Пятый приоритет Путина

На первый взгляд, российский президент-элект в своем последнем отчете в качестве главы правительства упомянул Белоруссию вскользь. Но в контексте, в котором она была названа, отношения старо-новой Путинской России с Белоруссией выглядят чрезвычайно важными.

Когда Путин впервые озвучил идею Евразийского союза, она казалась некоторым едва ли ни булавкой партнера по тандему, или предвыборным пузырем, попыткой поиграть на определенных чувствах российского электората. Выборы закончились, менее чем через месяц начинается новое правление Путина. И он вспоминает Евразийский союз в числе главных приоритетов этого правления.

Стоит сказать, что понятие приоритет в постсоветском (да еще и в советском) политическом дискурсе стало жертвой довольно сильной инфляции – приоритетом при случае провозглашалось все: от глобальной безопасности и выживания страны до разведения свиней. Возможно, и Путин, называя свои приоритеты, занимался тем же привычным пиаром: и это приоритет, и это, и вот это, и вообще все на свете.

Но изначально приоритет – это главное направление, другие – не просто менее важны, они могут быть проигнорированы или даже отброшены в сторону для достижения успеха на приоритетном направлении.

И если Путин имел в виду именно это, первоначальное значение, то из упоминания Белоруссии в данном контексте много чего следует. И стоит обратить внимание, в ряду каких других приоритетов был упомянут Евразийский союз: демографический вопрос, развитие восточных территорий, создание рабочих мест и построение новой экономики. Все это – не просто полезные мероприятия, это факторы выживания России. То есть и пятый, по мнению Путина – не нечто факультативное, не такое, что можно осуществлять при случае, но и без этого Россия проживет.

По мнению Путина – не проживет, это условие выживания управляемой им страны.

То, что он имел в виду именно первичное значение слова приоритет, подтверждается его высказываниями по другим сюжетам международной политики.

Многие помнят громоподобную речь Путина на мюнхенской конференции по безопасности в 2007 году, когда тогдашний президент России объявлял Америке едва ли не глобальное противостояние.

А что теперь? Депутат от КПРФ задает премьеру вопрос о натовском транзите в Афган, о зловещем блоке НАТО, вспоминая о заявлении кандидата в президенты США Мита Ромни о России, как о «стратегическом враге № 1». Какая подача, как использовал бы ее Путин образца мюнхенской речи, как обрушился бы на «американский диктат». Но Путин образца 2012 года вообще упоминания о Ромни пропускает мимо ушей, а насчет Афганистана объясняет в стиле Realpolitik, что в интересах России – чтобы в Афганистане с талибами бились натовцы, а не российские солдаты – с теми же талибами на таджикско-афганской границе.

И за это Россия, не имея особых симпатий к НАТО, может даже и помочь, в том числе и с логистическим центром в Ульяновске.

Ну, игнорирование заявления Ромни – это возможно и политический расчет, грозный ответ Путина лил бы только воду на мельницу избирательной кампании кандидата от республиканцев. Но не исключено, что такая реакция Путина в сочетании с приоритетом Евразийского союза – это переосмысление роли России в мире и своеобразное послание Западу: мы – большая, но региональная держава, мы не имеем мировых амбиций, хотите, например, воевать в Сирии или в каком-то другом месте – воюйте, мы не будем ложиться под ваши танки или направлять свои. Это – ваше. Но наше – это наше.

Это не означает, что Россия вообще отказывается от своих глобальных амбиций. Совсем нет. Но это уже не приоритет, она не будет во имя удовлетворения этих амбиций жертвовать хоть чем-либо жизненно значимым для нее.

А вот что для нее жизненно значимо – смотри 5 приоритетов. Особенно последний. За это Россия готова заплатить сдержанностью своей внешней политики в других регионах мира. При всей несоизмеримости персонажей вспоминается фраза Бисмарка, который во времена общеевропейской моды на колониальные захваты на вопрос, на что в Африке претендует Германия, ответил: «Вот Франция, вот Россия, а вот мы между ними. Это и есть мая карта Африки». Это вовсе не означало, что политика великого канцлера была совсем уж травоядной на указанной им карте, это довелось вкусить той же Франции. Он просто не претендовал на большее.

Если политика России на самом деле меняется именно в этом направлении, то Запад в определенном смысле может вздохнуть с облегчением – Москва не будет ставить ему палки в колеса в регионах, удаленных от России, не будет вести прессинг на всей карте мира. Но с другой стороны, в своем регионе – будет. И с энтузиазмом значительно большим, чем раньше.

И Белоруссии это касается самым непосредственным образом. Поскольку проект Евразийского союза объявлен приоритетом выживания России как страны и государства, то можно ожидать от Москвы и определенной щедрости. Но попытки Белоруссии соскочить с «поезда» Евразийского союза и воспользоваться для этого содействием Запада будут сталкиваться со значительно более резким противодействием Москвы, чем это было ранее.

Пока, на фоне конфликта между Минском и Брюсселем, такой вариант представляется довольно абстрактным. Однако не немыслимым.

И при этом Запад окажется перед непростой дилеммой: согласиться – открыто или негласно – на включение в российскую зону влияния Белоруссии, на которую у самого Запада влиять не очень то получается, или отклонить предложение Москвы, ее претензии на роль региональной великой державы, рискуя тем, что формула Мита Ромни в отношении России станет self-fulfilling prophecy – пророчеством, которое само сбывается.