ТЕЧЕТ РУЧЕЙ

 

  Что за песня? Что за пляска?

   Встряхнуло меня, вышибло уныние, когда я увидел, кто поет, и кто танцует. Не поверил. Вот тебе на!  Настроение словно сделало крутой вираж, и  вышел я другим человеком, чем вошел.

   А что случилось?

   Позвонили мне из Дома культуры «Мир» города Домодедово и пригласили на прослушивание песен «Заметелила жизнь, отметелила» и «Глаза».  Стихи мои, мелодия моего знакомого композитора.

   Понравилось мне, как пел эти песни ансамбль, но настроение все равно оставалось неуютным. Чувствую какой-то дискомфорт. Пытаюсь переключиться. Нет. Не выбивается плохое настроение. Конечно, его можно вытряхнуть  за счет водки, но водка такая «пуля», которая некоторое время стремительно  летит вперед, а потом поворачивается, возвращается назад и бьет в тебя же самого.

   Вышел я из музыкальной комнаты и пошел по коридору. И вдруг слышу, как поют  «течет ручей», притопывание и свист, который промчался мимо ушей, словно ураган и скрылся где – то в конце коридора.

   Дай – ка загляну. Кто же там так разоряется?  Раскручивает душу на всю катушку.

   Открыл дверь, просунул голову. Вдруг меня цап за голову и буквально втащили в комнату. Не поверите кто. Вообще, я как бы мужик не слабый, но тут не то, чтобы подкачал, а растерялся. Проехал ногами по полу. Если бы упирался, то, может быть, почистил бы пол и спиной.

   Посмотрел, кто же меня тащил. Да две бабушки, а кроме этих двух бабушек в комнате еще штук десять. И «режут» они «течет ручей» во всю пропалую. Голосисто, не промахиваются, а точно попадают в ноты. А бабушка с костылем? Два пальца в рот, и такой свист завивает. Да еще костылем так лихо вертит, как тросточкой. Шляпа набекрень.  На горле красный платочек завязан.  Белая рубашка и воротник торчком стоит.

   А кто играет на фоно? Честное слово – не вру.  Дед с бородищей чуть ли не по пояс. А играет – то как. Все в нем ходуном и руки, и ноги, и спина, и голова. Вертится на стуле, а иногда вокруг своей оси верть и на клавиши. Мне казалось, что еще чуть, чуть, и дед и руками, и ногами будет  давить на до, ре, ми, фа, соль…. Словом, на всю гамму.

   Ошаленный дед. Другого слова не могу подобрать. Сам я когда-то играл, видел, как другие играют, но такого вертуна и ходуна – не видел.

   Застыл я. Посмотреть и послушать захотел. Да не тут то было. Бабушки меня в круг и начали наседать: пляши! давай! дави! нечего без дела по коридору шляться!

   Не преувеличиваю.

   Словом, вписался я. Выдал, что умел. Да еще под аплодисменты. Может быть, криво, косо, но с душой. Вырвалась она на волю.

   Такие мгновенья нужно уметь ловить, накапливать в душе и тогда душа не увянет, не будет ни унылой, ни скучной, ни тоскливой… Она сама будет гнаться за такими вот мелькающими  мгновеньями.

   Выйдя из Дома культуры, сел я в машину и подумал.

   «Господи, что же я такой унылый, скучный, тоскливый стал. Там бабушки на несколько лет меня старше, а как бьют, да так, что пол трещит. А как поют?  Да так, что ручей, как живой видишь. А бабушка с костылем? Я в детстве так не мог свистеть, как она.  Бабушки меня обогнали, мать твою».

   Злость забрала меня. Кажется, так бы и удавил себя за малодушие. 

   После этого, как только у меня начинается уныние и скука, я вспоминаю бабушек. А когда они приходят в Дом культуры, я уже там.

   И пошло, поехало: «течет ручей». И другие, но все залихватские.

   Жизнь добрая и прекрасная, если ты сумел создать в своей душе добро и красоту, а потом вынес ее и стал раздавать. Не оскудеешь. Наоборот. Тебе подарят больше, чем ты подарил.

   Жаль, что нет у меня этой песни,  и я не могу вставить ее. Если у кого – то есть, поставьте, пожалуйста.

==================================================================================

   Встрепыхнулись поселковые мужики: Жбан освободился. Пообмякли, но насторожились. Идти к Жбану нужно. Не только потому, что на них вина перед Жбаном, а по другим причинам.

   Десять лет прошло, как посадили Жбана за драку возле поселкового клуба.

- Попомните вы меня, - крикнул Жбан после приговора посельчанам, - вернусь, отдам должок с лихвой.

   За десять лет и позабыли в поселке о   Жбане. А он напомнил о себе. Вернулся.

   Потолковали мужики: и так на цыпочках в поселке ходим, а с приходом Жбана жизнь может  завязаться    ещё круче, да такими узелками, что хоть из поселка убегай  и решили  направить  Сергея Федоровича к Жбану, чтобы он поговорил с ним, рассказал, почему они ложные показания на суде дали на него.

- Иди Сергей Федорович, - сказали мужики, - расскажи все и попроси прощенья. Нам и так житья нет от братьев Кузнецовых. Замордовали бандюги. Как зарплата, пенсия, так половину и забирают. И ещё говорят: мы вас от городских  бандитов охраняем. А от поселка до города чуть ли не двести верст.  А если не даешь, они кулаками и ногами, куда достанут, туда и бьют.  Не один из нас уже своей кровью обмывался. Не дай Бог еще Жбан к ним примкнет. Он в тюрьме отсидел.  Нахватался, как людей давить. Сойдутся Кузнецовы с Жбаном, перестанем и на цыпочках ходить.

