СТАРАЮСЬ ВЫСКАЗЫВАТЬСЯ ПО СУЩЕСТВУ

Критики, анализируя композиционные модели книг Сергея Шаргунова, отмечают не только одухотворённость простоты, достоверность и точность в описаниях движений души – без всякой сентиментальности, но, прежде всего, продуманность стиля, органически связанную с материалом романов, с их нравственными и эмоциональными мотивами.

Шаргунов ведёт активную общественную жизнь. Наш разговор о политике, о России, о новых задумках и недавно вышедшей «Книге без фотографий».

Сергей ШАРГУНОВ

– Сер­гей, в своё вре­мя ты уда­рил­ся в по­ли­ти­ку. За­чем те­бе это бы­ло нуж­но?

– Это слу­чи­лось во вре­мя мо­не­ти­за­ции льгот, ко­то­рую я вос­при­нял так: у ни­ще­го от­би­ра­ют по­след­нюю су­му. По­шёл в по­ли­ти­ку, по­то­му что воз­му­ща­ло мно­гое, не­на­ви­жу не­спра­вед­ли­вость и вра­ньё, хо­тел из­ме­нить по­ло­же­ние дел в стра­не, да и ре­шил вы­рвать­ся из скуч­но­го ли­те­ра­тур­но­го круж­ка. То, что я де­лал, со­здав дви­же­ние «Ура!» (ку­да при­шли ли­те­ра­то­ры, жур­на­ли­с­ты, му­зы­кан­ты, ху­дож­ни­ки и т.д.), ока­за­лось пре­дель­но ус­пеш­но, но ес­ли по­ли­ти­ки нет, то по­ка и ме­ня в ней нет.

– Ка­ко­во быть пи­са­те­лем, ушед­шим в по­ли­ти­ку?

– Это раз­ные за­ня­тия – по­ли­ти­ка и ли­те­ра­ту­ра, и ког­да я стро­ил своё «Ура!», про­дол­жал пи­сать сво­бод­но, оди­но­ко и бе­зо­гляд­но. Од­но дру­го­му не ме­ша­ло. Я на­блю­дал ха­рак­те­ры, по­лу­чал уни­каль­ные опы­ты. Кста­ти, в об­ще­ст­ве (осо­бен­но сей­час) жут­ко не хва­та­ет, ска­жу вы­со­ко­пар­но, твор­че­с­ко­го ду­ха. За­то уду­шье – это по­жа­луй­ста.

– «По­эт в Рос­сии боль­ше, чем по­эт». Пе­ре­фра­зи­ру­ем: «Пи­са­тель в Рос­сии боль­ше, чем пи­са­тель». Ты с этой фра­зой со­гла­сен или это уже ана­хро­низм?

– Хоть это и трю­изм, но со­гла­сен.

– Все­гда ли пи­са­тель дол­жен быть тес­но свя­зан с об­ще­ст­вен­ной жиз­нью?

– Ни­кто ни­ко­му ни­че­го не дол­жен. Но пи­са­те­лю на­сто­я­ще­му от ок­ру­жа­ю­щей его ре­аль­но­с­ти не деть­ся, не от­вер­теть­ся.

– Ка­ки­ми ком­плек­са­ми стра­да­ет со­вре­мен­ная Рос­сия?

– Я слиш­ком хо­ро­шо от­но­шусь к сво­им со­оте­че­ст­вен­ни­кам, что­бы рас­ска­зать всю прав­ду о на­ших ком­плек­сах. Но ком­плекс мо­жет быть и по­ле­зен. Та­кой трамп­лин для ам­би­ци­оз­но­го прыж­ка. Не­до­воль­ст­во со­бой – это хо­ро­шо и при­знак здо­ро­вья, со­про­тив­ле­ния бо­лез­ни. Ху­же, ког­да стра­на рас­слаб­ля­ет­ся и то­нет в дрё­ме, ве­ду­щей в смерть.

– Что ты ду­ма­ешь о се­го­дняш­ней Рос­сии?

