Малый и Большой академические театры российской политики
Теленовости — малый театр российской политики. Или центральный детский, ТЮЗ, кукольный (эти технологии работают на инфантильности и на инфантильность). Но здесь, как в капле воды, отражается весь наш политический космос.
Дальше — все по-взрослому: большой театр большой политики в России, плюс театрализация реальности и отношений при невнятной идентичности институтов и практик. Все есть, но все не вполне настоящее. Не вполне демократия и не совсем выборы, не вполне парламент, партии, суды, законы, сама Конституция. Даже президент не вполне президент, а премьер в России больше, чем премьер. Третий срок — и в нашем театре появится новое верховное амплуа: местоблюститель.
Теократии, монархии и тоталитарные диктатуры театральны по природе. Театр не мешает им оставаться собой. Демократия строится на прозрачности и правде жизни. Такова грубая цена свободы. Превращаясь в театр, демократия вырождается. Ее суть в том, что народ не зритель: его не обманывают, и он не сторонний наблюдатель чужой постановки. И вместе с тем борьба за электорат как нигде провоцирует театральность, превращая народ в публику, которую надо развлекать и можно развращать. Чтобы подорвать демократию, достаточно выбить хотя бы один из ее устоев. Взяв под контроль СМИ (хотя бы ТВ), можно спокойно проводить «честные» выборы. Это как приватизировать километр государственной границы. Подтасовки говорят только о том, что эти политтехнологи не способны на результат даже при оккупированном ТВ, что уникально в истории профессии. Этот наш театрик еще и малохудожественный — так, шалман, вертепчик. Где-то между Церетели и Людой Реммер.
Театр-зеркало
Пространство жизни прозрачно и однородно. В театре сцена тут же делит пространство на закулисье и зал. Обычно в театре видят только сцену и зал; какое огромное и трудное пространство живет по ту сторону задника, знают только архитекторы, театральные технологи и пожарные. Закулисье в жизни — также зеркало сцены. Как только появляется парадный подъезд, тут же возникает черный ход. Если приукрашивают — значит, и скрывают. Грим — и украшение, и маскировка; макияж — отчасти и камуфляж. Демонстративное плодит тайное, показуха — злоупотребления.
Это бывает хроникой. (Сейчас — очередное обострение.) В России всегда был вопиющий разрыв между блеском столиц и запустением окраин, сиянием окон в Европу и немытостью территории. Фатальный перепад между высотами духа и падением нравов, между прозрениями морали и низостью жизни, между героикой самопожертвования и нормальной бытовой подлостью, мелочным эгоизмом повседневности. Культура-фасад, цивилизация-театр, страна как зрелищное здание. В СССР иностранцев не пускали за 40-й км не из-за оборонных объектов, а пряча главную государственную тайну — состояние страны вне витрины. Контакты с иностранцами пресекались, чтобы шум в зале не портил спектакль «на экспорт». И сейчас под Москвой вросли в землю такие избы и деревни, что слово «инновации» застревает в горле.
Закулисье склонно к неконтролируемому росту и проникновению. Искусственно «светлая» экономика плана породила экономику «тени» и криминал во власти. Наш нынешний политтеатр так же органично наращивает закулисье в экономике и администрировании, в социальной сфере и повседневной «морали». Даже в культуре помпа и сервилизм прикрывают распил объектов и средств. Большой театр, гостиница «Москва», Музейный городок — за каждой из этих декораций скрыты дебри сугубо частных интересов. Когда сгорел Манеж, знакомые поинтересовались размещением заказа на восстановление ферм Бетанкура. Позвонил своим. Ответили, что заказ был размещен до пожара. В этой шутке — доля шутки. Начало века вообще выдалось в России особо театральным: мало кто знает, насколько больше разворовано и убито за кулисами нулевых, чем на открытой площадке «лихих» девяностых.
С залом тоже не просто. Публика вся в пьесе. Она смеется, плачет и рукоплещет. Она завороженно зрит кумиров и ненавидит театральных злодеев, как живых. Большой политический катарсис.
Единение в искусстве сохраняется, пока в зале не каплет с потолка, а в буфете нет перебоев с едой и выпивкой. Но при малейшем дискомфорте очарование сцены исчезает, замки рушатся, карета превращается в тыкву, политические кумиры — в объекты сначала насмешек, потом — тяжелой ненависти. В театре публику не злит то, что в жизни их кумир — не тот, что на сцене. В политическом театре разоблачения фатальны. Политик играет «правду жизни». Здесь «Не верю!» обрушивает самые тефлоновые рейтинги.
Еще один эффект отражения — зал как зеркало сцены. Сцена играет — но играет и зал. Он играет веру в игру, восхищение постановкой и труппой. Встречный спектакль доверия и обожания.