   Словом, пожаловались мужики друг дружку и посланца снарядили с водкой и закуской.

   Пришел Сергей Федорович к Жбану, а тот сидит на порожках, покуривает. О чем – то думает. А о чем? Одному Жбану и известно. А ведь пришел Сергей Федорович, чтобы узнать думки Жбана.

- Я к тебе от мужиков, - сказал Сергей Федорович, выставил водку, положил закуску - прислали, чтобы поговорить с тобой и прощенья попросить.

- А что в поселке еще мужики есть, откуда они выросли, я думал совсем вытрепались - усмехнулся Жбан, а водку и закуску в сторону отодвинул. – Раньше не было. А сейчас появились.

   Не постарел Жбан. Такой же  рослый, широкоплечий, с отметиной на левой щеке. Шрамом, который протянулся от брови до скулы.

   Потоптался Сергей Федорович, хотел было назад повернуться из – за усмешки, да Жбан остановил.

- Садись, - сказал он. – Если пришел, то не убегай, а доводи дело до конца. Только не спиной, а лицом.

   Хотел было Сергей Федорович на все свое место примоститься, а Жбан на краешек указал.

- Ты пойми нас, - начал он. -  Мы тогда ложные показания на тебя дали, потому что нас братья Размятины прижали. Прошлись они по домам и сказали, что если кто-то будет из нас тебя на суде защищать, правду говорить, то в могилу за переезд загонят. Сам знаешь, какие они были.

- Знаю, - ответил Жбан, поглаживая шрам. -  Отморозки. Мне хорошую отметину на всю жизнь оставили.

- Вот, - подхватил Сергей Федорович, - Мы же видели, что ты защищался, когда на тебя Размятины налетели, а ты   Ваську Размятина и  уложил, потому что он с ножом на тебя кинулся. А мы сказали, что ты с ножом был. А что мы должны были говорить? Ты один жил, а у нас семьи. За ребятишек своих страшно было. Напраслину на тебе возводили, чтобы их  защитить.

- Правильно, - кивнул головой Жбан, -  на деле прятались, а на словах сейчас защищаетесь. Я это понимаю. Десять лет  - срок хороший, чтобы подумать.  Они и сейчас свою жизнь за счет вас устраивают?

   Он взял бутылку водки и выкинул со двора.

- А закуску возьми. Собак бродячих в поселке немало развелось, так ты, когда будешь назад возвращаться, кидай им, чтоб не загрызли. А Размятины и сейчас в поселке, - повторил Жбан

- Нет. Смотались в город. Мало им тут показалось. Там теперь добычу ищут. Власть в поселке сменилась. Сейчас у нас хороводят  братья Кузнецовы.

- Ого, - сказал Жбан. – Не государственная власть, а власть Кузнецовых. За какие, такие заслуги вы им власть отдали?

   Проглотил Сергей Федорович слова Жбана.

- Ты не сердись, Жбан, а послушай. Они же чисто хуже зверей. Недавно деда и бабку Ворониных закрыли в подвале и держали там, пока те им всю пенсию не отдали. Федьке Парамонову чуть почки не отломали  за то, что он не захотел им водку покупать. Ивана Калюжного чуть не утопили.

   Говорит Сергей Федорович и на лицо Жбана посматривает, а лицо Жбана, как закаменело. Хотя бы один желвак прорезался и ворохнулся.

- Да что говорить, - вздохнул он. - Все мы от них битые. На всех руку наложили. Наркотиками торгуют. Почти всех молодых наркоманами и алкоголиками сделали. Они за ними и шастают. Ни на улице, ни дома спокойствия нет. Ни днем, ни ночью. Куда не пойдешь, все молодежью с кулаками засеяно.  Перевернулся  поселок. Никаких законов. Не кому нас защищать.

- Так тебя послали, чтобы я вас защищал? Или как? А полиция?

   Спросить Жбан спросил, хотя ответ заранее знал.

   Сергей Федорович махнул рукой.

- Полиция. А кто у нас полиция. Иван Тормозной.  Заберет их, когда они кого – то отмутузят или на костыли поставят. И говорит: пишите жалобу. Без бумаги никакое дело завести не могу. Они прокурору в городе пожалуются и выкинут меня. А Кузнецовы волком смотрят на побитого, а тот и не пишет. Утром, глядь, Кузнецовы уже по поселку шастают.  Делятся они с ним. Их так для вида Тормозной пожурит и отпустит.

- Понятно.  А вы только кровь свою выплевываете. Лишняя, наверное, она у вас, если вы так ее разбазариваете.

- А что нам делать?  Против Кузнецовых не попрешь. А попрешь, так домой не дойдешь.  Ты, Жбан, - замялся Сергей Федорович, - это, как? К Кузнецовым примкнешь.  Они тебя примут. Ты же это из…

   Улыбнулся Жбан. Понял, какое слово обрезал Сергей Федорович.

- Может, и примкну, - ответил он. – Вы же от меня отказались на суде. Я  по вашей вине десять лет ни за что, ни про что отсидел. Должен же я с вами за это расквитаться? Это же справедливо. Как аукнется, так и должно откликнуться. Или как? Простить, погладить по головке. Кем я тогда буду и как стану думать о себе, если за обиду вами причинённую не расквитаюсь. Оправдать вас, ударили по левой щеке, подставь правую, но я же не божий человек. Курвы вы, с женами только и мужики.

   Замолчал Сергей Федорович. Десять лет в закрытом «скворечнике» просидеть. И не такое скажешь.

- Говоришь, что никаких законов на них нет, - сказал Жбан. – Это бывает. Я  там много передумал о законах.

   Жбан замолчал и посмотрел на Сергея Федоровича.

- Вот попытаю я тебя сейчас.  Как ты думаешь,   если государство не защищает человека, то, что должен делать человек?

