали  некомпетентно.</pre> <pre>Чувствовалось, что он не знает самих основ  работы с источниками информации.</pre> <pre>Более  того,  похоже,  что   его  вообще   не  интересовали  раздоры  внутри</pre> <pre>организации украинских эмигрантов. Между  тем Ежов был и народным комиссаром</pre> <pre>внутренних  дел,  и  секретарем  Центрального комитета  партии.  Я  искренне</pre> <pre>считал,  что просто  не в  состоянии оценить  те интеллектуальные  качества,</pre> <pre>которые позволили  этому человеку занять  столь высокие посты.  Хотя к этому</pre> <pre>времени я и был уже весьма опытным  профессионалом в разведслужбе, но в том,</pre> <pre>что касалось карьеры в  высших эшелонах власти, оставался наивным человеком:</pre> <pre>ведь те руководители, с которыми я сталкивался до сих пор, такие, как Косиор</pre> <pre>и Петровский, возглавлявшие  компартию Украины, были высокоинтеллектуальными</pre> <pre>людьми с широким кругозором.</pre>

http://www.lib.ru/POLITOLOG/SUDOPLATOW/specoperacii.txt