Из военных воспоминаний украинки

Случайный снимок в тему - Харьков 1942. Фото из Google

Начиная с  1939-го года начали практиковать занятия МПВО по гражданской обороне. Продавали в обязательном порядке противогазы. Я лично покупала 3 или 4 штуки, но все они оказались непригодны к употреблению да и никто не придавал тогда этому серьезного значения.

Наступил 1941-й год,  22-е июня.  Объявлена война,  но лично я  и многие дру­гие  никак не верили,  что немцы займут такую территорию Советского Союза. Началась эвакуация граждан и заводов. Вначале никто не хотел ехать, говорили, что незачем, война к нам не достанет, даже помню евреев,  которые не хотели ехать,  остались в Запорожье и их  немцы расстреляли.

Когда пошли  бомбежки города,  люди прятались в спешно вырытые во дворах домов так называемые "щели",  но не верилось,  что город  будет сдан. Мне  пришлось своего сына отправить на хутор к матери,  а я сама оставалась до первого августа. Го­род пустел.

Верхушка работников Торгречтранса, где я работала, проводили эвакуацию  своих  семей. В их ведении был транспорт, но семьи рядовых работников не брали.

Я сгоряча и со страху в первых числах августа сбежала к старикам в хутор Казачий и про­была там до 17-го августа, а 18-го пешком вернулась в Запорожье. Поезда не ходили, мосты были взорваны, самолеты врагов бомбили все подряд.

Когда я пришла в город 18-го августа,  я сразу пошла на пристань, забрала там  свою  трудовую  книжку  и получила под расчет зарплаты 18 рублей.

В девять вечера под 19-е наши взорвали плотину (перемычку)  ДнепроГЭСа,  и  вода  хлынула сильным валом и снесла все на своем пути.  А в плавнях ниже города оставалось много скота и людей. Утром  я хотела по Глиссерной добраться до пристани и ещё раз переговорить с теми, кто ещё закруглял дела, но увидела, что вся Дубовая Роща и прибрежные дома за­литы днепровской водой, как в весеннее половодье, и добраться на пристань без лодки невозможно. Спасибо, какой-то дед возил на пристань людей на своей лодке бесплатно.

В городе стояла зловещая тишина и опустение,  с часу на час ждали  немцев -  народ  по случаю устроил грабеж мельниц и магазинов.  Власть опомнилась и через пару дней в городе был восстановлен порядок.

Я с мешком за плечами ушла пешком в хутор Козачий, шла вдоль железнодорожного  полотна,  почти  все  время лесопосадками,  открыто идти было страшно. Немецкие самолеты бомбили всё,  что двигалось  по  дорогам, рвались близко  бомбы,  земля сто­нала,  так было страшно идти самой по себе в степи,  а особенно когда выйдешь на про­галину из лесопосадки, а тут тебе сразу самолет с черным крестом  летит так низко и прямо над тобой. Камнем припадешь к кусту курая, а душа - в пятки. Пролетит самолет, вскакиваешь и бегом в посадку.

Через несколько  часов  подхожу  я к Софиевке (затем Красноармейск),  там рвутся бомбы, земля вздра­гивает под ногами, страшно выходить из лесопосадки. Обождала я,  пока немного утихло,  вышла,  прошла ж. д. станцию и выбралась на дорогу на Ново-Николаевку, а там - воронки с дом, лежит убитый скот...К вечеру добралась я до Козачьего.

3-го октября  1941-го года немцы со стороны Днепропетровска лавиной дви­нулись на Запорожье.  Оставаться на хуторе мне показалось невозможным. Я была го­родская, чисто одетая, и многие селяне стали говорить, что я жидовка. Некоторые вчера еще добрые люди вдруг стали почти врагами.

