Два года назад Полина Жеребцова получила политическое убежище в Финляндии, и ее отправили жить куда-то на север — в Хельсинки я видел ее только один раз. Мы встретились в Burger King («Петр, тут очень вкусный пирожок»), и я все время пытался абстрагироваться от присутствия словоохотливой, очень бодрой дамы, сидящей передо мной, — естественно, я хотел увидеть девятилетнего ребенка, написавшего самые пронзительные страницы «Муравья в стеклянной банке». Она много говорила о том, что беспрерывно пишет какие-то новые книги, связывает с ними большие надежды, хочет, чтобы они были посланцами мира, и так далее. Через год «Редакция Елены Шубиной» наконец издала ее новый сборник рассказов «Тонкая серебристая нить», и я открывал файл с текстом с опаской. Первый текст полностью оправдал мои опасения: встреча с таинственным старцем в запредельном мире, духи, метаморфозы — на любителя.
Но дальше шли отличные рассказы! Маленькие, хваткие зарисовки на несколько страниц, снова все лучшее, что было в «Муравье»: война, хаос и выживание советских людей. Детишки играют в террористов на руинах, мама ищет еду на опустевшем хлебзаводе, городская легенда о взорванном ювелирном магазине, история грозненской проститутки и много других очень хороших текстов. Между ними инкорпорированы более пространные новеллы: о русском пенсионере, медленно умирающем в разбитой квартире; школьнике, которого похитили в рабство и отвезли в горы пасти овец. В отличие от дневника, здесь нет динамики разматывания клубка ужаса, что было сильной стороной первой книги. Теперь это не высказывание ребенка, а детская книжка, очень своеобразная.
В 2013 году Полина Жеребцова получила политическое убежище в ФинляндииФотография: пресс-материалыИзменился текст. Вместо экзистенциального свидетельства — плавный язык словно из образцов советской детской прозы. Никто до Полины Жеребцовой не писал о чеченской войне так, мы всегда видели только какую-то бойню, имманентное насилие, которое наш мозг привычно отфильтровывал. По образованию Полина журналист и может быть абсолютно серьезной. Однако она удачно и совершенно правильно выбрала именно такой язык для того, чтобы говорить о расчеловечивающем, сводящем с ума ужасе, — язык постсоветского детства, общего для нее и всех нас. Все крылатые единороги, принцессы, феи, которыми изобилует книга, — это не безвкусица, а часть нашего детства, цветные переводилки в альбоме, — и мистические сны, которые я пролистывал поначалу, относятся туда же. В каких-то моментах рассказчик доходит до экзальтации, эмоционально перегибает, но ведь это детская литература — и в этом контексте они кажутся допустимыми и гармоничными. «Тонкая серебристая нить» — это детский нуар: от волос, которые прорастают сквозь траву в огороде на месте группового захоронения, мы испытываем подсознательный страх сильнее, чем от любого репортажа Андрея Бабицкого.
Все персонажи очень узнаваемы, начиная с учителя-энтузиаста, сошедшего с ума, и заканчивая бойкими старушками, у которых всегда в критический момент находятся десятилетней давности закрутки. Бандиты, боевики, российские контрактники действуют не как абстрактное зло, а как потерявшиеся, зачастую пьяные люди. Настоящим злом предстают в книге только машины: бомбардировщики, танки, вертолеты — кажется, что они самопроизвольно уничтожают дома и убивают. Сказочные людоеды — это снова детская литература или современная война действительно оставляет именно такое чувство?
Конечно, обращение к образам поздне- или постсоветского детства было одним из ходов современной русскоязычной литературы — но впервые мы слышим этот голос не из однокомнатных квартир в провинциальном городишке, не из питерской коммуналки, а прямо из руин, голос такого же пропавшего русского человека, как мы. Грозненского школьника не только похитили и отвезли к чабанам — у него был точно такой же портфель и сменка, как у меня. Шок этого узнавания создает чувство сопричастности, бесценное, когда речь идет о войне.
Мы с Полиной ровесники, и во время той единственной встречи я предложил ей поиграть в игру: я буду называть какое-нибудь слово — символ из 90-х моего детства, — а она будет рассказывать, какие оно вызывает у нее ассоциации из детства грозненского. Я зацепился за историю, что в Ичкерии газету «Спид-инфо» родители покупали на свадьбу дочерям-подросткам в качестве пособия по половому воспитанию, единственного доступного в республике. Мне кажется, что именно в таких маленьких деталях основная ценность нарратива Жеребцовой для нас с вами: эти детали — свидетели того, что чеченская трагедия была не «следствием социально-исторических факторов», а злодеянием над такими же, как мы, детьми и взрослыми.
Комментарии