Опасность оптимизации производств

Опасность оптимизации производств (которая сама по себе дело, конечно, нужное) заключается в дисбалансе рисков разделения труда. Конечно, при суровом климате России, для производства вагона курятины потребуется скормить курам 4 вагона зерна. И представляется более выгодным продать эти 4 вагона, получив за них два вагона с курятиной, чем запускать собственный производственный цикл. Возни меньше, а потребление выше.

В чем же подвох? Утрата альтернативности открывает дверь для любого шантажа. Любой государственно мыслящий человек, получая преимущества на внешних неконтролируемых им рынках, обязан спросить себя: а если эта лавочка прикроется – мы сможем без неё обойтись? Если ответ отрицательный – нужно срочно что-то делать для преодоления БЕЗАЛЬТЕРНАТИВНОСТИ. Мы можем и должны пользоваться преимуществами внешних рынков, но только тогда, и только так, чтобы не оказаться в смертельно опасной зависимости от них. А это возможно при разделении труда только в том случае, если соблюдается баланс рисков: их потери без нас должны быть не менее чувствительны, чем наши потери без них. В противном случае из нас можно будет веревки вить. Нет такого ультиматума, который не принял бы человек, лишенный выбора.

Есть две народных сказки про дешевизну, призраком которой нас заманивали в ВТО. Первая про мышь и крысу. Глупая мышь хвастается, что ловко таскает сыр из мышеловки, уже не первый раз, и бесплатно! Крыса поумнее, она отвечает: в таком случае и шкурка твоя кому-то обойдется бесплатно…

Вторая сказка про кабана и свинью. Один кабан встретился с домашней свиньёй. Свинья стала хвастать, что кормят её с хозяйского стола, а волков к ней и на выстрел не подпускают. А у тебя, говорит, глупый ты кабан, в лесу и голод, и хищники. На что кабан, осмотрев загородку свинарника, говорит: зато я могу убежать в лес, а ты нет… От кого мне бегать? – удивляется свинья. – А вот придет время – узнаешь… — хрюкнул кабан.

Разделение труда потому и возникло, что оно удешевляет и повышает доступность (что, впрочем, одно и то же) различных благ. У замкнутой советской экономики были проблемы от минимизации контактов с внешним миром. Поэтому когда пришла эпоха открытости рынков, в ряде сегментов экономики повысилась доступность благ. Например, бананы стали современному россиянину гораздо доступнее, чем в 70-х годах. Многие помнят, как мы вывешивали на кухнях связки незрелых бананов, чтобы они дозрели уже в наших домашних условиях. Теперь таких проблем не стоит даже перед бедняком – бананы дешевле продукции российского огорода.

Но как раз бананы не представляют никакой угрозы для российской экономики: во-первых, они у нас не растут, а во-вторых, без них легко обойтись. Исчезни завтра бананы со всего лика великой и обильной русской земли – некоторые люди огорчатся, но никто не помрет.

Но есть продукты куда опаснее. Советская экономика строилась как замкнутый цикл 1/6 части суши. С подключением к мировой экономике возник, следовательно, шестикратный потенциал оптимизации хозяйственных связей, что и прибыльно, и опасно. Конечно, на шести шестых планеты разделение труда более детализировано и оптимизировано, чем на одной шестой. Конечно, в открытой экономике можно очень многое перепоручить зарубежным смежникам, чтобы не «парится» самому с нелюбимой работой и делать только то, что у тебя лучше всего получается.

В этом смысле и можно сказать, что вепрь, блуждающий в горно-лесистой чаще – горький поджарый бедняк по сравнению со свиньёй. Той самой, жирующей, подключенной к общечеловеческому разделению труда, и ничем, кроме наращивания живого веса, не озабоченной. Но сверхльготы могут в любой момент обернуться забоем. И лично мне было бы очень тревожно в ситуации, при которой я получаю множество преимуществ, ничего не отдавая взамен. Тот, кто предоставляет безвозмездные преимущества – зачем-то ведь это делает, и хорошо бы узнать – зачем? Чего ему-то от тебя нужно?

