Прощание с прошлым
Прощание с прошлым В августе месяце текущего года решил я съездить в свое старое зимовье, посмотреть на прошлого следы, подышать воздухом молодости, и если хватит сил, тряхнуть стариной, подняться к скальной стенке хребта, туда, где мы когда-то заготавливали для своих надобностей зверобой каменный. Но…
Сама дорога в сторону моих бывших охотничьих угодий, вся в колдобинах, заполненных водой, как будто говорила мне: – « Не езди, не смотри, ничего хорошего в прошлом ты не увидишь». Но я, не обращая внимания на это предупреждение, всё ехал и ехал, жал на газ, нещадно крутил баранку руля, объезжая выбоины, где это возможно, пока не добрался до заветной отворотки.
Свернув по целику с дороги на профиль сейсморазведчиков и оставив машину среди густого кустарника, я в радостном возбуждении направился к тропе, ведущей в сторону моего бывшего зимовья. И вот первое огорчение: тропа, когда-то натоптанная нами по квартальной просеке, исчезла. Вместо нее по темнохвойнику протянулась с юга на север свежая, двухлетней давности, лесосека. Весь ее прямоугольник представлял собой захламленную и заболоченную территорию, идти по которой совершенно не хотелось, и я углубился в чащу, собираясь преодолеть эти полтора километра, отделяющие меня от зимовья, в целик.
Кто бродил когда-либо по разновозрастному пихтачу, когда под ногами посреди зарослей молоденьких деревцев пихты то и дело проблескивает вода, тот поймет насколько неприятно подобное путешествие. Положение усугублялось еще тем, что в этом месте Западный хребет, плавно изгибаясь градусов на сорока к юго-востоку, в своей подошве образовал как бы чашу, в которую собиралась вода многочисленных ключей, берущих начало на вершине водораздела. Эту чашу можно себе представить как бы своеобразную ладонь с распростертыми пальцами этих самых ключей. Много молоденьких пихт под ногами, много мха и осоки, много воды и нет никакой гарантии, что в следующее мгновение ты не окажешься по пояс в грязи. Нет, опасных топей, какие часто показываю в кинофильмах, здесь, пожалуй, не имеется, но неожиданно провалиться по пояс в темно-грязную воду при неосторожном шаге вполне возможно.
Как бы там ни было, но через минут двадцать я преодолел эту коварную чашу без неприятных происшествий. На левом берегу ключа, имя которого говорит само за себя – Гнилой, меня снова поджидала очередная неприятность – старого бора, с обилием по низу черничника, на месте не оказалось. С юга, от самого изгиба Гнилого до крутого склона на севере простиралась лесосека. Группа старых сосен возле круто отрога хребта, за которыми остро выглядывали к верху темные пики елей, свидетельствовала о том, что лесорубы здесь попались совестливые – они не тронули кусочек сосняка в том месте, где и находилось мое зимовье.
С тревогой на сердце я заторопился по лесосечному волоку в сторону своей избушки. Если кто не знает что такое волок, поясняю: это своеобразная лесная дорога, по которой трелевочные трактора стаскивают хлысты деревьев к месту разделки или погрузки. Слова дорога в данном случае довольно условное, поскольку гусеничным тракторам в лесу могут помешать двигаться только толстые деревья и крупные камни. Минут через пятнадцать в просвете среди небольших березок и осин я заметил светлое пятно крыши зимовья. От сердца отлегло, и я ускорил шаг, насколько это было возможно.
И вот оно, мое былое лесное жилище. Не был я в нем уже десяток лет, с тех пор, как оставил пушной промысел, которым занимался ровно двадцать шесть годков. Сколько мною троп здесь натоптано, сколько пота даже в зимние холода пролито, сколько встреч с самым разным зверьем в этих местах состоялось. Это была моя вторая жизнь. Сюда ежегодно на полтора-два месяца я уходил от городской суеты, что бы потом, возвращаясь к людям, видеть в каждом встречном человеке брата или сестру. Что бы любить людей, нужно пожить достаточно длительное время без людей, что перепроверялось мною неоднократно.