– Ду­маю, что мож­но пи­сать кни­ги, иг­рать с ре­бён­ком, дру­жить и лю­бить, как все­гда. Но со­вре­мен­ная Рос­сия пол­на про­ти­во­ре­чий. Чем даль­ше за­тя­ги­ва­ет­ся си­ту­а­ция, при ко­то­рой по­дав­ля­ют вся­кую ини­ци­а­ти­ву, тем ху­же. Воз­ра­зят: а ког­да всё бы­ло хо­ро­шо? Но я су­жу вре­мя, в ко­то­рое жи­ву. Вид­но же, как за не­сколь­ко лет раз­ве­я­лись на­деж­ды да­же са­мых ло­яль­ных лю­дей. А что «эли­ты»? У них в ушах бе­ру­ши и всё по­фиг. Сын­ки эли­та­ри­ев си­дят «на по­то­ках», как и их па­па­ши, и ни­кто это­го не стес­ня­ет­ся, по­то­му что не­до­воль­ных по­дав­ля­ют без­жа­ло­ст­но и на­гляд­но.

– Го­во­ря о пра­вах че­ло­ве­ка, нель­зя не от­ме­тить, что важ­ней­шая их со­став­ная – это сво­бо­да сло­ва и пуб­ли­ка­ций. Ты из­ве­ст­ный пи­са­тель, но ещё и пуб­ли­цист. На­сколь­ко ши­ро­кой сво­бо­дой в прес­се ты поль­зу­ешь­ся?

– Впол­не ши­ро­кой в той прес­се, где я пе­ча­та­юсь. ТВ я не смо­т­рю, и хо­дить ту­да на­до­ело – слиш­ком мно­го по­зор­ных пе­ре­дач. Сво­бо­ден ли я? Ну, в кон­це кон­цов, у ме­ня есть блог в ЖЖ, но ес­ли я бу­ду нерв­но ре­а­ги­ро­вать на каж­дый раз­дра­жи­тель и спо­рить со вся­ким, кто да­ёт для то­го по­вод, я сам се­бя раз­ру­шу. Ста­ра­юсь вы­ска­зы­вать­ся по су­ще­ст­ву.

– Мо­жет ли ли­те­ра­тур­ное про­из­ве­де­ние что-то из­ме­нить в ок­ру­жа­ю­щем ми­ре?

– Мо­жет. Уве­рен. Да­же сей­час. Та­кое про­из­ве­де­ние, как пра­ви­ло, улав­ли­ва­ет ат­мо­сфе­ру вре­ме­ни.

Мне близ­ки сти­хи Ни­ко­лая Гу­ми­лё­ва: «сло­вом раз­ру­ша­ли го­ро­да». Сло­во мо­жет ме­нять со­зна­ние. Да­же без эк­ра­ни­за­ции. Ведь ли­те­ра­ту­ра на­ка­ну­не ре­во­лю­ции ме­ня­ла мир и ме­ня­лась под воз­дей­ст­ви­ем вре­ме­ни.

– На ка­кой ста­дии на­хо­дит­ся ра­бо­та над ЖЗЛ «Фа­де­ев»?

– Со­би­раю ма­те­ри­а­лы. Бы­ваю в ар­хи­вах, чи­таю вос­по­ми­на­ния его дру­зей и близ­ких. Очень кста­ти при­шлась вы­пу­щен­ная не­дав­но уве­си­с­тая кни­га «Меж­ду мо­ло­том и на­ко­валь­ней» о судь­бах пи­са­те­лей трид­ца­тых го­дов.