   Сергей Федорович пожал плечами.

- А Бог его знает.

- Понятно. Он должен изобрести свой закон, - жестко сказал Жбан. - Не врубишься. Поясню. Я вначале думал, что ошибаюсь насчет своего закона.  А вот когда я ехал домой, в поезде попался один мужик. Врач - психиатр из клиники Корсакова. Это психиатричка в Москве.  Сын и дочка у него были алкоголиками. Нигде не работали, все тянули из дома, скандалили… Довели мужика до ручки. Лечил их. Никакого толка. Куда не обращался, никто ему не помог. Закон  государства о принудительном лечении, как толкует. Совершил преступление, тогда и принудиловка. А если не совершил, то пей,  сколько хочешь. А когда напьешься и кого – то пришибешь, тогда мы тебя, браток, и на принудиловку. Повод нужен. А то, что человек  губит себя, это не повод. С таким законом выморим себя. Так что он сделал? Купил на рынке наручники, напоил сына и дочку, потом втащил их в подвал, в подвале перед этим вбил крюк, пристегнул их, поставил перед ними два ведра, одно с водой, другое, чтобы облегчались и две недели держал их там, только воду носил. Они на сухую и вылечились. Зареклись водку пить. На психологию, на мозги нажал мужик. Понял. Свой закон с наручниками и ведрами изобрел. Простой он. Если государство не может защитить тебя, человек должен сам защищаться, а не надеяться, что кто-то его защитит. Если у государства нет законов, который бы защищали его, человек должен иметь свой закон для своей защиты. Если у государства нет хороших исполнителей закона, человек сам должен становиться его  исполнителем.

- Мудрено ты говоришь. Не, как уголовник.

- А вы думаете, что все, которые из тюрьмы пришли, уголовники.  Говорить должны по другому. Да вам, что не скажешь, все мудрено для вас. Вы тут спились, из бутылке вас не вытряхнешь,  семьи свои защищать не можете, и деньги, за которые вы горбатитесь отдаете тем, кто ни хрена на работает, а кулаками, да связями из вас их выбивает. Не может государство с этим справиться, чтобы вас защитить, защищайся сам, свой закон в башке придумай и исполняй его.

- Так это же против государства идти? Посадят. Разве дадено мужику свой закон придумывать?

- Дадено, не дадено. Мужик что? Лошадь в оглоблях.  Идет туда, куда его понукают. А у обиженного  есть другой выход?  Это его право, - засмеялся Жбан. - Либо ползай на коленках и молчи, либо сопротивляйся и зубы показывай.

- Да оно все так, - вяло ответил Сергей Федорович, он же пришел не для того, чтобы о законах послушать, ему наплевать на все законы, потому что он ни одного толком не знает, а вот пожаловаться – это в его крови. -  А вот, как ты поступать будешь? С нами или против.

   Жбан рассмеялся.

- Это с кем? С нами? С теми, которых постоянно бьют? Под вашу крышу.

   Сергей Федорович промолчал.

- Посмотрю, - ответил Жбан. – Подумаю. Может быть, к Кузнецовым примкну, потом что не мужики вы, а огрызки жизни. Так и передай мужикам. А за то, что вы дали ложные показания на суде против меня – зло не таю. Отлетело оно  в тюрьме. Если б не попал туда, то неизвестно, кем бы еще я стал, но это только ко мне относится.

   Жбан усмехнулся.

- Тюрьма одних лечит, а других калечит. А где дед и бабка Воронины живут? Там же?

- Да.  На Ярах. Самый крайний дом.

- Схожу к ним. Денег у меня маловато. Стряхну с них пенсию. Так что не с вами я. Трясти буду ваши карманы. Мне же на житье нужно.

   Захватил Сергей Федорович сумку и со двора. Посмотрел Жбан на его согнутую спину, пробежали желваки по скулам, а потом закаменело лицо.

   После ухода Сергея Федоровича начал Жбан шагами двор мерять и сшибать, что попадалось под ноги, а потом вышел на улицу и на лавочку сел. Посмотрел на посадки, в которых он в детстве с такими же, как он ребятишками в Тарзана играл. «Облезли» посадки, высохли, поредели. Раньше густые, да рослые были, через кусты не продерешься, а сейчас помельчали. За посадками речка. А какие лужки и вербы были. Опустил человек природу. А за речкой поле и тырлише (место, куда сгоняли коров на дойку), где коров пасли. И снова вспоминаются Жбану его друзья – ребята, как в цурки играли, да сусликовы норы водой заливали.  Куда бы ни кинул он взгляд, все детство перед глазами, да как-то все отрывками и со словами Сергея Федоровича мешаются. И мысли бьются. Думает, то о мужиках, то о Кузнецовых, изредка процедит сквозь зубы: суки, а кто суки?  Кузнецовы или мужики?

   Да темноты сидел Жбан на лавочке и все то о детстве думал, то о поселке. А поселок махонький. Заброшенный среди степей. Умирающий в одиночестве и выкинутый из большой жизни.

    Стемнело, когда Жбан зашел в дом и на кровать лег.  Уснуть хочет, а мозги то Кузнецовы, то мужики точат.

   На следующий день Жбан направился к Ворониным.

   Хатенка. Толкни рукой и развалится. Вся в латках. Вокруг бурьян гуляет.

   Зашел Жбан. А за столом Иван Яковлевич, щуплый восьмидесятилетний старичок, да жена его Анастасия  Ивановна. В тех же годках, да и с таким же здоровьем. А лица в таких морщинах, что они чуть ли не складками свисают. Подрезала старость молодость. Вылезла и на лицо, и на руки… По всему телу прогулялась.

   Старики испугано посмотрели на Жбана.

