Следы войны. Первые мои воспоминания
Мне пять лет. Мы - эвакуированные в деревне Хвощевка под Богородском Горьковской области. По местному – ковыренные.
Приехала из дальней поездки Тетя-Женя. Разложила газету и стала вычесывать свои длиннюще-курчавые темные волосы. А я слежу, чтобы ни одну вошь не упустить. Здорово, когда падает самка: она с длинным большим брюшком, которое особенно громко лопается между ногтями …
Ранняя весна. Ноги в коленках и лодыжках подкашиваются от привычки к валенкам. Потрясающей цветовой насыщенности небо и зелень травы-муравы. Ее жестоко склевывают важные куры, а ей - нипочем. Контрастно грязно-розово из черной земли всюду торчат хвощи. Дернешь за маковку – стебелек со щелчком рвется и обнажается нежный влажный сладкий кончик. Поражает щедрость природы: хоть целый букет хвоща рви, - все его полно. На поле нашел случайно оставшийся проросший лук. Это особая удача, но луковицу с корнем выдрать не по силам …
Я – послушный: к пруду один не подхожу …
Коммунистически сознательный советский инженер Тетя-Женя и дворянка артистка - певица с итальянским музыкальным образованием, моя бабушка Нина Стефановна - у меня в няньках. А Мама-Люся - без законченного высшего образования, и поэтому-то ей дают трудодни в колхозе: была заведующей клубом. Вот ее ищут у Тети-Жени : «А - где сама-то?» …
Очень юморно колхозникам, что для козы (моей жизнеспасительницы) Бабушка на зиму сшила шубу, мне же смешно по весне, когда вижу свою кормилицу тощей лохматой - без шубы…
Сажание картошки Мама-Люся с Тетей-Женей превращают в танец. Не зря деревенские ходят подсматривать. Сломалась сгнившая ступенька на чердак, Тетя-Женя ушибла ногу и заплакала. От жалости я тоже заревел, и долго меня не успокоить …
На новогодний праздник в клубе на утреннике я исполняю немецкую песню из Бабушкина репертуара: « О танненбаум, о танненбаум взи грюннзен дайне блеттер …». Это во время войны-то! И сейчас не понимаю - была это дерзость или недоумие. Более того, в те весьма деликатные для Польши времена я декламирую польский стишок, как «лакома мышь», «неострожно друтик тронце», «пафф» - попалась в мышеловке. Колхозницы очень жалеют мышку. А уж когда я жалостливо произношу сакраментальную фразу басни Крылова: «…да и кому же в ум придет, - на желудок петь голодный»,- зал рыдает. Но Власти очередной раз дали маху: ни Бабушку, ни меня тот раз не репреснули. Наверно, по непростительной халатности, всех стукачей забрали на фронт…
Мужчин я не знал, но вдруг приходит к нам молодой инвалид Дядя-Владя и дарит кусочек сахара. Но меня не проведешь: камушки я не ем …
Уже по возвращении в Ленинград, меня потрясает (а, может еще в Горьком) трамвай: нахально-красный, лязгающий, отчаянно звенящий… Там же рутинно проносят невообразимо больших размеров баллон защитных заграждений ПВО. Это кажется чудом…
В Ленинграде наш дом на углу Мойки и Гороховой оказался не разрушенным. В квартире на втором этаже с эркером в кабинете отца власти устроили красный уголок, поэтому частично осталась даже резная мебель и пианино, за которым на крутящемся стуле часто играет и поет Бабушка. Красивые вьющиеся черные с проседью волосы и вбитая смолоду благородная осанка … Из стороны в сторону качает головой: уж очень я бестолков в обучении музыке…
Нас уплотняют, подселив в одну из комнат бездетную чету Обербергов - артистов еврейского театра. Библиотека и научный архив Отца плотно заложена до потолка в ванной… Меня волнуют торчащие из вороха непонятные рулоны чертежей каких-то машин… Все это, как и Брокгауз, и Брем было быстро утрачено за исключением авторских книг Отца да темной с малахитовым оттенком Малой советской энциклопедии…
Детский сад - в нашем же дворе.
Божественна булка в сладком чае. Всеобщая любимица пухлая девочка-лидер, которую зовут, почему-то, Елочка, очень агрессивна и нагла, и мне не нравится ...
