Врезать конвоиру

Если правда, что Мария Алехина и впрямь пыталась отказаться от амнистии и остаться в тюрьме до конца срока, то жест этот посильнее будет, чем даже песенка в храме Христа Спасителя.

Во-первых, этот жест значительно больше оскорбляет чувства значительно большего числа верующих. Ибо людей, верующих, что думать надо только о себе, безусловно больше, чем людей, верующих во единую соборную православную церковь.

Во-вторых, этот жест воплощает вековую мечту русского народа — нахамить конвоиру. Давно уже, много уже десятилетий эта мечта никем не осуществлялась, и вот — осуществлена. Это важная мечта. Зэчья мифологема. Великая сказка про заключенного, который нахамил следователю (конвоиру, куму) — и не был расстрелян, а был отпущен. Солженицын описывает такого человека в «Архипелаге ГУЛАГ». Не известно, был ли такой человек на самом деле, но мифологема такая есть и, возможно, является лучшей про наш народ мифологемой.

В связи с этим поступком Алехиной надо заметить, что это уже второй наезд на конвоира за последний месяц. Совсем недавно герой телесериала «Оттепель» врезал по роже следователю. В кино, но врезал. То есть, кажется, мы всерьез об этом мечтаем. Всерьез мечтаем крикнуть: «Сверните в трубку свою амнистию (гуманные соображения, социальные гарантии, обязательное страхование, золотой парашют…) и засуньте себе в жопу». По доброй диссидентской традиции мы не можем, конечно, упрекать в малодушии тех, кому не достало смелости нахамить конвоиру, но теми, кому смелости достало, можем и должны восхищаться.

В-третьих, важно, что смелый поступок, о котором давно мечтали все, совершила женщина.

Кажется, вся эта феминистская шняга, о которой довольно невнятно лепетали Pussy Riot после ареста, действительно заработала, ура! Женщины в России действительно оказались сильнее, смелее и эффективнее мужчин. (К слову сказать, вы обратили внимание, каким именно журналистам после освобождения Ходорковский дал эксклюзивные интервью? Ответ — женщинам.) И это обнадеживает. Потому что государство и общество, которые построили на этой земле мужчины, никуда не годятся.

Но главное — в-четвертых.

В-четвертых, из отрывочных, переданных через друзей и адвокатов пояснений Алехиной следует, что она пыталась отказаться от амнистии, потому что ее помощь требовалась кому-то там, в тюрьме. И это переворачивает наши взгляды на жизнь.

Оказывается, жизнь — это вовсе не обязательно комфортное времяпрепровождение, как принято было думать. Жизнь, оказывается, — это форма существования белковых тел, которая нужна хотя бы еще одному человеку на земле, а лучше нескольким.

Оказывается, что в тюрьме живут люди. (Как говорил старик Чиполлоне: «Что ты, Чиполлино, здесь полно приличных людей».) В тюрьме живут люди, которых можно любить, с которыми можно дружить, которых, уж во всяком случае, нужно уважать. Люди, понимаете? Ради которых имеет смысл принести жертву, отказаться от такой безусловной (во всяком случае, для Марии Алехиной) ценности, как личная свобода.

Оказывается, наконец, что тюрьма — это страшно, конечно. Но не так страшно, как принято было думать. Всюду люди живут. В том числе в тюрьме.

В моих устах, в устах человека, сидящего в мягком кресле и болтающего попусту в письменном виде, эти слова ничего не значат. Но от амнистии ради своих товарищей, остающихся в тюрьме, пытался отказаться не я, я не имел шанса.

Отказывалась Мария Алехина. Еще когда сидела в тюрьме.