- Мы еще пенсию не получали, Жбан, - заикаясь сказал Иван Яковлевич. – Почтальонша  часа через два принесет. Только за грошами придут и Кузнецовы.

   Жбан не ответил, присел на стул осмотрелся. Что во дворе, то и внутри. Немало годков отдал Иван Яковлевич государству, да только государство не продлевает его годков. Как бы на откуп отдало братьям Кузнецовым. А те не прибавляют, а отнимают.

- Через два часа, - начал он. - Два часа я подожду. А пока посмотрю, что тут у вас кроме хатенки еще есть. Чем вас власть попотчевала. Возьму, что пригодится. Вы же должники мои.

   Вышел Жбан во двор, а смотреть – то и нечего. Запало хозяйство. И поправлять нечего.  Тронешь что – то, а оно в прах рассыпается. Нужно все ломать и заново строить.

   Вернулся в дом.

- Бьют Кузнецовы, если пенсию не отдаете? – спросил он.

- В прошлый раз, - ответил Иван Яковлевич, - меня и старуху привязали к кровати, ремни сняли, да не стали пороть, отдали мы им гроши. Вот целый месяц на воде и хлебе прожили. И следующий месяц тоже так жить будем. Ты ж тоже возьмешь. Да, ладно, - вздохнул он. -  Скоро за переезд нас понесут.  Страх душу забил. От него и умрем. Не человеки мы уже стали. Лишние для людей.

- Да, - протянул Жбан. – Лишних сейчас много. А раньше не таким ты был Иван Яковлевич. Слова другие говорил. Сейчас ни одного стоящего слова от тебя я  не услышал. Жалобы, да пискотня одна.  Как мышь в норке стал.  Высунешь мордочку, пискнешь и назад в норку. А чему учил нас?

- Да ведь это. Отцепили меня годки от  здоровья, да прежней жизни. А за прошлое ты, Жбан, прости. Насудачили на тебя того, что и не было.

- А ты же Иван Яковлевич  всю жизнь проработал в школе. Литературу преподавал. Помнишь, нам о Раскольникове говорил.

- Не забыл, - даже улыбнулся Иван Яковлевич.

- Может быть, и забыл бы, если б в тюрьму не попал. Пришлось вспомнить. Роман Родионыч  две души забил. Как ты говорил нам: из-за идеи. Не по душе пришлась ему процентовшица. Деньги из мирян высасывала. В спешке он и другую душу на топор прихватил.  А я вот в тюрьме посмотрел на Роман Родионыча по другому.  Толковый мужик. Он выдумал свой закон. Только с головы на ноги перевернул.

- Так…

   Не успел Иван Яковлевич до конца высказать свою мысль.  В комнату вошли братья Кузнецовы. Трое. Присели за стол.

- С возвращением Жбан.

- Спасибо, - ответил Жбан, ощупывая их глазами.

- О нас ты уже, надеюсь, слышал, - начал Дмитрий, старший. – Держим мы поселок в руках. Приглашаем тебя. Многому ты в тюрьме научился.  У нас на примете еще кое-что имеется. Так что будешь четвертым.

   И все таким тоном, как приказ.

- За приглашение, конечно, спасибо, - ответил Жбан. – Только почему четвертым? Я в тюрьме десятку отбил, а вы нет. Так что первым я буду среди вас.

   Поговорить дальше не успели. Вошла почтальонша, бочком к столу, быстро скинула на стол деньги и из дома.

- Делить будем на улице, - усмехнулся Дмитрий. – Не хорошо на глазах стариков видеть слезы. Да что вы плачете. Деньги не хлеб. Вот суну я кому-то из вас сотку в рот и что. Наедитесь, сытыми станете. Эх, старье, старье. Пошли на улицу. Не хорошо деньги делить перед ними, - повторился он.

- Почему не хорошо, - ответил Жбан. – Хорошо. Пусть смотрят, как их пенсия в наших карманах оседает. А, впрочем, и делить не нужно.

   Жбан взял деньги и засунул в карман.

- Моя она, а вы себе поищите в другом месте. Мы разделим территорию в поселке. Большая часть мне, понятно, почему, а меньшая вам.

- Ты что, сука, - вскипятился Дмитрий, - мы тут годами свое хозяйство поднимали, а ты хочешь его себе прибрать. Да мы тебя сейчас втроем заламаем, как бычка. Сначала в больницу отправим, а из больницы и за переезд. У нас тут же все в руках. Скажем на головах ходить, будут на головах ходить. Никакого первого, никакого дележа территории.  Пошли на улицу.

- Да, - ответил Жбан. – Поспешил я. Прав ты. Пойдем на улицу. Там и воздух посвежее, и пространства больше. А пенсию все – таки я забираю всю.

   Бросились, было, братья на Жбана на улице. Да он кулаками и ногами быстро уложил их, связал веревками и рядышком положил.

- Вот что, ребятушки, - начал он. – Я человек к тюрьме привычный. Вон там в сарае стоят вилы. И мне раз плюнуть поковыряться ими в ваших мозгах. Да. Дадут мне пожизненный срок, а у вас уже не будет никакого срока. За переезд вас отвезут. Мозгами, мозгами работайте.

   Жбан выдержал паузу, да еще вилы  рядом с собой поставил.

- А вам же пожить еще хочется? Хочется. Что ж в таком возрасте в землю зарываться.  И сосновыми досками от жизни укрываться. Рановато. По земле ещё нужно походить, с девками побаловаться.

   Жбан  снова взял паузу, закурил, поиграл вилами и снова за свое.

- Сильно обидели меня мужики в нашем поселке. Под десятку подвели, но многому я и научился там. У меня свой закон. Распотрошить вас  я могу в любую минуту. Вот хоть сейчас

   Он снова выдержал паузу и снова заиграл вилами и опять за свое.