Реформы 90-х годов сформировали три народа: узкую группу сверхбогатых, настолько немногочисленную, что ей можно статистически пренебречь, как флуктуацией. Около 60% бедняков, которые многое потеряли. И около 40% бойких адептов мелкого рынка, которые вплотную подошли к советскому уровню потребления, а в чем-то уже и перешагнули за него. Это активное и сильное крупное меньшинство, по удельному весу приближающееся к большинству, составило основную базу господствующего политического режима. Если 60% бедняков не получили ничего, то 40% населения РФ воспользовались преимуществами расширительного вхождения в разделение труда и вполне оптимистично смотрят в будущее. Это не мало. Это почти каждый второй, и уж точно каждый третий в стране. При этом их социальная энергетика значительно выше, чем у истощенной массы 60% погруженных в печалемор соотечественников.

И когда каждый третий житель РФ говорит, что стал кушать мясных продуктов значительно больше, чем в 80-х годах ХХ века, то у этого две причины. Во-первых, он кушает «за себя и за того парня» — доля потребления мясопродуктов у 60% бедствующих существенно упала. Во-вторых, мясо действительно дешевле (по материальным издержкам) завозить в обмен на нефть из южных регионов планеты, нежели выращивать его у себя. Чужое мясо благосклоннее к российскому потребителю, чем свое. И не потому, что фермерское хозяйство эффективнее колхозного, а потому, что на юге больше солнца и тепла.

Но должны ли 40% наиболее активных и энергичных наших сограждан опасаться странной дешевизны импорта? Конечно, если у них есть мозги. Утрата альтернативы есть заложничество. Заложник – это человек, который сильно зависим от неконтролируемого им фактора. Ни Путин, ни Шмутин не могут, например, приказать иностранным производителям снизить цены – как бы важно на текущий момент это не было.

Своим — могут. Объяснить, или принудить. Свои на то и свои, что жизнью и кровью своей повязаны со страной, не расторжимы с её общегосударственными интересами.

А в РФ – 60% продовольственного импорта. Разверни сухогрузы, рефрижераторы от российских портов, и все – людоедство на русских улицах обеспечишь. При такой ситуации с Путина и спрашивать нечего, он и не правитель уже, а заложник под дулом автомата. Думаю, многие его действия, странные для аналитиков, именно этим заложничеством и объясняются. Мол, Вова, ты шапку Мономаха носишь, и в Грановитой палате сидишь, но мы с помощью вассалов-саудидов на три годика нефть обесценить до ноля можем! Нам-то что, мы свои убытки потом отыграем, а тебя за эти три года в пушку зарядят и пальнут тобой в нашу сторону…

Потому у нас и деньги не свои, а перекрашенная макулатура ФРС США. Для того, чтобы контролировать денежный оборот, нужно контролировать и товарный оборот. Если же вы напечатаете свои личные деньги, то никто, кроме близких родственников (и дурачков МММ) ими пользоваться не будет. В магазине их точно не примут. Товар за них не отпустят. Потому что товар производился на неконтролируемой вами территории – и вы не можете (через собственные семейные деньги) им распоряжаться. А вот у себя дома, сотворив какую-нибудь поделку, вы вправе отдавать её за любые бумажки, равно как и даром – вообще без бумажек. Ваша власть над собственным продуктом абсолютна: что хотите, то с ним и делаете. Но чтобы купить ЧУЖОЙ товар, нужны ЧУЖИЕ деньги. Те, которые признает производитель товара и его политический начальник, хозяин той территории, на которой создавали товар.