14-го в Запорожье вошли немцы. Я вернулась в город в конце октября и узнала, что началась регистрация всех граждан. На бирже труда была взята на учет и я.  Устроиться на работу было невозможно.  Пришлось пару месяцев хорошенько поголодать. Я сменила квартиру, переехав с Кошевой на улицу б.  Розы  Люксембург,  переименованную  немцами  в  Геринг-штрассе, в дом N 84.

При судоремзаводе была организована столовая по обслуживанию  рабочих за­вода,  туда попал на работу поваром Луговский П.Т., заведующим Колесник Н. и ещё поваром его брат Костя.

Луговский начал  собирать своих старых работников и в том числе и меня не забыл - но на мое довоенное место был  прислан  бухгалтер.  Но Луговский и Колесник мне говорят, мол, не беспокойтесь, мы его уберем, этого бухгалтера.  И точно,  через неделю она больше не пришла.  Тогда ребята пошли договариваться за меня,  а главбух Чернявский сказал, что такого бухгалтера,  как я,  он не возьмет, и снова прислал сво­его бухгалтера.  Но  хлопцы так себя повели,  что эта новая бухгалтер тоже не выдержала и ушла. Тогда они опять пошли с ходатайством за меня и только  после  больших  уговоров меня приняли с испытательным сроком в качестве счетовода.

Отчетность приходилось  вести  - одну для управления столовыми на русском языке,  а другую для судоремзавода на немецком  языке,  причем приходилось сильно стараться, чтобы не допустить малейшей ошибки.

С завода  ежедневно  ко мне приходила переводчик Люба Москаленко, забирала для хозяина завода Каупке калькуляции,  а также информировала меня о событиях на заводе,  а именно:  был там русский немец Ланге. Он был главным по всем вопросам. И вот однажды этот Ланге и гл. бухгалтер пристани Данильченко,  обедая  в столовой,  увидели меня, и Данильченко сказал Ланге про меня: 

 - Бухгалтер она хороший, только запродана жидам!

Такая характеристика  Ланге не понравилась и он рекомендовал меня удалить со столовой.  И начал потом всячески ко мне присматриваться  и по возможности придираться.

Но тут Люба Москаленко и другие дружно меня поддерживали, да и це­лый ряд работников столовой были за меня.

В столовой питались рабочие. Пища готовилась в основном из круп и мороже­ных овощей,  хлеб был из кукурузы,  все это выдавалось по норме, по карточкам, хотя к такой форме снабжения мы были давно приучены своими вождями. На завод ежедневно приводили массу русских пленных. Мороз стоял 40 градусов,  пленные,  из­нуренные холодом и голодом, целый день стояли на морозе. Многие из них падали без сил и их достреливали.

Были конвоиры и хорошие. Они пленных, зачастую по предварительной догово­ренности с поваром Луговским,  заводили в столовую  погреться  и покормиться.  Тогда Луговский специально готовил для пленных из съэкономленных продуктов. Все, каж­дый из нас, отдавали, что имели в "тормозках", и  пленные  так  набрасывались на еду,  что их порой нельзя было разъединить. И однажды,  когда вывели их в завод,  в столовой остались двое, они были с отмороженными ногами, один не мог двигаться, а другой двигался сам. Работники столовой спрятали их обоих в конторку и начали ока­зывать помощь.  Одного,  как стемнело, перевели на квартиру к одной работнице, ря­дом со столовой,  и,  отдохнув неделю,  он  отправился  в путь... А другой к утру в кон­торке скончался.

А ещё были конвоиры,  которые делились новостями с Луговским, и однажды такой конвоир сказал,  что в тюрьму посадили бывшего до  войны  повара столовой Кузьменко Александра и его жену Чудновскую и что они приговорены к расстрелу - он как русский офицер,  а она как еврейка, и тут же подсказал, что их можно спасти. Только нужно написать письмо и дать на них положительную характеристику.