Вот и он мой бывший лесной дом. Но что это? Я перестал узнавать его. И дело было совсем не в крыше, которую мы когда-то крыли драньем – толстой, двухметровой длины, сосновой щепой. Новый хозяин, которому я, как последний старожил этих мест, уступил свои охотничьи угодья, через год поверх дранья, порядком подгнившего, устроил новую кровлю из профлиста. В прежние времена ближайшая лесовозная дорога проходила от наших угодий километрах в тридцати. Сегодня же она вонзилась в таежную тишину всего лишь в полутора километрах от нашей избушки, и завести сюда железо или стекло стало проще простого, особенно зимой.
Последний раз я видел свою избушку уже под новой кровлей, которая совсем не понравилась мне – во время дождя стук дождевых капель по металлу разносился, по лесу, наверно, на километры. А тайга, как я считаю, любит тишину. Впрочем, дело было совсем не в новой кровле. Я не узнавал саму избушку, хотя снаружи она выглядела совсем как прежде. Разве что бревна, небрежно окоренные, как будто были несколько новее, да и металлическая труба печи смотрела прямо в небо. А ведь мы выводили дымоход сквозь стену – считая, что при таком расположении трубы тепло не так быстро покидает помещение таежного жилища.
Испытывая какую-то тревогу, я вошел в сени, сооруженные нами из поставленных вертикально тонких стволов сосны, и заглянул сквозь открытую дверь внутрь зимовья.
Все там было знакомым, но одновременно все было чужое. Печка стояла справа от двери, как и раньше, сквозные нары протянулись вдоль западной стены избушки и вторые, короткие, но более широкие раскинулись от дощатого стола до восточной стенки. «Стоп, – одернул я сам себя, – это не твое зимовье, это новая избушка. По внутреннему устройству она копия старой, но она новая. У нас в зимовье не было ни единой доски. Да и окно у нас было размерами поменьше – сложно было дотащить таежными тропами большое стекло за три десятка километров. И еще – у нас пол был земляной, а здесь выложен досками».
Пригнувшись – двери в большинстве зимовьев делаются достаточно низкими с целью экономии тепла, я вошел внутрь избушки и, распрямляясь, стукнулся головой о потолок. «Ну, вот и приехали, – подумал я. – У нас потолок был сантиметров на двадцать-тридцать выше, да и избушка эта где-то на полметра короче. Отсюда и объяснение, почему я не узнаю местность вокруг домика – он стоит на новом месте. А где же то место, где мне и теперь, кажется, знаком каждый кустик, каждое дерево?». Присев на нары, я осмотрелся.
В подвешенном к потолку тряпье заметил знакомый, зеленоватого цвета чехол своего спальника. Потрогал – сырости нет. В зимовье был порядок: все вещи висели или лежали там, где в свое время их оставляли и мы. Дверь по окончании охотничьего сезона, во-избежание появления сырости внутри избушки, мы всегда оставляли открытой, привязывая ее бечевкой за специально вбитый для этих целей гвоздь. Точно так поступал и новый хозяин.
Выбравшись наружу, я стал осматриваться, надеясь увидеть хоть что-то знакомое, связанное с прошлым моим лесным домом. Метрах в пятидесяти в просвете между небольшими сосенкам я неожиданно заметил что-то не лесное, что-то связанное с деятельностью человека. С надеждой пошел в ту сторону и вот перед моими глазами из небытия выглянул лабаз, сооруженный когда-то мною незадолго до ухода из тайги навсегда. Он стоял на прежнем, знакомом мне месте, а рядом с ним когда-то и стояло мое зимовье. Но зимовья не было, вместо него рядом с лабазом валялся какой-то металлический хлам, оплавленное стекло бутылок и черные, присыпанные опавшей хвоей, угли.
«Зимовье сожгли, – от этой мысли сердце у меня сжалось и дыхание участилось. – Сволочи!– подумал я и оглянулся, как будто те сволочи могли быть где-то рядом». Постояв некоторое время на месте, я вдруг осознал, что никаких поджигателей здесь не было. Ведь профлист в целости и сохранности перекочевал со старого зимовья на новое. Значит, теперешние хозяева просто решили построить новую избушку, что, наверно, проще, чем ремонтировать подгнившую старую.
