Три подруги

   Три подруги

   Каждое воскресенье. Глаша - мелкая, беловолосая пенсионерка с короткой стрижкой, похожей на «шубу» молодого барашка, затевала праздник.

- Шесть дней работай, а на седьмой отдыхай. Так Бог велел, - говорила она.

   Веления Бога придерживались и её соседки. Капа: жилистая, высокая, с суровым продублённым лицом, на котором можно было камни тесать, Поля с опухшими ногами, хитрыми, мышиными глазками.

   В праздничные обязанности Глаши входило: пропылесосить пол, вытащить из кухни в комнату деревянный стол. Поставить три прибора, начистить и поджарить картошку, сварить сардельки. При появлении Капы с двумя литровыми бутылями, в одной - солёные огурцы, в другой – маринованные помидоры, Поли с поллитровкой, открыть дверь, почтительно поприветствовать гостей наклоном головы, вежливым голосом: здрасьте, гости дорогие и предложить сесть за стол.

   Предаться минут десять безмолвному и внимательному созерцанию друг друга, а не обстановке в комнатке с желтым дореволюционным сервантом и такого же «возраста» диваном, не набрасываться с вопросами: как жизнь, как дела, как здоровье, что новенького…Такое поведение считалось заурядным, пошлым, безобразным, бестактным и в высшей степени нахальным с ходу раскрывать рот и отчёсывать язык с налипшими на нём обыденными словами.

   За столом Глаша вынимала из белой, эмалированной мелкой кастрюльки разваренные, аппетитные, треснувшие по кожуре, толстенные, горячие сардельки и раскладывала по неглубоким тарелкам: по одной каждому.

   Потом засовывала белую хрустящую салфетку в шейный разрез белоснежной блузки, брала ножку рюмки в левую руку, оттопырив мизинец, правая была надрублена у плеча и цедила водку, закусывая мелкими колечками порезанного солёного огурца.

   Капа, хмуро глядя на салфетку и мизинчик, захватывала рюмку всей лопатообразной ладонью и, выдохнув, махом осаживала её. Колечки она презирала и заглатывала огурцы целиком, норовя выловить самые убористые.

- Так можно и подавиться, - говорила Глаша.

- А подглядывать не хорошо, - басила Капа.

- Извини.

   Поля на разговор не откликалась, а выбирала водку глотками, загружаясь после каждого горлового бульканья помидором.

   Глаша чинно резала сардельку, раскладывая кругляши по тарелке, не запуская локти на стол.

   Капа, не оставляя пустую рюмку, левой рукой захватывала сардельку, растопырив локти на столе.

- Капа, - мягко замечала Глаша. - Убери, пожалуйста, локти со стола. Несимпатично.

- Они мне не мешают, – бросала Капа, - я с ними в твою державу не лезу.

- Это не держава, а тарелка с одной сарделькой.

- Вот именно. Держава с одной сарделькой.

   Капа отставляла рюмку и налегала ножом на сардельку, но она крутилась, вертелась, выскальзывала из-под ножа.

   Поля долго рассматривала тарелку, царапала вилкой, вызывая что-то похожее на скрип и скрежет

- Поля, - одёргивала Глаша. – Воспитанные люди за столом вилками и зубами не скрипят.

- Тебе не угодишь.

То локти мешают, то скрип. А что не мешает?

- За столом не спорят.

   Они подцепляли кусочки сарделек на вилки и чайной ложечкой нещадно намазывали горчицей: ох, хороша! хренку бы ещё!

Закончив застолье, поднимались. Капа, опершись кулаками о стол, выбивала стул и становилась во главе. В середину вмещалась Поля, замыкала Глаша.

- Шагом марш, - горланила Капа.

   В комнату словно вваливался гром. Маршем вокруг стола: наш паровоз лети вперёд, в коммуне остановка…. Они так топали, что стол подпрыгивал, и звякала посуда в серванте.

   Громыхала песня, да так задорно и удало, с таким залихватским напором и свежестью, накатывалась волнами, простором и ширью, доставала всю коломенскую округу, собирая возле окна толпу. Капа отрабатывала оглушительным басом, от которого дребезжало окно. Поля ввинчивалась так голосисто и раздольно, что трещали уши. Глаша поддерживала пронзительным свистом.

- Эй, вы, - Капа оставляла марширующих, высовывала голову в окно и громила басом любопытных, - паровозники - недоделки. Думаете, что мы от радости танцуем, выпили. Мы от отчаянья пляшем. Нам за Державу обидно. Мы паровоз запускали шашками, рельсы прокладывали винтовками, а вы, куда стрелки перевели?

- Да они наш паровоз в глаза не видели, - вклинивалась Поля. - Думают, что он в сквере возле Павелецкого вокзала стоит.

   Последний аккорд выбивала Глаша. Куда девались её назидательность и манерность? Она залазила на подоконник, спрыгивала на заасфальтированную дорожку и запускала каблуки.

   Рассыпалась дробь во дворе. Разливались голоса. Подперев бока руками, Глаша выставляла правую ногу, осаживала её на пятку и лихо покручивала носком, затем левую. Расправив плечи и подпушив грудь, перебирая мелкими шагами, раскинув в сторону руки, мчалась по кругу. Забросив руки за спину и зажав ладошку ладошкой, оно игриво поводила плечами. Выдернув салфетку с ворота блузки, вскидывала её вверх, делала три притопа на месте, а потом срывалась, уходя на середину круга.

   Капа не выдерживала, глядя на подругу, откалывавшую каблуками, и, проломившись с шумом и грохотом через окно, оказывалась возле Глаши. Легкий шаг подруги она дополняла тяжеловесным топотом, подминая захилевший асфальт. Вскидывая руки вверх, щёлкала пальцами и даже пыталась пуститься вприсядку и пройтись плавным «гусем», разбросив ноги в стороны, но сбивала увесистость.

   Не задыхались Глаша и Капа, а набирали круговерть. Не старела, а молодела, стремилась, расцветала, не рвалась, а бодрилась песня от цоканья каблуков, прищёлкивания и громоподобного голоса Капы, пронзительного свиста Глаши, а Поля, захватив две железные крышки от кастрюль, высунувшись из окна, колотила их друг о друга с такой силой, что вылетали искры и клубился легкий дым: наш паровоз…

- Хулиганки! – сыпалась речь из толпы. – На вас дети смотрят. Чему учите?

   А хулиганки откалывали с заразительной прытью, не обращая внимания на крикливую, отворачивавшуюся толпу. Только дети не отворачивались, а смотрели, хлопали в ладоши и подражали.

 

4
1476
12