Собрался коллектив и дал согласие подписать такое  письмо  и  мне пришлось написать  большое  письмо,  все подписали и Луговский передал его конвоиру, а тот дальше по принадлежности. И Кузьменко и Чудновскую выпустили из  тюрьмы  (как я узнала позже,  они проводили партизанскую работу). Потом,  когда Запорожье было освобождено,  Кузьменко ушел  на фронт и погиб под Кривым Рогом, а жена осталась в Запорожье.

Когда я работала до войны на кирпичном заводе,  то механик Лужной И.В. по­чему-то меня считал еврейкой и, когда немцы заняли город, то он поступил  в гестапо тайным агентом (это подтвердилось после войны).  И вот однажды в 1942-м году повар столовой Костя Колесник  говорит  мне, чтобы  я  пришла к ним домой и взяла кусок мяса (они оставили для всех понемногу у него в доме), а жил он на Большом Базаре.

После работы я быстренько пошла по ул. б. Р.Люксембург по направлению Большого Базара, вдруг вижу впереди стоит работница столовой Мотя Солокова, а ря­дом с ней метет улицу дворник-женщина. Жила Мотя напротив старинного дома,  где ныне обком партии,  а тогда там располагалось гестапо. Когда Мотя меня увидела, она от радости вскрикнула:

- Зой, куды йдёшь?.. 

Я на ее приветствие не ответила и прошла мимо,  не остановившись, тут же сразу  свернула вниз по ул.  Чекиста и  дала  большой  круг  для конспирации, так  как шла к Косте за мясом.  В конце-концов попала я к Косте, взяла то, что мне дали, и при­шла домой.

Прошла пара недель после этого случая,  вышла я на кухню столовой и заме­тила,  что Мотя с меня глаз не сводит и плачет.  Я сразу почувствовала что-то неладное, подошла к ней, вся дрожу и говорю ей:

- Мотя, что случилось?

А Мотя крутит головой и приговаривает:

- Мне тебя так жалко!..

Я ее начала просить и все остальные  работники.  И  после  долгих уговоров Мотя сказала:

- Помнишь, когда ты прошла мимо меня и не остановилась, а я к тебе заговорила?  Тогда за тобой гнался мужчина в штатском.  Но когда он услыхал, что я к тебе говорила,  он притишил ход  и,  поравнявшись  со мной, остановился и спросил,  "как фамилия и адрес этой жидовки?"..

Я когда услышала,  говорит Мотя,  стала плакать и говорить, что я тебя не знаю,  что я просто заговариваю со всеми,  что  подтвердила  и дворничиха. Он тогда выругался, предъявил мне свое удостоверение и говорит: 

- А ну, пойдем в гестапо, там ты быстро скажешь!

А гестапо,  - говорит Мотя, - от меня через дорогу. Я как начала плакать и проситься и еле-еле удалось от него отделаться.  Я, говорит он, из-за тебя упустил эту жидовку...

Чтобы меня найти,  он пошел с полицейским на квартиру к Ольге Тимофеевне и говорит ей:

- Помнишь, О. Т., ту черненькую бухгалтершу, как ее фамилия?

Ольга Тимофеевна  начала просить его,  мол,  не бери грех на свою душу, она украинка.  И поклялась ему своим ребенком,  и он ей поверил, потому что они были друзья (это я узнала от О. Т. после войны).

И вот когда Мотя мне рассказала,  что за мной гнались,  и описала наружность этого человека,  я сразу сказала себе, что это Лужной, и не ошиблась...

Летом 1942-го я на несколько недель взяла в город сынулю. Ленинградская труппа артистов была задержана немцами на Кавказе и доставлена в Запорожье.  Им приходилось играть в театре бывш.  им.  тов. Щорса. На ихние представления, а билеты на галёрку стоили копейки,  удалось и нам с сыночкой посмотреть. Мы с ним ходили на всё подряд.  Смотрели "Вий",  "Собака на сене" и много других прекрасных вещей.

Со слезами на глазах я отправила его обратно к старикам в хутор со знакомым дядькой, соседом деда Гордея Каллистратовича на всю длинную зиму до весны 43-го…

69
2462
25