«Вот и все, – с какой-то обреченностью осознал я, – теперь я здесь совершенно посторонний человек. Хотя нет, обожди, мелькнуло у меня в сознании, – а баня? Может быть, она еще уцелела». В свое время мы с моим напарником построили прямо возле русла, ниспадающего с довольно крутого склона ключа, баню. Она находилась на расстоянии сотни метров от зимовья, и возле нее был небольшой омут с кристально чистой водой. Его мы в свое время немного углубили и расширили, чтобы после парилки, выскочив за порог, бултыхнуться сразу в холодную воду. Но тропы, которая раньше вела в ту сторону, я не обнаружил. «Неужели и она приказала долго жить? – подумал я. – Ведь баня была построена нами с пихтовых бревен, которые к числу долговечных никак не отнесешь».
Выбирая путь по темнохвойнику, я слегка рыскал из стороны в сторону, но так тропу, ведущую к бане, не обнаружил. На берегу ключа все было по-прежнему: громадины пихт толпились вокруг, вода вела свой бесконечный разговор со всеми сразу и омут, в котором мы когда-то, разгоряченные после жгучего пара, принимали холодные ванны, светлел песчаным дном среди сумрачной зелени темной тайги. Все было по-прежнему, только вот бани не было и в помине. Вместо нее прижался к земле небольшой холм гнилушек.
Возвращался я обратно к машине, тяжело ступая по зеленому ковру мха, путаясь ногами в ветвях молодых пихтушек, то и дело, оступаясь среди кочек и болотин. Увиденное придавило меня всей тяжестью прожитых лет, от которых здесь, в этом таежном уголке, как будто не осталось и следа. Мысли, тоскливые и тягучие, казалось, не оставляли никакого просвета ни в прошлом, ни в настоящем и тем более в будущем.
Вот жил человек и еще не успел покинуть этот мир, а беспощадное время уже стирает следы его присутствия на белом свете. И делает это так зримо и с такой беспощадностью, что даже самый отчаянный оптимист, думаю, должен приуныть и, наконец, осознать, что все вокруг нас всего лишь суета сует. Все именно так. И только матушка-природа, не страшась быстротекущего времени, смотрит в вечность синими глазами неба, широко раскинув свои просторы, среди которых суетимся мы в поисках смысла бытия. Но доступен ли нам этот смысл? Да и принесет ли нам это счастье, если истина откроется нам?
Комментарий удален модератором
=======================================
1)Доступен нам! https://www.proza.ru/2016/05/12/1525
2)Истина давно открылась людям: Господь Иисус Христос есть Путь, и Истина, и Жизнь
смайлик "грустит"...
------------------
По несчастью или к счастью, истина проста...
По несчастью или к счастью,
Истина проста:
Никогда не возвращайся
В прежние места.
Даже если пепелище
Выглядит вполне,
Не найти того, что ищем,
Ни тебе, ни мне.
Путешествие в обратно
Я бы запретил,
Я прошу тебя, как брата,
Душу не мути.
А не то рвану по следу -
Кто меня вернет? —
И на валенках уеду
В сорок пятый год.
В сорок пятом угадаю,
Там, где — боже мой! —
Будет мама молодая,
И отец живой...
(©, Дмитрий Шпаликов)
Наверное, в похожей ситуации побывал поэт,
когда пришли к нему эти строчки...
---------------
Автору поста - пасиб!
Доброго уже наступающего вечера.
Сорри...
Не на ту пимпу тыцнул...
"НЕ" ВСЁ СКЗАНО КРЕМЛЁМ
Как у русских,в их стране,
Всем кремлёвским снится "НЕ"
НЕ давать,но воровать,
НЕ дать жить,но убивать,
Всех сажать - НЕ миловать
Русским НЕгде денег брать?
НЕ работать - воевать.
В думу нас НЕ выбирать
Будем место покупать,
Местом в думе торговать
НЕпослушных уберать.
Украм будем досождать
Путина вам НЕ убрать
И ООН НЕ обожать
Будем атомом всем угожать.
Снится русским НЕ пендосам
Снится думским водовозам
Воду лить НЕ прекращать
Русских вздабревать всех ложью
Ложью русских удобрять.
Телебред НЕ выключать
Телебредить,всюду врать,
Коль уже в ООН наврали
Ложь нигде НЕ изменять
Всех пендос - америкосов
В их песочнице пугать!
26.08.16