– Что лич­но у те­бя свя­за­но с Фа­де­е­вым? Опи­ши сво­е­го Фа­де­е­ва, по­сколь­ку то, что из­ве­ст­но мне, от­тал­ки­ва­ет от быв­ше­го ге­не­раль­но­го се­к­ре­та­ря Со­ю­за пи­са­те­лей. Та­лант­ли­вый пи­са­тель по­гу­бил свой та­лант на пар­тий­ной ни­ве. А по­том ока­зал­ся ни­ко­му не­нуж­ным, вре­мя Ста­ли­на уш­ло, и спив­ший­ся пи­са­тель свёл счё­ты с жиз­нью вы­ст­ре­лом из ре­воль­ве­ра. Кста­ти, Сер­гей, те­бе не ка­жет­ся, что Фа­де­ев и Ма­я­ков­ский в ка­кой-то ме­ре близ­не­цы-бра­тья? Оба по­свя­ти­ли свой та­лант вос­пе­ва­нию то­та­ли­та­риз­ма, по­том оба ока­за­лись не у дел и ре­ши­ли свою про­бле­му с по­мо­щью пи­с­то­ле­та.

– Ду­маю, Фа­де­ев (в от­ли­чие от Ма­я­ков­ско­го, ко­то­рый был в пер­вую оче­редь ху­дож­ни­ком-оди­ноч­кой) не­сбыв­ший­ся, не ре­а­ли­зо­вав­ший­ся ав­тор. Оче­вид­на его раз­дво­ен­ность. Жаж­да твор­че­ст­ва и ад­ми­ни­с­т­ри­ро­ва­ние, то­с­ка по боль­шой люб­ви и не­уда­чи в лич­ной жиз­ни, та­лант­ли­вые стра­ни­цы и чу­до­вищ­ные по­ста­нов­ле­ния, пре­зи­ди­ум и ка­на­ва, об­ли­че­ния «враж­деб­ных эле­мен­тов» при све­те дня и под­держ­ка их под по­кро­вом но­чи, ле­дя­ной тон и го­ря­чие слё­зы – в этом и со­сто­я­ла пол­но­вес­ная це­ло­ст­ность его лич­но­с­ти. По­че­му Фа­де­ев? По­то­му что, раз­гля­дев Фа­де­е­ва, мож­но уви­деть то вре­мя.

– Рас­тёт ли твой твор­че­с­кий по­тен­ци­ал со вре­ме­нем?

– В чём-то – бе­зус­лов­но. Смею на­де­ять­ся, в про­фес­си­о­наль­ном от­но­ше­нии я рас­ту. Да и, го­во­ря язы­ком на­до­ев, ра­бо­то­спо­соб­ность по­вы­си­лась.

– У ме­ня сло­жи­лось стран­ное впе­чат­ле­ние, что мы жи­вём в си­ту­а­ции столк­но­ве­ния куль­тур. Воз­мож­но, у ме­ня ши­зо­фре­ния по это­му по­во­ду.

– Ес­ли ты о Вос­то­ке и Ев­ро­пе, об этом ещё Шпен­г­лер про­ро­чил. Мы жи­вём во вре­мя не­счёт­но­го мно­же­ст­ва кон­флик­тов и кон­флик­ти­ков, ко­то­рых бу­дет ещё боль­ше по ме­ре даль­ней­шей фраг­мен­та­ции со­ци­у­ма.

– Аль­бер Ка­мю ска­зал ве­ли­ко­леп­ную фра­зу: «Это не цель оп­рав­ды­ва­ет сред­ст­ва, а сред­ст­ва слу­жат для оп­рав­да­ния це­ли». Ты со­гла­сен с этой ак­си­о­мой или она те­бя на­пря­га­ет?

– Зву­чит за­бав­но. Но, ду­маю, не обя­за­тель­но и не все­гда ре­шав­ший мас­штаб­ную за­да­чу упи­вал­ся, до­пу­с­тим, дра­ко­нов­ски­ми ме­то­да­ми её ре­ше­ния.

– На твой взгляд, пи­са­тель дол­жен жить на­сы­щен­ной жиз­нью? Или для пи­са­те­ля важ­на толь­ко на­сы­щен­ная вну­т­рен­няя жизнь?

– В мо­ём слу­чае внеш­ние опы­ты важ­ны. Они пи­та­ют дух, да­ют впе­чат­ле­ния. Об этом «Кни­га без фо­то­гра­фий» – о це­поч­ке опы­тов, че­рез ко­то­рые ищешь се­бя са­мо­го.