-  Пожить, погулять.  Для вас же лучше не за переездом лежать.  Ну, что это за жизнь в двух метрах в земле. Так что давайте договариваться. А начнете за старое браться, так я же из тюрьмы.  Дружки у меня остались, я их много за десять лет насобирал. Они  по всем городам рассосались. И свой закон оставили. И состоит он в том, что если кого – то из нас замочат или подставят -  слетятся они. Понимаете. Вот, например, я сейчас вас не трону. Отпущу. Вы в полицию. К Ивану Тормозному. Договоритесь. И посадите меня. А что  дальше? Не знаете. Так я вам скажу. Через недельку братва моя налетит. А что она может делать. Это вы узнаете. Думаю, что договорились.  У меня же, как бы вам попонятнее сказать, свое государство и свой закон.

    Развязал их Жбан. Со двора не выталкивал. Кузнецовы сами ушли.

   Покурил Жбан на порожках, а потом в хату. Выложил деньги на стол.

- Не придут больше, Иван Яковлевич, доживай спокойно свой век, никто тебя  не тронет. А еще лучше изобрети свой закон, чтоб тебя ни одна сволочь не трогала.

- Старый я, чтобы изобретать, - ответил Иван Яковлевич. – И какой закон.

- Тогда я тебе подскажу. Возьми электрический шнур с вилкой, да подлиннее, зачисти концы, вилку в розетку и если кто-то налетит, то ты ему в морду оголенными концами.  Полный порядок будет.

- Жестоким ты стал Жбан. Раньше другим был.

- Нет, Иван Яковлевич. Я не жестоким стал. Я научился защищать себя. Подумай. Если человек не научиться  защищать себя и словами и поступками, то, как он сможет защитить другого. Трепотнёй и брехаловкой.

   Иван Яковлевич хотел что-то ответить, да Жбан только махнул рукой и вышел.

   Притихли с тех пор Кузнецовы, правда, частенько спрашивали друг друга: правду или не правду сказал Жбан о своем государстве и своем законе, но проверять не решались.

   Встрепыхнулись поселковые мужики: Жбан освободился. Пообмякли, но насторожились. Идти к Жбану нужно. Не только потому, что на них вина перед Жбаном, а по другим причинам.

   Десять лет прошло, как посадили Жбана за драку возле поселкового клуба.

- Попомните вы меня, - крикнул Жбан после приговора посельчанам, - вернусь, отдам должок с лихвой.

   За десять лет и позабыли в поселке о   Жбане. А он напомнил о себе. Вернулся.

   Потолковали мужики: и так на цыпочках в поселке ходим, а с приходом Жбана жизнь может  завязаться    ещё круче, да такими узелками, что хоть из поселка убегай  и решили  направить  Сергея Федоровича к Жбану, чтобы он поговорил с ним, рассказал, почему они ложные показания на суде дали на него.

- Иди Сергей Федорович, - сказали мужики, - расскажи все и попроси прощенья. Нам и так житья нет от братьев Кузнецовых. Замордовали бандюги. Как зарплата, пенсия, так половину и забирают. И ещё говорят: мы вас от городских  бандитов охраняем. А от поселка до города чуть ли не двести верст.  А если не даешь, они кулаками и ногами, куда достанут, туда и бьют.  Не один из нас уже своей кровью обмывался. Не дай Бог еще Жбан к ним примкнет. Он в тюрьме отсидел.  Нахватался, как людей давить. Сойдутся Кузнецовы с Жбаном, перестанем и на цыпочках ходить.

   Словом, пожаловались мужики друг дружку и посланца снарядили с водкой и закуской.

   Пришел Сергей Федорович к Жбану, а тот сидит на порожках, покуривает. О чем – то думает. А о чем? Одному Жбану и известно. А ведь пришел Сергей Федорович, чтобы узнать думки Жбана.

- Я к тебе от мужиков, - сказал Сергей Федорович, выставил водку, положил закуску - прислали, чтобы поговорить с тобой и прощенья попросить.

- А что в поселке еще мужики есть, откуда они выросли, я думал совсем вытрепались - усмехнулся Жбан, а водку и закуску в сторону отодвинул. – Раньше не было. А сейчас появились.

   Не постарел Жбан. Такой же  рослый, широкоплечий, с отметиной на левой щеке. Шрамом, который протянулся от брови до скулы.

   Потоптался Сергей Федорович, хотел было назад повернуться из – за усмешки, да Жбан остановил.

- Садись, - сказал он. – Если пришел, то не убегай, а доводи дело до конца. Только не спиной, а лицом.

   Хотел было Сергей Федорович на все свое место примоститься, а Жбан на краешек указал.

- Ты пойми нас, - начал он. -  Мы тогда ложные показания на тебя дали, потому что нас братья Размятины прижали. Прошлись они по домам и сказали, что если кто-то будет из нас тебя на суде защищать, правду говорить, то в могилу за переезд загонят. Сам знаешь, какие они были.

- Знаю, - ответил Жбан, поглаживая шрам. -  Отморозки. Мне хорошую отметину на всю жизнь оставили.

- Вот, - подхватил Сергей Федорович, - Мы же видели, что ты защищался, когда на тебя Размятины налетели, а ты   Ваську Размятина и  уложил, потому что он с ножом на тебя кинулся. А мы сказали, что ты с ножом был. А что мы должны были говорить? Ты один жил, а у нас семьи. За ребятишек своих страшно было. Напраслину на тебе возводили, чтобы их  защитить.

- Правильно, - кивнул головой Жбан, -  на деле прятались, а на словах сейчас защищаетесь. Я это понимаю. Десять лет  - срок хороший, чтобы подумать.  Они и сейчас свою жизнь за счет вас устраивают?