Обмен одних суверенных денег на другие – сложный и неоднозначный процесс. Как обменять доллар на советский рубль, если соотношения цен и обменов, балансов и противовесов в двух суверенных системах совершенно разные? Если дешевое у них дорого стоит у нас, а дешевое у нас – дорого стоит у них? Обмен суверенного денежного знака на другой суверенный знак – это как попытка состыковать детали от автомобилей двух разных конструкций.

Но сложность процесса перерастает в его невозможность, когда товар производится в смешанно-обменном режиме. Так сложилась роковая и коварная зависимость десуверенизированной рублевой массы от запасов мировой валюты в подвале ЦБ. В самом деле, как же вы соберете НЕЧТО, если поставщики комплектующих к нему живут за рубежом, ваших денег не признают, и требуют мировой валюты, которую только и готовы принять к оплате? Вам нужно постоянно перегонять ваши деньги в валюту, и в итоге этих перегонов отсекается якобы «избыточная» рублевая масса, та, которая не подтверждена валютным ввозом в страну. Изготовление собственных, суверенных денег, не обеспеченных ввезенной в страну мировой валютой, начинает восприниматься как некая разновидность фальшивомонетчества…

Из товарных отношений в условиях планетарного разделения труда рождается уродливая и отвратительная система «currency board», режим денежно-кредитной политики, при которой монетарные вассалы (зависимые от импорта больше, чем импортеры от их экспорта) вынуждены поддерживать фиксированный обменный курс национальной валюты к иностранной. По сути, это отвратительное безобразие, родственное ювенальной юстиции, когда уже не вы, отец семейства, а посторонний опекун, чужак решает – как кормить, во что одевать, как наказывать ваших детей.

Но не совсем правы те, кто приписывает формирование мировых денег только заговору банкиров. Заговор имеет место быть, определяя конкретику, но сами мировые деньги проистекают из глобализации товарного производства: выгодного дельца, чреватого для чересчур увлекшихся полной потерей независимости.

Мировой рынок предстал перед русскими пышной витриной, глядя на которую великий народ (гибель которого приведет к автоматической гибели десятков других народов, поменьше) не заметил капкана под витриной. Но сегодня мировой рынок – капкан для русских и их народов-симбиотов. Свои нешуточные блага мировое разделение труда выдает «портфельно», только вместе со зловещими требованиями и условиями, некоторые из которых уже сегодня несовместимы с жизнью и достоинством Москвы.

С точки зрения теоретической экономики при наличии двух участников разделения труда, один из которых имеет альтернативу поставкам, а другой – нет, жизнь, свобода и достоинство второго оказываются в руках первого.

Неравенство, сложившееся в возможностях экономического шантажа всегда может быть конвертировано в язык ультиматумов. «Мы без вас проживем, а вы без нас сдохнете» = «Вы сделаете все, что мы вам скажем».

Формула альтернативности выражается так:

X+Z > 0 < X-Z

Хотя величина (X+Z) больше (выгоднее), чем величина (Х-Z), но принципиально важно, что ОБЕ ОНИ больше ноля. Таким образом, фактор Z не приобрел рокового значения и риски его использования в пределах допустимой нормы. Если по вновь открывшимся обстоятельствам нам придется расстаться с фактором Z, мы не без потерь, не без огорчений, но все-таки сможем расстаться с ним.

Экономическая формула безальтернативности выглядит иначе:

X+Z > 0 > X-Z

Фактор Z оказался роковым: его отказ или аннулирование уже несовместимы с жизнью системы, меньше ноля, т.е. смерти, погружают системы в мир отрицательных чисел.

Такой ситуации в экономике просто не должно быть. Мы не можем завести себе запасную голову, на случай повреждения основной, но мы обязаны иметь резервные агрегаты на случай отказа ведущих.

Это доказывает, что уважающая себя страна обязана поддерживать пусть даже нерентабельное производство основных благ на уровне необходимого замещения импортных аналогов. Экономист не может не считаться с ростом издержек. Однако не экономист тот, кто во всяком росте издержек видит только зло.