По­езд­ка на вой­ну пе­ре­вер­ну­ла ме­ня. Я был в от­ча­я­нье, изо­ли­ро­ван по су­ти, вы­тес­нен на за­двор­ки об­ще­ст­ва, по­ехал на вой­ну – и ис­пы­тал силь­ней­ший стыд. Уви­дел тех, кто там. Я уез­жал, прой­дя по кром­ке, а они ос­та­ва­лись – во­ю­ю­щие, мир­ные… Все, кто там.

– Я сам сей­час пи­шу пер­вую свою кни­гу. В ка­кой-то ме­ре для ме­ня это – убе­жать в дру­гой, вы­ду­ман­ный, луч­ший мир. Для че­го пи­шешь ты?

– По­то­му что мне нра­вит­ся пи­сать. По­лу­чаю от это­го удо­воль­ст­вие.

– Ког­да те­бе ста­ло яс­но, что ты хо­чешь пи­сать?

– В са­мом ран­нем дет­ст­ве. Уже го­во­рил, но ска­жу опять: пи­сать на­учил­ся рань­ше, чем чи­тать. Брал Жи­тия свя­тых у от­ца с пол­ки и пе­ре­ри­со­вы­вал бук­вы. И каж­дое сло­во об­во­дил поч­ти­тель­ной и ак­ку­рат­ной ра­моч­кой. Ло­го­цен­т­ризм, со­гла­сись?

– Твоё пер­вое на­сто­я­щее вос­по­ми­на­ние дет­ст­ва?

– Пер­вые вос­по­ми­на­ния – это как бы сон. Всё при­сы­па­но пеп­лом по­че­му-то. Ве­ло­си­пе­дист – пер­вое вос­по­ми­на­ние. Маль­чик едет на ве­ло­си­пе­де. И ле­то, и клуб­ни­ка, но всё под пеп­лом.

– Был ли у те­бя учи­тель, ко­то­рый по­бу­дил те­бя к то­му, что­бы пи­сать?

– В дет­ст­ве Ана­с­та­сия Цве­та­е­ва со­ве­то­ва­ла пи­сать и хва­ли­ла, ког­да я ей по­ка­зы­вал пер­вые рас­ска­зы и сти­хи.

– На­сколь­ко по­мню, Ана­с­та­сия про­жи­ла дол­гую жизнь, умер­ла, ког­да ей бы­ло уже за де­вя­но­с­то. Рас­ска­жи об этой уди­ви­тель­ной жен­щи­не по­дроб­нее. Я чи­тал её вос­по­ми­на­ния о се­с­т­ре Ма­ри­не.

– Ана­с­та­сия Ива­нов­на бы­ла оча­ро­ва­тель­ным, лёг­ким и од­но­вре­мен­но силь­ным че­ло­ве­ком. На са­мом де­ле, её толь­ко ук­ре­пи­ли ла­ге­ря. Она рас­ска­зы­ва­ла мне, как сти­ра­ла за­вшив­лен­ную одеж­ду и про се­бя со­чи­ня­ла сти­хи на ан­г­лий­ском язы­ке. Од­наж­ды, ещё до мо­е­го рож­де­ния и до сво­ей эми­г­ра­ции, к нам до­мой Цве­та­е­ву со­про­вож­дал Ли­мо­нов. Не­дав­но го­во­ри­ли с ним, он по­мнит ту до­ро­гу: го­во­рит, бы­ло ди­ко жар­ко. Про Цве­та­е­ву я мог бы на­пи­сать це­лую по­весть! У ме­ня до­ма хра­нит­ся ико­на пре­по­доб­но­го Сер­гия, ко­то­рый зе­ле­но­глаз. Сза­ди руч­кой на­пи­са­но: «Ми­ло­му Се­рё­жень­ке, ико­на из до­ма мо­е­го пра­де­да, Та­лиц­ко­го свя­щен­ни­ка». Каж­дый раз, ког­да я ви­дел Ана­с­та­сию Ива­нов­ну, мне ка­за­лось, что она до­став­ле­на пря­ми­ком из ста­ри­ны.