Глядя в отчеты карманных социологов, руководство убеждает себя и всех в эффективности этой политики. А зря. Ведь даже там, где цифры опросов почти достоверны, мало кто знает, что на деле таят в головах и душах капризные респонденты. Вы им дуете во все уши — а между ушами там своя голова. В итоге власть рискует нарваться на «эффект Михалкова», особенно если политтехнологи не выговаривают слов «фальстарт» и «перекормить». Завтра на ее художества просто никто не придет. Утомленные пиаром — страшные люди.
Есть знаменитая J-кривая Бреммера (график напоминает иностранную букву «J»). В моменты реформаций стабильность сначала опасно падает, но потом надежно возрастает. О таких рисках хорошо написали И. Бусыгина и М. Филиппов («Возвращение федерации»). Однако есть и ?-кривая Рубцова. Режимы и лидеры, поддержка которых строится на театрализации, сначала «вертикально» набирают популярность, затем фиксируют ее на уровнях, близких к предельным, но с обрушением декораций теряют поддержку тоже «вертикально».
Кривая J мне нравится больше, хотя она не моя.
Жизнь после театра, или Детеатрализация всей страны
Театр не может стать жизнью: любая постановка рано или поздно кончается. Даже при новейших средствах массового поражения сознания. Именно ради стабильности и «десятилетий спокойного развития» надо сворачивать спектакль, разбирать декорации и начинать строить жизнь. Без красот, как «за зубцами» или в «белом тракторе», в ТВ или в Сколкове, но с чистыми подъездами и отношениями. Без букетов массовых эмоций, но с прозрачностью дел и понятий. Надо заканчивать с политическим кокетством, сходить с котурн и счищать «штукатурку» с образов, выходить из роли и входить в суть, выключаться из игры и включаться в работу. Сводить показное к приличному минимуму и разгребать неприличное в идеологии и сознании. Убирать грязь в сростке политики с экономикой, в произволе «вертикали», в наглом бизнесе на распределении и регулировании, контроле и надзоре, в повседневном хамстве власти и в неустроенности бытовых отношений граждан с низовыми структурами государства.
Это будет трудно: необходимо опережающее изменение сознания — этоса и психологии, причем не только власти, но и публики. И не только в политике, но и в жизни. Для нас это хуже всего. Мы привыкли побеждать что угодно и кого угодно — а тут надо победить себя, свою женственно-эмоциональную, кокетливую, впечатлительную и податливую натуру, свою вечно неухоженную гордыню. Мы можем сделать «всё» — но при этом с трудом осваиваем простые мелочи, которые другие делают ежечасно и автоматически. Для великой нации это не мелко. Для нас это как раз сверхмасштабно, ибо почти невозможно. Это была бы действительно Великая Победа, почти нереальная. Победа над собой, на уровне Национальной Идеи.
Тело общества чистят с головы, голову — с макияжа. Начинать надо именно с первых минут новостей, с образов руководства страны. Это называется «начать с себя». Ввести высочайший мораторий на использование служебного положения и госбюджета в целях политической саморекламы. Прилюдно, в эфире дать соответствующие указания Эрнсту и Ко. Собрать этический комитет из вменяемых политиков, моральных авторитетов и злобных журналистов с заданием отслеживать поползновения к некорректной саморекламе и с полномочиями это пресекать, в том числе публичными заявлениями через те же каналы. Подключить юристов, готовых профессионально и невзирая на лица объяснять, где тут нечистоплотность переходит в правонарушения. Наконец, выступив с яркой инициативой на самом верху шаткой вертикали, начать искоренение таких нарушений в регионах и по всем этажам властной иерархии.
Много времени и сил во власти освободится для реального дела. Толпы прожженных политтехнологов освободятся для реального бизнеса и уборки территорий. На фоне экономии в постановочных ресурсах и перелетах сразу резко возрастут стимулы для власти работать на реальные улучшения и сдвиги, на неимитационные достижения. Политики не могут не работать на имидж. Но тогда им придется каждый день готовить нечто настоящее: сделанное, а не перераспределенное. Причем сделанное самой властью, а не кем-то, кому власть это делать мешает. Придется заполнять информационные амбразуры наведением порядка в самой власти: сокращая функции и ограничивая полномочия, свертывая поборы на регулировании и контроле. Рациональное самоограничение — красивая и великая вещь! Если запретить политикам показывать себя на фоне катастроф, аварий станет меньше. Если запретить власти пиариться на запуске дорогих инноваций, ей придется делать саморекламу на устранении в себе того, что убивает инновации, возникающие у нормальных людей без государства.
Это стало бы подлинным культурным шоком, взрывающим представления и архетипы. Для России это был бы поистине цивилизационный сдвиг. Страна и в самом деле начала бы становиться современной, освобождаясь от тотальной мифологии, театрализации и эмоциональной лабильности, свойственной примитивным обществам, проще говоря — дикарям.
Это и называется модернизация.
* Часть первая: «Фабула» опубликована в №49 от 12.05.2010
Комментарии