Едем на маршрутном длинноносом автобусе грязно-синего цвета с одной передней дверью, которую время от времени с помощью сложного рычажного механизма с отполированной рукой металлической ручкой открывает шофер. С трепетом наблюдаю за важным кондуктором, грудь которого увешана на прищепках рулонами билетов различных номиналов. Когда автобус проезжает по крутому мостку через Лебяжью канавку, захватывает дух от вертикального ускорения … Участок под огород - на бывшей свалке и я набираю в земле коллекцию прекрасно сохранившихся черепков от старинной посуды …
«Умер наш Ленин Владимир Ильич. Доброе сердце зарыто в земле. Жалко рабочим, жалко и мне» – декламирую я, и мне действительно очень жалко дедушку Ленина, хотя моя продовольственная карточка вовсе не рабочая, а лишь - иждивенческая…
К нам неожиданно приезжает интеллигентный, солидный, отказавшийся представиться мужчина, вызвавший семейный переполох и явный страх. Он нашептал, что, будучи репрессированным, ехал в одном товарняке с Отцом, где они и побратались. Около Стерлитамака (этот знаковый город неоднократно поминал Солженицын) зэки разобрали пол у вагона. Ему удалось спрыгнуть на ходу поезда, а отец отказался. Якобы, из-за физического страха, но, как мне сегодня кажется, - скорей из имманентной законопослушности. Они обменялись адресами и дали взаимный обет, что каждый из оставшихся в живых, пренебрегая риском, посетит семью друга. Это посещение длилось не более часа. Уходя, не сказав ни своего имени, ни координат, гость умолял молчать…
(Из протокола № 1039 заседания КПК при ЦК КПСС
14.02.1958
В период с ноября 1941 г. по март 1942 г. работниками Управления НКВД Ленинградской области было привлечено к уголовной ответственности и осуждено к высшей мере наказания 32 ученых, работавших в высших учебных заведениях Ленинграда, которые обвинялись в создании антисоветской организации, именуемой «Комитетом общественного спасения».
Проверкой, произведенной Прокуратурой, установлено, что «Комитета общественного спасения» в действительности не существовало и что он был искусственно создан работниками бывшего Управления НКВД Ленинградской области — Огольцовым С.И., Заниным С.Ф., Альтшуллером И.К., Подчасовым И.В. и Кожемякиным И.А.)
Маму-Люсю вызвали в органы на предмет возможного осведомительства. Но из нее там вытекло столько слез и соплей, что Наши отстали от нее без наказания ввиду явной биологической несостоятельности...
Иногда мы ходим в гости к другой моей тетке – Тете-Нине. Они живут в достатке. И у них даже есть большие мячики и шикарные игральные атласные карты, в которые я, сидя под столом, иногда играю сам с собой в пьяницу. Громадные невиданные фрукты… Нам иногда от этого изобилия тоже перепадает. А я удивляюсь, какая у меня странная Мама: яблоки не любит, а только не доеденные мною шкурки. Она почему-то при этом горько плачет …
Ужасно, когда Бабушка ее жестоко ругает. Я не понимаю суть разногласий, но, безусловно, всегда - на стороне мамы. Ведь она такая хорошая!
об этом и подобном см.также мои: «Разноцветные воспоминания»
Вот гад этот Ленин, мог бы Новышу и рабочую карточку дать!
Деревня победила немцев и спасла страну после войны. Разве можно в городе без еды выжить, а деревня и себя и страну хоть как-то но кормила.
Удивляюсь как бабушка держала хозяйство. Коровы, овцы и обязательно бычок на убой, куры и огромный огород, где садила все, что росло. Даже запретные сейчас коноплю и мак. Я и во-втором классе, когда уже жил в Омске, родители меня отправили учиться в деревенской школе, родился младший братик, видимо в городе жить было тяжко, вото и отправили меня к бабушке... Бабушка у меня была всем и папой и мамой. Голода и холода я не знал, но и подножным кормом не брезговал. Весной зорили с ребятишками сорочьи и вороньи гнезда. На озере, которое мне казалось огромным и бескрайним, все заросшее камышом, травой разной и в котором водились только желтые караси и гальяны, а также пиявки и живой волос, которым нас пугали взрослые, якобы он незаметно проникает внутрь и по сосудам добирается до сердца и все, конец!
В...
Первая зелень в лесу, это щавель и дикий лук, потом шли пучки, калачики, цветы клевера, цветы желтой акации, мышиный горошек... Самый первый, это березовый сок, а потом ели и березовую кору и между корой и стволом, в начале лета, когда заготавливали дрова, то под корой была очень вкусная, сочная и сладкая "лента", Снимали кору и ножиком или стекляшкой добывали эту ленту, ели прямо на месте...
А потом шли ягоды разные и первые грибы, шампиньоны, но звали в деревне их печерицы. Было их очень много, на пустырях, где были завалы коровьего дерьма, навоза. Деревенские эти печерицы на брали, собирали на лугу, там была белая глина и шампиньоны беленькие, чистtнькие, ядреные... А уж ближе к осени собирали грузди, признавались толко сырые грузди... Да много чего, это можно писать до бесконечности.
=это и мне знакомо на Ладоге...