– По­се­ща­ешь ли ты книж­ные ма­га­зи­ны с на­ме­ре­ни­ем при­об­ре­с­ти что-ли­бо из со­вре­мен­ной ли­те­ра­ту­ры? За­ру­беж­ной, со­вре­мен­ной, фи­ло­соф­ской?

– Да, по­се­щаю. И по­ку­паю. Все ак­ту­аль­ные но­вин­ки. По­то­му что на ра­дио ста­ра­юсь до­б­ро­со­ве­ст­но рас­ска­зы­вать о них. И про­сто то, что ин­те­рес­но, то­же бе­ру.

– Те­бе ин­те­рес­ны пи­са­те­ли но­во­го по­ко­ле­ния?

– И те, кто стар­ше и те, кто мо­ло­же. Из, так ска­зать, но­вых пи­са­те­лей – За­хар При­ле­пин, Ро­ман Сен­чин, Гер­ман Са­ду­ла­ев, Ми­ха­ил Ели­за­ров, Иль­дар Абу­зя­ров, Де­нис Гуц­ко, Али­са Га­ни­е­ва, Ар­слан Ха­са­вов, Ва­ле­ра Ай­ра­пе­тян.

– Ты при­ни­ма­ешь во вни­ма­ние от­зы­вы кри­ти­ки?

– Чи­таю. И, че­ст­ное сло­во, – мо­гу це­нить та­лант кри­ти­ка, да­же ес­ли он по мне про­едет­ся ас­фаль­то­вым кат­ком.

– К мне­нию ка­ких кри­ти­ков ты при­слу­ши­ва­ешь­ся, до­ве­ря­ешь их вку­су, ин­ту­и­ции?

– Из но­вых кри­ти­ков я бы вы­де­лил – Пу­с­то­вую, Бе­ля­ко­ва, Ру­да­лё­ва, Ан­ку­ди­но­ва, По­го­ре­лую. Стар­ших кри­ти­ков чи­таю всех.

– Ка­кой из сво­их книг ты боль­ше все­го гор­дишь­ся?

– «Ма­лыш на­ка­зан». Она мне ка­жет­ся са­мой жи­вой. Хо­тя «Кни­га без фо­то­гра­фий» – воз­мож­но, са­мая пол­но­цен­ная из на­пи­сан­ных.

– Есть ли ка­кая-ни­будь кни­га из на­пи­сан­ных то­бой, ко­то­рую ты хо­тел бы ис­пра­вить или да­же же­ла­л бы, что­бы она ис­чез­ла?

– Нет.

– Вы­чи­тал в ка­кой-то ста­тье: «Шар­гу­нов – пи­са­тель мо­ло­дёж­ный!» Ты со­гла­сен с этим?

– Про­сто я ра­но на­чал. В де­вят­над­цать лет пе­ча­тал­ся в «Но­вом ми­ре». Ста­рею, уже не на­зы­ва­ют мо­ло­дёж­ным.

– Аме­ри­кан­ский пи­са­тель Том Вольф как-то ска­зал: «Пи­са­те­ли со­чи­ня­ют ро­ма­ны и рас­ска­зы ра­ди сла­вы. Хо­ро­шо, ког­да есть день­ги, но сла­ва при­ят­нее». Для че­го лич­но пи­шешь ты?

– Не знаю. Что­бы ка­кую-то че­ст­ность вы­плес­нуть. При­зна­ние у чи­та­те­лей – это при­ят­но. О день­гах не ду­маю, хо­тя и за­ра­ба­ты­ваю впол­не при­лич­но ли­те­ра­тур­ным де­лом – книж­ные ре­цен­зии на ра­дио, эс­се и рас­ска­зы в жур­на­лах плюс го­но­ра­ры за кни­ги. Глав­ное – вы­плес­нуть че­ст­ность. Ин­стинкт.

