Ирина Павлова: в чем ошибались либералы, критикуя советское прошлое

На модерации Отложенный

В России нет реальных общественных сил, способных предложить и отстаивать иной, не государственнический, а гражданский путь развития страны.

Корреспондент «Эха Москвы» Алексей Нарышкин написал пост«Ностальгия по СССР», в котором привёл результаты эфирных опросов «насчёт ностальгии по СССР». Обобщённый результат: «48% считают, что ТОГДА вообще лучше жилось. ПОЛОВИНАтаких!» (Выделено большими буквами и закончено восклицательным знаком А. Нарышкиным – И.П.). В этих выделениях и восклицательном знаке я вижу удивление молодого корреспондента, которое вполне понятно, если помнить, что «Эхо Москвы» – одно из немногих оставшихся в стране либеральных СМИ. На мой же взгляд, это результат не только государственной пропаганды на телевидении, о которой написано предостаточно, но и последствия глубоких и принципиальных ошибок статусных либеральных экспертов в представлении советского прошлого.

В этом можно было убедиться, много лет слушая их выступления не только на «Эхе Москвы», но и в ток-шоу на государственном телевидении. Поэтому я считаю своевременным воспроизвести ту часть своей статьи 2011 года «Издержки державности», в которой я разбирала причины проигрыша либералов в дискуссиях «Суд истории», «Исторический процесс», «Поединок» и т.п. Сергею Кургиняну.

  1. Все эти годы, пока шло внедрение положительного образа Сталина-государственника в общественное сознание, либералы избегали делать акцент на необходимом объяснении того, как была устроена сталинская система власти. Почему? Да потому, что тогда очевидными становились аналогии с действующей российской властью. Политическая система, как правило, сводилась к режиму личной власти Сталина, а причины репрессий – к особенностям его характера и политического стиля. Весь справедливый пафос разоблачений направлялся на репрессии, ГУЛАГ и другие жестокости того времени.
  2. Говоря о сталинском «социализме», даже самые продвинутые либеральные эксперты соглашались с оппонентами в положительной оценке сталинской модернизации. Расхождение было лишь в вопросе о «цене». При этом не подвергалась сомнению статистика арестованных и расстрелянных, рождённая в недрах НКВД/КГБ. По ней получается, что и сама «цена» сталинской модернизации не столь велика, а вполне сравнима с «издержками» модернизации в западных странах, на чём успешно спекулировали провластные эксперты. Признание успешности сталинской модернизации сочеталось с апологией его внешней политики – мало кто устоял перед «обаянием» сталинского великодержавия.
  3. В тени оставалась подлинная цель сталинской модернизации – создание военной промышленности, в результате которой структура производства оказалась предельно деформированной. Не объяснялся и тот принципиальный факт, что сталинская модернизация обернулась глубоким социальным регрессом, откатом в историческом развитии по сравнению с концом XIX - началом XX века, когда Россия двигалась по пути создания демократических институтов, частной собственности и правовой культуры. Не раскрывались и долговременные разрушительные социальные последствия сталинских преобразований. А это не только гибель миллионов людей. Это миллионы людей, прошедших лагеря и впитавших в себя лагерную культуру. Это уничтожение общества как самостоятельной субстанции, превращение его в пространство для манипуляций власти.
  4. Акцентируя внимание на репрессиях и зверствах ГУЛАГа, либералы обвиняли в них всех коммунистов, в том числе и тех, кто не имел к ним никакого отношения. Наоборот, многие коммунисты эпохи Брежнева были последовательными антисталинистами, в отличие от сегодняшних коммунистов партии Зюганова. В тени оставались и такие привлекательные стороны советского «развитого» социализма, как всеобщее среднее образование, бесплатное высшее образование, бесплатная медицинская помощь и т.д. В отличие от либералов, Кургинян не уставал подчёркивать социальные завоевания советского строя. Эти его рассуждения падали на благодатную почву. Люди и без него помнят, что каких-то 30 лет назад в стране не было ни бомжей, ни нищих, ни решёток на окнах, ни металлических дверей с несколькими замками. Объяснений же того, что на самом деле происходило в стране в брежневский период «застоя», не давала ни та, ни другая сторона.
  5. Тогда в недрах советского строя, буквально по Марксу, зарождались основы новых общественных отношений. «Застой» в действительности был периодом интенсивного, хотя и подспудного социально-экономического развития. Развивался не советский коллективизм, на потенциал которого до сих пор надеется Кургинян, а тайный криминальный индивидуализм в виде теневой экономики. Если на поверхности в 1970-80-е годы были снижение темпов роста производства, социальная атрофия и отчуждение работника от результатов собственного труда, то тайно шло активное присвоение прибыли с государственных предприятий субъектами теневой экономики. Когда значительная часть этой прибыли перешла в частные карманы теневиков, тогда-то и был подписан приговор советскому социализму. Перестройка, начавшись с призывов сделать социализм более эффективным, в итоге привела к его формальной гибели. Августовский путч 1991 года, оборвавший перестройку, означал не «демократическую революцию», как до сих пор считают многие либералы, а всего лишь смену действующей власти. Разрушение «вертикали» власти партийных комитетов, скреплявшей Советский Союз как унитарное государственное образование, повлекло за собой его неизбежный распад.
  6. Возвеличивая Бориса Ельцина и Егора Гайдара, либералы до сих пор не готовы признать подлинный характер так называемой августовской революции 1991 года и извлечь из неё необходимые уроки. Они не говорят, что гайдаровская реформа высвободила теневые криминальные общественные отношения, а приватизация способствовала их легализации. Никто из либералов во власти не представлял, что делать с доставшейся им в наследство советской промышленностью, почти 80% которой так или иначе работало на войну. В результате многие заводы оказались заброшены, а ставка закономерно сделана на использование природных богатств страны. Владельцами их стала небольшая группа частных лиц. В итоге на смену советской государственной собственности пришла не капиталистическая частная собственность с сопутствующим ей регулятором - правом, а гипертрофированная личная собственность, при которой отношения регулируются системой понятий и устранением неугодных. С приходом к власти Владимира Путина новые собственники оказались напрямую включены в технологическую цепочку государственной власти.

Последние 17 лет прошли под девизом укрепления традиционной российской государственности.

Стало окончательно ясно, что здесь нет реальных общественных сил и самостоятельных гражданских структур, способных предложить и отстаивать иной, не государственнический, а гражданский путь развития страны. С таким историческим наследством и с багажом разочарований последних десятилетий, – писала я в 2011 году, – Кургинян вполне может оказаться прав, предрекая победу нового «красного проекта» к 2019 году. Конечно, это будет проект в современном издании. Однако суть государственного устройства, при котором существуют только верховная власть и её подданные, от этого не изменится