   Он взял бутылку водки и выкинул со двора.

- А закуску возьми. Собак бродячих в поселке немало развелось, так ты, когда будешь назад возвращаться, кидай им, чтоб не загрызли. А Размятины и сейчас в поселке, - повторил Жбан

- Нет. Смотались в город. Мало им тут показалось. Там теперь добычу ищут. Власть в поселке сменилась. Сейчас у нас хороводят  братья Кузнецовы.

- Ого, - сказал Жбан. – Не государственная власть, а власть Кузнецовых. За какие, такие заслуги вы им власть отдали?

   Проглотил Сергей Федорович слова Жбана.

- Ты не сердись, Жбан, а послушай. Они же чисто хуже зверей. Недавно деда и бабку Ворониных закрыли в подвале и держали там, пока те им всю пенсию не отдали. Федьке Парамонову чуть почки не отломали  за то, что он не захотел им водку покупать. Ивана Калюжного чуть не утопили.

   Говорит Сергей Федорович и на лицо Жбана посматривает, а лицо Жбана, как закаменело. Хотя бы один желвак прорезался и ворохнулся.

- Да что говорить, - вздохнул он. - Все мы от них битые. На всех руку наложили. Наркотиками торгуют. Почти всех молодых наркоманами и алкоголиками сделали. Они за ними и шастают. Ни на улице, ни дома спокойствия нет. Ни днем, ни ночью. Куда не пойдешь, все молодежью с кулаками засеяно.  Перевернулся  поселок. Никаких законов. Не кому нас защищать.

- Так тебя послали, чтобы я вас защищал? Или как? А полиция?

   Спросить Жбан спросил, хотя ответ заранее знал.

   Сергей Федорович махнул рукой.

- Полиция. А кто у нас полиция. Иван Тормозной.  Заберет их, когда они кого – то отмутузят или на костыли поставят. И говорит: пишите жалобу. Без бумаги никакое дело завести не могу. Они прокурору в городе пожалуются и выкинут меня. А Кузнецовы волком смотрят на побитого, а тот и не пишет. Утром, глядь, Кузнецовы уже по поселку шастают.  Делятся они с ним. Их так для вида Тормозной пожурит и отпустит.

- Понятно.  А вы только кровь свою выплевываете. Лишняя, наверное, она у вас, если вы так ее разбазариваете.

- А что нам делать?  Против Кузнецовых не попрешь. А попрешь, так домой не дойдешь.  Ты, Жбан, - замялся Сергей Федорович, - это, как? К Кузнецовым примкнешь.  Они тебя примут. Ты же это из…

   Улыбнулся Жбан. Понял, какое слово обрезал Сергей Федорович.

- Может, и примкну, - ответил он. – Вы же от меня отказались на суде. Я  по вашей вине десять лет ни за что, ни про что отсидел. Должен же я с вами за это расквитаться? Это же справедливо. Как аукнется, так и должно откликнуться. Или как? Простить, погладить по головке. Кем я тогда буду и как стану думать о себе, если за обиду вами причинённую не расквитаюсь. Оправдать вас, ударили по левой щеке, подставь правую, но я же не божий человек. Курвы вы, с женами только и мужики.

   Замолчал Сергей Федорович. Десять лет в закрытом «скворечнике» просидеть. И не такое скажешь.

- Говоришь, что никаких законов на них нет, - сказал Жбан. – Это бывает. Я  там много передумал о законах.

   Жбан замолчал и посмотрел на Сергея Федоровича.

- Вот попытаю я тебя сейчас.  Как ты думаешь,   если государство не защищает человека, то, что должен делать человек?

   Сергей Федорович пожал плечами.

- А Бог его знает.

- Понятно. Он должен изобрести свой закон, - жестко сказал Жбан. - Не врубишься. Поясню. Я вначале думал, что ошибаюсь насчет своего закона.  А вот когда я ехал домой, в поезде попался один мужик. Врач - психиатр из клиники Корсакова. Это психиатричка в Москве.  Сын и дочка у него были алкоголиками. Нигде не работали, все тянули из дома, скандалили… Довели мужика до ручки. Лечил их. Никакого толка. Куда не обращался, никто ему не помог. Закон  государства о принудительном лечении, как толкует. Совершил преступление, тогда и принудиловка. А если не совершил, то пей,  сколько хочешь. А когда напьешься и кого – то пришибешь, тогда мы тебя, браток, и на принудиловку. Повод нужен. А то, что человек  губит себя, это не повод. С таким законом выморим себя. Так что он сделал? Купил на рынке наручники, напоил сына и дочку, потом втащил их в подвал, в подвале перед этим вбил крюк, пристегнул их, поставил перед ними два ведра, одно с водой, другое, чтобы облегчались и две недели держал их там, только воду носил. Они на сухую и вылечились. Зареклись водку пить. На психологию, на мозги нажал мужик. Понял. Свой закон с наручниками и ведрами изобрел. Простой он. Если государство не может защитить тебя, человек должен сам защищаться, а не надеяться, что кто-то его защитит. Если у государства нет законов, который бы защищали его, человек должен иметь свой закон для своей защиты. Если у государства нет хороших исполнителей закона, человек сам должен становиться его  исполнителем.

- Мудрено ты говоришь. Не, как уголовник.

- А вы думаете, что все, которые из тюрьмы пришли, уголовники.  Говорить должны по другому. Да вам, что не скажешь, все мудрено для вас. Вы тут спились, из бутылке вас не вытряхнешь,  семьи свои защищать не можете, и деньги, за которые вы горбатитесь отдаете тем, кто ни хрена на работает, а кулаками, да связями из вас их выбивает. Не может государство с этим справиться, чтобы вас защитить, защищайся сам, свой закон в башке придумай и исполняй его.