Ког­да пи­шу, пред­став­ляю ка­ко­го-ни­будь хо­ро­ше­го зна­ко­мо­го, как буд­то мы с ним си­дим в ка­фе (по­че­му-то – осе­нью), вы­пи­ва­ем, и я ему, ино­гда за пле­чо тря­ся, рас­ска­зы­ваю ис­то­рию.

– Ка­ко­вы твои чи­та­тель­ские вку­сы? Пред­став­ля­ешь ли кар­ти­ну со­вре­мен­ной ли­те­ра­ту­ры?

– Пред­став­ляю, по­сколь­ку чи­таю всё. Люб­лю пе­ре­чи­ты­вать Три­фо­но­ва и Ис­кан­де­ра (при­вет На­та­лье Ива­но­вой!), Ка­та­ева, Рас­пу­ти­на, Оле­шу, Юрия Ка­за­ко­ва. Из со­вре­мен­ных про­за­и­ков люб­лю Алек­сан­д­ра Те­ре­хо­ва. По­нра­ви­лось «Чёр­то­во ко­ле­со» Ми­ха­и­ла Ги­го­лаш­ви­ли.

– Как от­но­сишь­ся к твор­че­ст­ву Па­у­ло Ко­э­льо?

– Ка­жет­ся, он – это всё же poshlost, как ла­ти­ни­цей пи­сал На­бо­ков. Близ­ко мне мне­ние Ду­ни Смир­но­вой, срав­нив­шей Ко­э­льо с рас­кра­шен­ной по-вос­точ­но­му ча­ро­дей­шей из га­зет­но­го объ­яв­ле­ния.

– Твои лю­би­мые фи­ло­со­фы? Лич­но я сей­час вос­тор­га­юсь Шо­пен­га­у­э­ром.

– «Мир как во­ля и пред­став­ле­ние» – од­на из близ­ких книг. Люб­лю Ни­ко­лу Ку­зан­ско­го с его ди­а­лек­ти­кой. Он был рань­ше Ге­ге­ля. Ку­зан­ский – чи­с­тый, яс­ный, при­род­ный, что ли. Солн­це и лу­на. Му­жи­ки и ба­бы. Чи­тай­те Ни­ко­лу Ку­зан­ско­го. И эк­зи­с­тен­ци­аль­ную фи­ло­со­фию знаю и чув­ст­вую – фран­цуз­скую.

– Твоя но­вая «Кни­га без фо­то­гра­фий» во­шла в шорт-лист Нац­бе­с­та? Про­анон­си­руй крат­ко для чи­та­те­ля свою кни­гу.

– Это кни­га, объ­е­ди­нён­ная тре­вож­ным сквоз­ня­ком – ме­та­фо­рой ут­ра­ты сним­ков. По­сле­до­ва­тель­ный рас­сказ о се­бе и, на­де­юсь, о всех о нас, в пер­вую оче­редь тех, чьё взрос­ле­ние при­шлось на по­след­ние двад­цать лет. Хо­тел сбро­сить груз вро­де бы не­боль­шо­го ко­ли­че­ст­ва лет, но груз всё рав­но тя­жё­лый по­че­му-то. И сбро­сил. Здесь – дет­ст­во в се­мье свя­щен­ни­ка на фо­не по­зд­не­со­вет­ско­го за­ка­та, де­вя­но­с­тые, ну­ле­вые, жа­лость к «про­стым лю­дям», близ­ким и да­лё­ким, же­ла­ние уча­ст­во­вать в ис­то­рии, бунт и по­ра­же­ние, по­езд­ки в Чеч­ню, на вой­ну в Осе­тию, в ре­во­лю­ци­он­ную Кир­ги­зию, рож­де­ние сы­на, рус­ская де­рев­ня и «по­след­ний кре­с­ть­я­нин», чьи сло­ва, стран­но обо­д­ря­ю­щие, ста­но­вят­ся фи­на­лом.