- Так это же против государства идти? Посадят. Разве дадено мужику свой закон придумывать?

- Дадено, не дадено. Мужик что? Лошадь в оглоблях.  Идет туда, куда его понукают. А у обиженного  есть другой выход?  Это его право, - засмеялся Жбан. - Либо ползай на коленках и молчи, либо сопротивляйся и зубы показывай.

- Да оно все так, - вяло ответил Сергей Федорович, он же пришел не для того, чтобы о законах послушать, ему наплевать на все законы, потому что он ни одного толком не знает, а вот пожаловаться – это в его крови. -  А вот, как ты поступать будешь? С нами или против.

   Жбан рассмеялся.

- Это с кем? С нами? С теми, которых постоянно бьют? Под вашу крышу.

   Сергей Федорович промолчал.

- Посмотрю, - ответил Жбан. – Подумаю. Может быть, к Кузнецовым примкну, потом что не мужики вы, а огрызки жизни. Так и передай мужикам. А за то, что вы дали ложные показания на суде против меня – зло не таю. Отлетело оно  в тюрьме. Если б не попал туда, то неизвестно, кем бы еще я стал, но это только ко мне относится.

   Жбан усмехнулся.

- Тюрьма одних лечит, а других калечит. А где дед и бабка Воронины живут? Там же?

- Да.  На Ярах. Самый крайний дом.

- Схожу к ним. Денег у меня маловато. Стряхну с них пенсию. Так что не с вами я. Трясти буду ваши карманы. Мне же на житье нужно.

   Захватил Сергей Федорович сумку и со двора. Посмотрел Жбан на его согнутую спину, пробежали желваки по скулам, а потом закаменело лицо.

   После ухода Сергея Федоровича начал Жбан шагами двор мерять и сшибать, что попадалось под ноги, а потом вышел на улицу и на лавочку сел. Посмотрел на посадки, в которых он в детстве с такими же, как он ребятишками в Тарзана играл. «Облезли» посадки, высохли, поредели. Раньше густые, да рослые были, через кусты не продерешься, а сейчас помельчали. За посадками речка. А какие лужки и вербы были. Опустил человек природу. А за речкой поле и тырлише (место, куда сгоняли коров на дойку), где коров пасли. И снова вспоминаются Жбану его друзья – ребята, как в цурки играли, да сусликовы норы водой заливали.  Куда бы ни кинул он взгляд, все детство перед глазами, да как-то все отрывками и со словами Сергея Федоровича мешаются. И мысли бьются. Думает, то о мужиках, то о Кузнецовых, изредка процедит сквозь зубы: суки, а кто суки?  Кузнецовы или мужики?

   Да темноты сидел Жбан на лавочке и все то о детстве думал, то о поселке. А поселок махонький. Заброшенный среди степей. Умирающий в одиночестве и выкинутый из большой жизни.

    Стемнело, когда Жбан зашел в дом и на кровать лег.  Уснуть хочет, а мозги то Кузнецовы, то мужики точат.

   На следующий день Жбан направился к Ворониным.

   Хатенка. Толкни рукой и развалится. Вся в латках. Вокруг бурьян гуляет.

   Зашел Жбан. А за столом Иван Яковлевич, щуплый восьмидесятилетний старичок, да жена его Анастасия  Ивановна. В тех же годках, да и с таким же здоровьем. А лица в таких морщинах, что они чуть ли не складками свисают. Подрезала старость молодость. Вылезла и на лицо, и на руки… По всему телу прогулялась.

   Старики испугано посмотрели на Жбана.

- Мы еще пенсию не получали, Жбан, - заикаясь сказал Иван Яковлевич. – Почтальонша  часа через два принесет. Только за грошами придут и Кузнецовы.

   Жбан не ответил, присел на стул осмотрелся. Что во дворе, то и внутри. Немало годков отдал Иван Яковлевич государству, да только государство не продлевает его годков. Как бы на откуп отдало братьям Кузнецовым. А те не прибавляют, а отнимают.

- Через два часа, - начал он. - Два часа я подожду. А пока посмотрю, что тут у вас кроме хатенки еще есть. Чем вас власть попотчевала. Возьму, что пригодится. Вы же должники мои.

   Вышел Жбан во двор, а смотреть – то и нечего. Запало хозяйство. И поправлять нечего.  Тронешь что – то, а оно в прах рассыпается. Нужно все ломать и заново строить.

   Вернулся в дом.

- Бьют Кузнецовы, если пенсию не отдаете? – спросил он.

- В прошлый раз, - ответил Иван Яковлевич, - меня и старуху привязали к кровати, ремни сняли, да не стали пороть, отдали мы им гроши. Вот целый месяц на воде и хлебе прожили. И следующий месяц тоже так жить будем. Ты ж тоже возьмешь. Да, ладно, - вздохнул он. -  Скоро за переезд нас понесут.  Страх душу забил. От него и умрем. Не человеки мы уже стали. Лишние для людей.

- Да, - протянул Жбан. – Лишних сейчас много. А раньше не таким ты был Иван Яковлевич. Слова другие говорил. Сейчас ни одного стоящего слова от тебя я  не услышал. Жалобы, да пискотня одна.  Как мышь в норке стал.  Высунешь мордочку, пискнешь и назад в норку. А чему учил нас?

- Да ведь это. Отцепили меня годки от  здоровья, да прежней жизни. А за прошлое ты, Жбан, прости. Насудачили на тебя того, что и не было.

- А ты же Иван Яковлевич  всю жизнь проработал в школе. Литературу преподавал. Помнишь, нам о Раскольникове говорил.

- Не забыл, - даже улыбнулся Иван Яковлевич.

- Может быть, и забыл бы, если б в тюрьму не попал. Пришлось вспомнить. Роман Родионыч  две души забил. Как ты говорил нам: из-за идеи. Не по душе пришлась ему процентовшица. Деньги из мирян высасывала. В спешке он и другую душу на топор прихватил.  А я вот в тюрьме посмотрел на Роман Родионыча по другому.  Толковый мужик. Он выдумал свой закон. Только с головы на ноги перевернул.

- Так…

   Не успел Иван Яковлевич до конца высказать свою мысль.  В комнату вошли братья Кузнецовы. Трое. Присели за стол.

- С возвращением Жбан.

- Спасибо, - ответил Жбан, ощупывая их глазами.

- О нас ты уже, надеюсь, слышал, - начал Дмитрий, старший. – Держим мы поселок в руках. Приглашаем тебя. Многому ты в тюрьме научился.  У нас на примете еще кое-что имеется. Так что будешь четвертым.

   И все таким тоном, как приказ.

- За приглашение, конечно, спасибо, - ответил Жбан. – Только почему четвертым? Я в тюрьме десятку отбил, а вы нет. Так что первым я буду среди вас.

   Поговорить дальше не успели. Вошла почтальонша, бочком к столу, быстро скинула на стол деньги и из дома.

- Делить будем на улице, - усмехнулся Дмитрий. – Не хорошо на глазах стариков видеть слезы. Да что вы плачете. Деньги не хлеб. Вот суну я кому-то из вас сотку в рот и что. Наедитесь, сытыми станете. Эх, старье, старье. Пошли на улицу. Не хорошо деньги делить перед ними, - повторился он.

- Почему не хорошо, - ответил Жбан. – Хорошо. Пусть смотрят, как их пенсия в наших карманах оседает. А, впрочем, и делить не нужно.

   Жбан взял деньги и засунул в карман.

- Моя она, а вы себе поищите в другом месте. Мы разделим территорию в поселке. Большая часть мне, понятно, почему, а меньшая вам.

- Ты что, сука, - вскипятился Дмитрий, - мы тут годами свое хозяйство поднимали, а ты хочешь его себе прибрать. Да мы тебя сейчас втроем заламаем, как бычка. Сначала в больницу отправим, а из больницы и за переезд. У нас тут же все в руках. Скажем на головах ходить, будут на головах ходить. Никакого первого, никакого дележа территории.  Пошли на улицу.

- Да, - ответил Жбан. – Поспешил я. Прав ты. Пойдем на улицу. Там и воздух посвежее, и пространства больше. А пенсию все – таки я забираю всю.

   Бросились, было, братья на Жбана на улице. Да он кулаками и ногами быстро уложил их, связал веревками и рядышком положил.

- Вот что, ребятушки, - начал он. – Я человек к тюрьме привычный. Вон там в сарае стоят вилы. И мне раз плюнуть поковыряться ими в ваших мозгах. Да. Дадут мне пожизненный срок, а у вас уже не будет никакого срока. За переезд вас отвезут. Мозгами, мозгами работайте.

   Жбан выдержал паузу, да еще вилы  рядом с собой поставил.

- А вам же пожить еще хочется? Хочется. Что ж в таком возрасте в землю зарываться.  И сосновыми досками от жизни укрываться. Рановато. По земле ещё нужно походить, с девками побаловаться.

   Жбан  снова взял паузу, закурил, поиграл вилами и снова за свое.

- Сильно обидели меня мужики в нашем поселке. Под десятку подвели, но многому я и научился там. У меня свой закон. Распотрошить вас  я могу в любую минуту. Вот хоть сейчас

   Он снова выдержал паузу и снова заиграл вилами и опять за свое.

-  Пожить, погулять.  Для вас же лучше не за переездом лежать.  Ну, что это за жизнь в двух метрах в земле. Так что давайте договариваться. А начнете за старое браться, так я же из тюрьмы.  Дружки у меня остались, я их много за десять лет насобирал. Они  по всем городам рассосались. И свой закон оставили. И состоит он в том, что если кого – то из нас замочат или подставят -  слетятся они. Понимаете. Вот, например, я сейчас вас не трону. Отпущу. Вы в полицию. К Ивану Тормозному. Договоритесь. И посадите меня. А что  дальше? Не знаете. Так я вам скажу. Через недельку братва моя налетит. А что она может делать. Это вы узнаете. Думаю, что договорились.  У меня же, как бы вам попонятнее сказать, свое государство и свой закон.

    Развязал их Жбан. Со двора не выталкивал. Кузнецовы сами ушли.

   Покурил Жбан на порожках, а потом в хату. Выложил деньги на стол.

- Не придут больше, Иван Яковлевич, доживай спокойно свой век, никто тебя  не тронет. А еще лучше изобрети свой закон, чтоб тебя ни одна сволочь не трогала.

- Старый я, чтобы изобретать, - ответил Иван Яковлевич. – И какой закон.

- Тогда я тебе подскажу. Возьми электрический шнур с вилкой, да подлиннее, зачисти концы, вилку в розетку и если кто-то налетит, то ты ему в морду оголенными концами.  Полный порядок будет.

- Жестоким ты стал Жбан. Раньше другим был.

- Нет, Иван Яковлевич. Я не жестоким стал. Я научился защищать себя. Подумай. Если человек не научиться  защищать себя и словами и поступками, то, как он сможет защитить другого. Трепотнёй и брехаловкой.

   Иван Яковлевич хотел что-то ответить, да Жбан только махнул рукой и вышел.

   Притихли с тех пор Кузнецовы, правда, частенько спрашивали друг друга: правду или не правду сказал Жбан о своем государстве и своем законе, но проверять не решались.

   

30
451
18